Мор медленно накрывает Ферелден. Мор — это не только набеги порождений тьмы, своры омерзительных тварей, деловито снующие в кустах или рвущие на части очередных беженцев-крестьян; это пахнущая тухлыми яйцами земля, паутинно-липковатая вода в ручьях, неумолкаемый вой волков и пропитанный тленом воздух.
Йован — просто один из беженцев. Серый Страж, эльф-долиец отпустил его — неудивительно, долийцы с уважением относятся к магам; с уважением и без страха, их хранители не пользуются магией крови и не прикармливают демонов, верно? 
"Убирайся, чтобы я больше тебя не видел", — вот и все, что сказал долиец, узнав: Йован отравил эрла Эамона. 
Что ж, так Йован и сделал. 
И теперь он бредет к Амарантайнскому прибрежью, чтобы скрыться в Вольной Марке — там принимают отступников и малефикаров; вздрагивает от каждого шороха, но у Церкви немало дел поважнее, чем беглый маг крови. Что хуже, шорохи могут издавать и порождения тьмы.
Йован натыкался на них дважды; "кипящая кровь" — одно из запретных заклятий, действовало на тварей не хуже, чем на людей. Низкорослые твари — кажется, их называют генлоками, дергались и падали замертво, а Йован бежал прочь, задыхаясь, захлебываясь ужасом. 
Он никогда не был воином — или боевым магом.
Он просто хотел... свободы. 
Йован дышит Мором, впитывает его, и почти не надеется добраться до места. Наверное, стоило попросить Стража оставить его в клетке. Или убить. Йован изорвал тряпичные сапоги и стер в кровь ноги — ерунда; десяток шрамов на запястьях. И боль в желудке. Еда в лесу неважная.
Мор гложет Ферелден; ленивый хищник. Мору некуда торопиться.
Йован наедине с Мором.
Йован слаб, потерян и одинок. 
Существо вываливается на него из придорожных кустов, Йован едва не бьет его первым попавшимся заклинанием, но сдерживается. Это эльф. Йован приближается; похоже, долиец — везет на них в последнее время. Что-то с ним неладно. Кожа потемнела, почти слившись оттенком с татуировками, а глаза светятся болезненным лунным серебром.
"Вурдалак", — Йована передергивает; заносит посох, чтобы уничтожить зараженного.
Долиец смотрит на него: 
— Мне... больно. Эта Музыка пожирает меня, — шепчет он обветренными темными губами. — Шем. Не медли.
Йован кивает, но в этот момент набрасываются крикуны.
Удается отбиться. Краем глаза, пока кастует старые-добрые "дробящие темницы" и "конусы холода", замечает, что вурдалак дерется... на его стороне. Вскрыл глотку одному крикуну, подрезал сухожилия второму. Кинжалы мелькают, словно пара бледных птиц. 
После битвы он сгибается пополам, прижимается к покосившейся рябине.
— Ты ведь из этих... — недоумевает Йован. — В смысле... почему ты убивал их? 
— Нет, — долиец грызет губы, по подбородку стекает темная, отравленная кровь. Йован невольно отшатывается. Скверна. — Нет. Я не стану ими. Я... Музыка зовет меня, но я не хочу. Освободи меня, шем. 
Йован снова кивает, и снова — посох. Останавливается.
Нет. 
— Ты вурдалак, но все еще соображаешь. 
— Какая разница, шем?! Мне немного осталось. Действуй. 
Йован слаб, потерян и одинок; и ему не хочется убивать того, кто заговорил с ним — впервые за много недель. Это вурдалак и опасная тварь. А он — малефикар и опасная тварь. 
Йован рассматривает долийца; на ум лезут обрывки тевинтерских трактатов. Те, кто изначально использовал магию крови и кого сейчас называют малефикарами, столкнулись с порождениями тьмы и скверной первыми; первыми учились бороться. 
— Знаешь, — говорит Йован. — Тебя можно... кхм, вылечить. То есть, затормозить процесс. Ты все равно будешь... таким и заразным тоже, поэтому тевинтерцы не особо пользовались, но... 
Долиец не слышит его. Серебристые глаза мерцают злобой, агонией и — сейчас кинется, но затихает, он похож на Лили, думает Йован, дурацкая мысль; у Йована тевинтерские наработки... в том числе о Серых Стражах.
И несколько дохлых крикунов, чья кровь еще не остыла.
Он тихонько смеется.
— Я малефикар. Я отравитель. Меня пощадил Серый Страж-долиец. Сейчас я попытаюсь стать Стражем.
(потому что одинок, покинут, — и заражен куда глубже, чем ты, долиец).
И Йован зачерпывает отравленную крикунью кровь.
На вкус это как расплавленный огонь, смешанный с необработанным лириумом и приправленный гусиным дерьмом. И без того больной желудок Йована подкатывает к горлу, он зажимает рот ладонями, чтобы не выблевать кровь порождений тьмы; а когда открывает глаза... 
Все по-прежнему. Кусты, умирающий долиец-вурдалак и... и он.
— Вторая часть, — привычным движением надрезает запястье, и прикасается к прохладному подбородку долийца, заставляя того, почти бесчувственного, проглотить кровь. 
Кровь Стража. 
Ферелден переполнен Мором, но Йован улыбается, гладя слипшиеся от грязи и лиственной трухи, волосы эльфа. Тевинтерский способ "лечения" вурдалаков никогда не использовали, потому что вурдалаки оставались зараженными — скверна, черная кожа и мертвое серебро вместо глаз. 
Йовану все равно.
Йован уверен, что все делает правильно; раз уж не умер от самоинициации... 
— Как тебя зовут? 
— Тамлен, — долиец тяжело дышит, но ему легче. Оглядывается почти осмысленно; он по-прежнему плоть от плоти Мора. Так и Йован теперь — тоже. — Ты говорил о Страже-долийце.
— Да. Такой... — описывает в подробностях. Долго, медленно, осязая каждое слово и косясь на эльфа, ради которого принял скверну. Йован безумец, не так ли? Йован беглый малефикар, поглощенный Мором и одиночеством. 
Иногда безумие выплевывает странных химер. Самоинициированных Стражей, к примеру. 
— Ты видел его. Он жив. Терон, — долиец по имени Тамлен улыбается, а затем вновь прикусывает свою гниющую губу. — Неважно. Ты?
— Йован. Маг крови, отступник. Попадусь Церкви — повесят на первом же столбе. 
— ...а меня просто убьют, не так ли? 
— О да. 
Они смеются одновременно; у Йована смех глуховатый и мягкий, словно мурлыкает большая кошка, голос Тамлена хриплый оттого, что скверна покрыла голосовые связки клейким слоем.
Смех самого Ферелдена.
Смех Мора. 
— Изгнанники.
— Изгнанники.
— Пойдем вместе.
— Пойдем.