«Вот сука!» — в сердцах бросает мой сосед. С перекошенным от ярости лицом он отворачивается, и, раздраженно отпихнув свою спутницу, уходит. Нет, не меняет столик, как это сделал я сам всего десять минут назад, а действительно покидает зал. Ожесточенно жестикулируя, и, видимо, не переставая при этом сыпать отборными ругательствами. Я провожаю его взглядом, но тут меня отвлекает дрожь игрального стола, на которую опускается ладонь крупье. И я забываю про моего очередного соседа по столу. Крупье провозглашает свое коронное: «Ставки сделаны. Ставок больше нет!», и я снова погружаюсь в мир игрового азарта.

Сегодня Фортуна повернулась к нему задницей. Зато я уже несколько раз видел ее прекрасное лицо. Мне редко удавалось видеть его раньше. Поэтому практически не прекращающийся фарт просто сводит меня с ума. Я на автомате щупаю упругую попку своего спутника — снятого несколько часов назад в соседнем заведении проститута.

Голубоглазый тупой блондинчик реагирует, как требуется: жеманно хихикает, и прижимается ко мне еще больше. Ничего, дорогой, тебя я оттрахаю чуть позже. Сначала, фигурально выражаясь — этих, с мошной, до отказа набитой кредитами. А потом — тебя, но уже в прямом смысле. Засажу по самые, как у нас принято говорить, помидоры. И ты будешь рыдать в подушку, потому что член у меня немаленький. Но я ведь не скажу тебе, что над этой частью моего тела несколько лет назад хорошо потрудились хирурги. Нет, не скажу.

Я хочу увидеть твое прелестное личико, когда до тебя дойдет, что именно тебе предстоит в себя принять. Да, я это выражение уже видел сотни раз, но до сих пор оно доставляет мне массу удовольствия. Понимание того, что вот эта хреновина запросто может порвать твою задницу на британский флаг, так меняет ваши лица, что я готов платить только за то, чтобы видеть вас в минуту озарения. А потом я разверну тебя лицом вниз, и хорошенько подготовлю.

К моему великому сожалению, я с детства не выношу вида крови. Если быть точным, с семи лет. Тогда мы отдыхали на Чаре — планете-рае для всех, кто ценит спокойный и комфортный семейный отдых, с золотистым песком пляжей и тихим лазурным прибоем. Мне попался бездарный инструктор по подводному плаванию. После первого и последнего в жизни погружения на глубину меня еще года три мучили кошмары, в которых я видел устремлявшиеся к поверхности воды и постепенно рассеивающиеся багровые струйки. И плотоядных членистоногих, окружавших меня плотным кольцом...

Колесо останавливается, и ты липнешь ко мне, недвусмысленно потираясь пахом о мою ногу. В этот момент желание увидеть, как ты отпрянешь от меня, когда я разденусь, пересиливает желание сорвать большой куш. И, несмотря на то, что мое сердце бешено стучит, а рука сама тянется к фишкам, чтобы сделать очередную ставку, я собираю свое богатство, и смачно, с издевательской усмешкой чмокнув тебя в шею, иду прочь из зала. И ты семенишь за мной, словно оставленный хозяином на остановке щенок — растерянный, обиженный тем, что на тебя не обращают внимания. Я вываливаю свой сегодняшний выигрыш перед девушкой с зелеными глазами. Она с улыбкой все пересчитывает и переводит деньги на карточку счета, специально открытого для таких случаев. На Амои я расплачиваюсь только ею, не трогая свои основные счета.

Я салютую девушке, кладу карточку в карман рубашки и выбираюсь из казино на Орандж-роуд. Летний вечер встречает меня едва заметным ветерком. Я снимаю пиджак и накидываю тебе на плечи. И я готов разразиться неискренними восторгами наивнейшему выражению признательности на твоем милом личике. Как же я нетерпелив, мой белокурый ангел!

Нас уже ждет аэрокар и самые дорогие игристые вина в его баре. Водитель уже знает, что спешить не стоит. Потому что мне всегда хочется насладиться букетом одного из предложенных превосходных вин, прежде чем приступить к главной дегустации этого вечера. Я всегда питал слабость к игристому вину и терпеть не мог шампанское. Ты бы очень смеялся, мой белокурый ангел, если бы я рассказал тебе, как мы спорим с моим любовником о том, что именно заказывать. Сначала — посредством коммлога, а потом я часто перехожу на универсальный язык жестов. И, в конце концов, заказываю и то, и другое.

Он пьет шампанское, а я — «свое блядское игристое». Именно так: «свое блядское игристое». Никогда не мог понять, почему шампанское остается просто шампанским, а игристое внезапно превращается в блядское, стоит мне только начать настаивать на том, что я не буду эту бурду, отдающую дрожжами. Недоумение вызывает у меня то, что плачу все равно я. А он умудряется, не забывая корчить из себя жертву обстоятельств, обосрать то, что я высоко ценю в этой жизни — удовольствие, которое получаю. В погоне за этим я и оказался здесь, на Амои. Увы, но мой любовник оказался безнадежно слаб по части секса. И в последние две недели я тщательно наверстываю то, что упустил за последние три с половиной года.

Бутылку мы опорожняем до обидного быстро. Но должен признаться, легкий румянец тебе к лицу, мой голубоглазый спутник. Небольшая доза афродизиака, добавленная в твою порцию, делает тебя еще более обворожительным, и мне стоит определенного труда сдержаться, чтобы не наброситься на тебя здесь же, в машине. Я ласково останавливаю твою руку, протянувшуюся к ширинке моих брюк. Еще не время. Нет. Я отрицательно качаю головой. Но вместо того, чтобы предложить тебе еще бокал, я провожу пальцем по твоим губам, и ты приоткрываешь их — бесстыдно, как и полагается первоклассной шлюхе.

Начав облизывать мой палец, ты тянешься рукой к своему паху, но я опережаю тебя, и с силой сжав твои яички, свожу все возбуждение почти на нет. Ты широко распахиваешь глаза, но в них нет удивления. Все верно, с тобой ведь еще и не такое вытворяли. Наверняка. Клиенты довольно часто должны были быть грубы, чтобы ты так спокойно отреагировал на причиненную боль. А тебе было больно. Я видел влагу, моментально скопившуюся в уголках твоих прекрасных голубых глаз. Но даже еле слышного стона не сорвалось с твоих губок. И мне это понравилось. Поэтому, когда водитель обернулся, ожидая знака, я лишь кивнул, и на очередном перекрестке аэрокар свернул налево, к гостинице, в которой у меня снят один из самых шикарных номеров.

Мне нравится в тебе все: и явно наигранный восторг классом снятых мной апартаментов, и твоя нерешительность, неуверенность в дальнейших действиях. Ты так мастерски разыгрываешь незнание, что я готов простить тебе те маленькие незначительные мелочи, которые выдают в тебе многоопытного проститута.

Интересно, насколько хорошо у тебя разработан задний проход? Заинтересовавшись этим вопросом, я жестом приказываю тебе снять одежду. Вернее, то, что здесь принято выдавать за оную. Повинуясь моим немым приказам, ты ложишься на кровать и широко раздвигаешь ноги. А я подхожу и бесцеремонно задираю их вверх. С любопытством разглядывая открывшийся вид, я одобрительно киваю, когда ты подтягиваешь ноги поближе к груди. Оставив тебя так, я иду к тумбочке, на которой лежит пара тонких хирургических перчаток и баночка со смазкой.

Вернувшись, я натягиваю перчатки, открываю и аккуратно ставлю баночку рядом с диваном. Ногой подвинув к себе пуфик, я усаживаюсь поудобней, и, зачерпнув немного смазки, размазываю ее вокруг сразу напрягшегося ануса, и, не откладывая в долгий ящик, проталкиваю внутрь сразу три пальца. Да, я был прав — тебя хорошо разработали. Что ж, как и твоих предшественников. Правда, им это мало помогло.

Вчерашний мальчишка, например, скулил и подвывал в процессе. Но это лишь заводило меня еще больше. Я не причинил ему вреда. Я был очень осторожен. Однако вряд ли он после нашего рандеву сразу сможет выйти на работу. По крайней мере, уходя, он придерживал свою задницу, видимо, полагая, что она сейчас отвалится. Но и тебя я щадить не намерен.

В конце концов, фистинг должен быть тебе так же привычен, как и все остальные радости жизни дорогой шлюхи. А ты мне обошелся в круглую суммочку. За которую я могу тебя не просто порвать, но и до смерти затрахать. В прямом смысле. И мне после этого никто никаких счетов уже не выставит, потому что это входит в пакет услуг. Но я все равно предельно осторожен. Тупая жестокость никогда меня не возбуждала. Вот ощущение боли партнера — на самой грани, как можно ближе к порогу, за которым боль превращается в пытку — это и есть то, что доставляет мне наивысшее удовольствие.

Поэтому я внимательно слежу за твоей реакцией. И то, что я вижу, делает тебя еще более привлекательным в моих глазах: ты наслаждаешься вместе со мной. Поэтому я не нежничаю, и смело орудую в твоей заднице уже четырьмя пальцами, раздумывая, стоит ли добавить пятый, и посмотреть, как глубоко в тебя я смогу проникнуть? Впрочем, вид собственной руки, по запястье засунутой в чью-то — пусть и такую восхитительную — задницу, меня никогда не вдохновлял.

Я торопливо заканчиваю с прелюдией и отворачиваюсь, чтобы скинуть с себя одежду. Разоблачившись, я чувствую себя куда свободней. Моим родителям стоило безумных денег мое лечение, но оно дало плоды. Раньше я вообще не выносил, когда что-либо касалось моей кожи. Теперь все то, что я вынужден надевать, показываясь на людях, меня только немного раздражает. И, конечно, делает для меня куда более ценным и долгожданным момент избавления от этих навязчивых идей социума.

Я поворачиваюсь к тебе лицом и даю возможность оценить. Твой взгляд быстро скользит по моей фигуре и задерживается на эрегированном члене. Вряд ли тебе приходилось видеть такое раньше. Мой друг, делавший операцию, обладает поистине безумным воображением, и его творение вряд ли можно с полной ответственностью назвать человеческим органом размножения. Однако вместо испуга или отвращения на твоем милом личике отражается любопытство. Ты становишься похож на ребенка, только что открывшего рождественский подарок, и обнаружившего там то, о чем он так давно мечтал. Разве это не прелестно? Ты что-то говоришь мне, но я не знаю твоего языка и не могу прочесть по губам. Хотя, разве это имеет значение? Больше — нет. Не для меня, во всяком случае.

Я забираюсь на кровать и с чувством глубокой благодарности за поощрительную улыбку, скользнувшую по твоим губам, осторожно вхожу в тебя. Я вынужден быть осторожным, потому что все, что было сделано с моим членом, имеет двойной эффект. И я точно так же чувствую боль, как и мой партнер. Возможно, те ощущения, которые испытываю я, даже острее. Но мне все равно. Я вглядываюсь в твое лицо, мой голубоглазый ангел, и вижу, как его искажает гримаса боли. Однако ты не зажимаешься, ты же — профессионал. И спустя всего пару секунд я вижу, как твои глаза наполняются слезами. Но в них по-прежнему отражается любопытство, к которому постепенно, по капле, примешивается восхищение. В последнее я просто не в силах поверить.

Я опускаю взгляд, и смотрю на то, как мой деформированный орган медленно продолжает погружаться в тебя, растягивая чуть потемневшую, поблескивающую смазкой кожу почти до предела. Я чувствую давление вживленных под кожу имплантов, и это дарит мне ощущение абсолютного единения с тобой, дарящее такой восторг, что я не выдерживаю. Желание заполнить тебя — все твое существо — пересиливает мою осторожность, и я нетерпеливо ввожу член целиком, испытывая при этом непередаваемую гамму ощущений. Это как сложнейшее музыкальное произведение, ведущую партию в котором играет боль. Но в основную тему уже вплетается ненавязчивый, еле уловимый мотив удовольствия. О, если бы я знал, что испытаю это здесь, с тобой, я бы оказался на Амои раньше.

Первый же оргазм заставляет меня забиться в беззвучном крике. И я падаю на тебя — опустошенный, обессиленный и морально, и физически.
Мой ангел, как долго я тебя искал!

Но наше время подходит к концу. И я, исполненный решимости снова тебя найти, спускаюсь вместе с тобой в фойе гостиницы. Само собой, провожать тебя — настолько же дурной тон, как и испытывать по отношению к тебе чувства. Но разве условности человеческого общества могут иметь хоть какое-то значение?

Я резко и недовольно поворачиваюсь к удержавшему меня за локоть портье.

— Мистер Джекстон? — обращается он ко мне, используя при этом искусственный язык, которому обучены здесь все работники, имеющие дело с туристами. Я без труда читаю по его губам, и киваю в ответ. — Мистер Джекстон, я бы хотел, чтобы вы взглянули на это…

Он демонстрирует мне монитор своего комма. На нем я с ужасом вижу данные о своих счетах. Везде стоит пометка «Счет заморожен». С самым неприятным, на мой взгляд, добавлением: «Объявлен в федеральный розыск».

Я отпускаю тебя, мой голубоглазый ангел. С улыбкой. Ты хмуришься, потом просишь у портье листок бумаги, и что-то торопливо пишешь. Положив записку в карман моего пиджака, ты машешь мне рукой, и уже в следующее мгновение прозрачные входные двери смыкаются за твоей спиной. А мой взгляд снова возвращается к непонятным для меня надписям на мониторе. Я достаю из кармана визитку своего отца, протягиваю портье, и тот согласно кивает. Я иду в бар и покупаю себе коктейль, в состав которого входит три или четыре алкогольных напитка крепостью выше 60 градусов. В конце концов, не каждый день из миллионера ты внезапно превращаешься в человека вне закона, в карманах которого свищет ветер.
На мой взгляд, это стоит отметить.

Ожидание затягивается. Конечно, связь с Землей установить не так сложно. Но для того, чтобы найти отца, вполне возможно, понадобится время. И я успеваю выпить пятый коктейль, когда ко мне, наконец, подбегает мальчик в форме работника гостиницы, и вежливо просит пройти с ним.
Не разговор, а переписка с отцом оказывается на удивление недолгой. После отключения связи я еще пару минут не двигаюсь с места — сижу, машинально теребя ворот рубашки и осмысливая прочитанное. Не то, чтобы я был шокирован тем, что дело получило огласку. Нет. На мой взгляд, методы работы моего знакомого хирурга должны были привлечь внимание властей еще раньше. Но тот факт, что я по делу прохожу, как сообщник, не мог не удивить.

Я вспоминаю о записке моего ангела и достаю ее. На ней несколько слов, значение которых мне неизвестно: «Нил Дартс. Тоуко Ли». Я жестом подзываю к себе мальчишку-коридорного, и показываю ему листок бумаги. Юнец хмурится, пожимает плечами. Но потом все-таки кивает в сторону портье.

Забрав из номера самое необходимое и тщательно спрятав карточку — ту самую, которой я пользовался в казино и борделях Мидаса, и на которой до сих пор лежит приличная сумма — я выхожу из гостиницы. Мой путь лежит на запад — к зоне, называемой Нил Дартс. Туда, куда даже монгрелы без особой нужды стараются не соваться.

Интересно, увижу ли я тебя когда-нибудь, мой ангел?..