Нил Дартс — странное место. Те, кто непосредственно не вовлечен в жизнь этой зоны, боятся даже нос туда сунуть. Но те, для кого Нил Дартс становится домом, в определенный момент осознают, что не знают никакой другой жизни. Зона что-то делает с памятью. Ты прекрасно понимаешь, что картинки, иногда встающие перед мысленным взором — это твое прошлое. Но воспринимать его, как часть своей жизни ты уже не можешь. Воспоминания становятся чем-то похожим на сказку: другой мир, не имеющий к тебе никакого отношения. Небылица, сочиненная сумасшедшим сказочником.

Единственная реальность здесь — Нил Дартс. Зона, живущая по своим законам. Зона, которая меняет людей. Часто — до неузнаваемости.
Я тоже изменился. И теперь у меня есть слух. То, что за два года не смогли сделать психологи, час работы которых стоит дороже, чем здесь можно купить человека, всего за несколько недель сделал Нил Дартс. Потому что если ты хочешь здесь выжить, у тебя должно быть больше, чем пять, выданных природой чувств.

Это я понял, когда на меня напали из-за спины в грязном закоулке, которыми так богат этот кусок земли. И хотя оставшиеся у меня после «несчастного случая» на Чаре органы чувств были развиты куда сильнее, чем у обычного человека, этого оказалось недостаточно. Конечно, убить меня они не смогли — в конце концов, уроки старины Чена мне пригодились. Однако, отделаться легким испугом не удалось — процесс выздоровления сильно затянулся из-за какой-то инфекции, попавшей в рану.

Я две недели провалялся на кровати. А мой сосед — Тоуко, тот самый парень, чье имя было в записке, и которого я едва нашел через неделю после того, как оказался здесь — обрабатывал загноившуюся рану и менял повязку. Я довольно долго еще помнил этот дивный вид — никак не заживавший порез, обнажавший воспаленную мышечную ткань, покрытую какой-то слизистой пленкой тошнотворного белесого цвета с зеленоватым оттенком. А этот аромат... Он надолго отбил одно из оставшихся в моем распоряжении чувств — обоняние. Даже спустя пару недель после того, как я встал на ноги, мне периодически — и, как правило, в самый неподходящий момент — мерещился этот смрад. Порой я даже есть не мог — выворачивало сразу же.

Однако здесь все до странности быстро забывается. Возможно потому, что жизнь в Нил Дартс не стоит на месте. И если ты не способен двигаться в заданном ею бешеном темпе, ты — труп. Поэтому, в конце концов, я воспользовался связями моего соседа. Оказалось, что решить вопрос возвращения мне слуха довольно просто. Правда, болезненно. Очень. Но к боли мне было не привыкать, и процесс обретения способности слышать стал просто одним из эпизодов моей новой жизни. Ничем особенно не выдающимся эпизодом, надо сказать. Разве что док забыл упомянуть, что часть ушной раковины будет представлять собой весьма забавную конструкцию из очень тонких пластиковых трубок… Но ведь это — сущий пустяк, не так ли?

Я стал настоящим киборгом. Док предлагал мне поработать еще и с моими голосовыми связками, но я отказался. Нет, не потому, что я внезапно решил, что природа ничего не делает просто так, и врожденный дефект голосовых связок — это знак свыше. А скорее потому, что молчание — золото. Со мной дело имеют куда охотней, чем со многими другими, даже несмотря на существование разного рода нейроустановок и химических препаратов, которые, по идее, должны сводить на нет полезность такого положительного качества, как молчаливость. И, тем не менее, то, что я не болтлив, сразу располагает ко мне клиентов. Предпочитающих немого меня трепачам с внушительным послужным списком. Хотя, безусловно, таковой есть и у меня.

Вот и сейчас я сижу за давно не мытым столиком небольшого бара — в одном из тех мест, где довольно часто заключаются разные сомнительные сделки. Мой клиент уже давно ушел, а я до сих пор сижу, уставившись в стакан, на дне которого в прозрачной жидкости копошатся фосфоресцирующие червячки. Когда я впервые услышал о свойствах «гейзера», если говорить начистоту, не поверил. По крайней мере, не до конца. Все эти сказки про «видеть невидимое» я объяснял себе легкими, но продолжительными галлюцинациями, вызванными компонентами дешевого нелегального препарата. С тех пор я многое узнал о «гейзере».

Жаль, что знание пришло уже после того, как я плотно подсел на эту дрянь. Хотя, не могу сказать, что непременно отказался бы от употребления, если бы мой первый леденец сопровождался внушительной простыней с фармакологическими свойствами и списком побочных эффектов. Выбора у меня особенного не было — я должен был исчезнуть, измениться: звонок домой, на Землю, оказался ошибкой. Я был слишком самоуверен. Глупец!

Имея таких знакомых (а ведь тот хирург был далеко не единственной порочащей меня связью), я почему-то даже мысли не допустил, что это не чья-то идиотская шутка. Разговор с отцом я заказал с одним только намерением: поставить всех на место и вернуть себе привычный образ жизни. А вместо этого засветился наиглупейшим способом. Тогда-то Межпланетная Служба Расследований и получила мой последний адрес. Они, безусловно, узнали бы об этом и без моего непосредственного участия. Но заняло бы это у них значительно больше времени. Но зато после разговора с отцом я твердо знал, что вернуться я не смогу.

МСР официально разыскивала меня по статье с неприглядной формулировкой: «За соучастие в экспериментах с человеческим геномом». Полный список обвинений, конечно, одной статьей не ограничивался. И хотя мое «соучастие» в данном случае заключалось только в моем нежелании делиться с властями Федерации информацией, касающейся деятельности моего давнего знакомого, увы, по некоторым из фигурировавших в документе статьям снисхождение не было предусмотрено. Но вот что было самым неприятным сюрпризом: мой любовник — теперь уже безоговорочно перешедший в разряд бывших — проходил по делу в качестве свидетеля.

Как бы там ни было, я оказался в Нил Дартс, где таких же как я — сотни. Возможно, тысячи. Здесь не принято делиться личными историями, но преступников, объявленных в розыск, здесь вряд ли намного меньше, чем простых «топляков», зависших здесь из-за просроченной визы. Так или иначе, я выбрал Амои и Нил Дартс туманной перспективе доказательства собственной невиновности.

Сидя в баре и рассматривая червяков, которых больше никто не видит, я неожиданно вспоминаю тебя, мой белокурый ангел. Иногда мне кажется, что ты — порождение моего сна, фантом, пробравшийся из мира грез в реальность. И если бы не записка, написанная твоей рукой, я бы мог вполне поверить в то, что тебя никогда в моей жизни не было. Этот клочок бумаги я до сих пор не выбросил. Сначала — потому что не хотел. Сейчас уже не могу: я нуждаюсь в подтверждении того, что ты, мой ангел, не являешься плодом моего больного воображения. Опутанное страхом, словно не до конца высохшей паутиной, сознание рисует в моем мозгу страшные картины грядущего. И порой они кажутся мне куда реальней, чем настоящее.

Я знаю, что «гейзер» убивает меня. Мои глаза начали деформироваться четыре месяца назад. Тогда же я начал видеть «невидимое». Поначалу это были странные еле заметные нити, тянущиеся за каждым человеком. И я не сразу понял, что это — путь. Вскоре я научился различать нити, а затем и использовать это знание как способ заработать себе на жизнь. И стал «ищейкой». Лучшей из тех, кого можно пустить по следу. Но в последнее время я начал замечать, что очертания реальности становятся размытыми, в то время как «невидимое» словно проступает сквозь окружающие меня предметы и людей, обретая четкость осязаемой материи. А позавчера сосед внезапно огорошил меня, попросив посмотреть вверх. С изрядной долей недоумения я выполнил его просьбу. И только когда он поднес мне зеркало, я понял, что мой правый глаз не двигается.

«Паралич глазного нерва — одна из самых распространенных патологий, вызываемых регулярным употреблением «гейзера», — сказал док. — Но, если мне не изменяет память, деформация органов зрения у тебя началась несколько месяцев назад. Так что это был лишь вопрос времени».

«Вопрос времени». Теперь вопрос только в том, когда я потеряю зрение окончательно? Видимо, это произойдет довольно скоро. Я пытался потрогать свои глаза, прикрытые веками. И то, что скрывалось под тонкой кожей, уже больше напоминало бугристые образования, чем глазные яблоки.
Интересно, чем я вижу сейчас? Что пробудил к жизни «гейзер»? Что мне сейчас постепенно заменяет зрение?

Очнувшись от дремы, я обнаруживаю, что мой стакан уже давно пуст. А за окном сумерки перешли в ночь — промозглую и холодную. Я пробираюсь к выходу из бара и останавливаюсь на пороге, поднимая взгляд к небу, которое для всех остальных усыпано звездами, мне же видится бесконечным количеством маленьких пульсирующих точек, между которыми нет ни единого просвета. Весь остальной мир, когда я опускаю, наконец, голову, предстает передо мной гигантской паутиной святящихся нитей. Они пересекаются между собой, подтверждая теорию о том, что все мы постоянно взаимодействуем друг с другом, вне зависимости от нашего желания.

Надвинув на глаза капюшон, я молча направляюсь по своему собственному следу, спустя каких-то сорок минут приводящему меня к двери серого дома, на третьем этаже которого и располагается опрятная — общими стараниями — квартирка, которую мы делим с Тоуко. Но странно, я вижу нить, которую раньше здесь точно не видел. Я тихо принюхиваюсь, как настоящая собака, взявшая след, но не улавливаю ни в цвете, ни в запахе ничего, что могло бы дать мне хоть какую-то информацию о человеке, пришедшем по этому пути. Единственное, что я могу сказать о нем — это то, что он не из Нил Дартс. Меня, впрочем, это не удивляет — здесь можно встретить кого угодно.
Однако осторожность не помешает.

Я медленно, внимательно вглядываясь в нити, тянущиеся вдоль лестничных пролетов, поднимаюсь по лестнице. Старая мигающая люминесцентная лампа дает мало света, только раздражает сетчатку, но мне все равно — нити я могу видеть даже в абсолютной темноте. И сейчас я с удивлением обнаруживаю, что незнакомая нить насквозь прошивает дверь нашей квартиры.

Терзаясь смутными предчувствиями, я открываю снимаю блокировку замка и вхожу. Из кухни доносятся негромкие голоса.

— Стэн?

Тоуко выходит меня встречать. И я уже не могу различить выражение его лица, только по напряженному голосу понимаю, что он чем-то встревожен. Я молча жду, когда он продолжит.

— У тебя гость, — бросает он, и быстро уходит в свою комнату.

Я бы мог позвать его, если бы у меня был голос. Я бы мог удержать его, если бы мог видеть его. Но мир для меня в одно мгновение погружается во тьму, пересекающуюся мириадами светящийся линий.

Я слышу чьи-то шаги и поворачиваюсь в сторону кухни. Мой гость?

— Стэн? Мистер Джекстон?

Я горько усмехаюсь про себя. Потому что этого просто не может быть. Я ведь был уверен в том, что больше никогда не увижу тебя, мой ангел. Но ведь я и не вижу! И в этом чувствуется тонкая ироничная насмешка судьбы: я думал, что наши пути разошлись навсегда. И теперь я могу только беспомощно протянуть к тебе руку, и почувствовать прикосновение твоих пальцев. Они такие же, какими я их помню — тонкие и длинные. Ты дрожишь? Я позволяю тебе поднять мою руку выше, и моя ладонь касается твоего лица. Я чувствую горячую влагу слез, бегущих по твоей щеке. Ты не дрожишь. Ты плачешь, мой ангел? Не надо. Я качаю головой, улыбаюсь и обнимаю тебя, не в силах поверить в то, что мне выпал шанс сделать это еще раз, тогда как я уже давно смирился с тем, что больше никогда не прикоснусь к тебе.

Боги, какое это наслаждение, касаться губами твоих волос, целовать твои щеки, даже широкий шрам на плече, которого — я это точно знаю — не было, когда мы расставались. Ты напрягаешься, когда я провожу по неровной изуродованной коже подушечками пальцев, а я улыбаюсь, потому что все это не имеет значения. Я все равно вижу тебя таким, каким ты остался в моей памяти — изящным, хрупким, непередаваемо прекрасным и извращенным, каким ты был в первую нашу встречу. И я впервые за свою жизнь испытываю сожаление от того, что не могу выразить свои чувства словами. Все, что я могу — нежно касаться тебя и целовать — успокаивая моего ангела, улетевшего так далеко от небес ради меня.
«Не бойся!» — хочу я сказать. Но только крепче прижимаю тебя к себе.
А ночью Тоуко уходит, потому что ты кричишь, словно пойманная птица, бьющаяся о прутья клетки.
Я больше не отпущу тебя. Нет. Мы в этом аду вместе навечно.
Мой единственный.
Мой ангел.