Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.

Стишок очень маленького мальчика.

      Тяжелая дубовая дверь открывалась совершенно бесшумно — Эвелин позаботилась об этом, лично смазав петли. Конечно же, пока никто не видел. Открыв эту дверь, она могла долго-долго стоять, укрывшись в полумраке, и смотреть, как рисует Солас. Вот он опускает кисточку в ведерко с краской и, на миг окинув взором набросок, начинает слой за слоем расцвечивать влажную штукатурку. В такие минуты она боялась даже вздохом нечаянно нарушить хрупкую магию созидания. Хотя, по правде говоря, магии во всем этом не было совсем. Просто краска. Обычная, ничем не примечательная краска. Инквизитор знала, где и у кого закупают эти краски, — не раз видела накладные, когда проверяла расходные книги. Расходов было много, но строчки «Мэтр Солас. Краска сланцевая. Красный пигмент» будоражили ее воображение похлеще историй про Верховную Жрицу Розамунду.

      Не раз и не два она разглядывала сами фрески в отсутствие Соласа. Пытаясь понять их смысл, перерыла все, что касалось долийской культуры, и некоторые тевинтерские источники времен падения Арлатана. Все, что смогла найти в библиотеке Скайхолда, все, что попадалось в странствиях. Интерес к Соласу почти перерос во что-то болезненное. Краем глаза она все время наблюдала за ним: как склоняет голову, когда слушает; как потирает подбородок большим и указательным пальцами; как тонко улыбается удачной шутке; как держит двумя руками кружку с горячим чаем; как искажается лицо в хищной гримасе, когда убивает очередного врага. Эвелин наблюдала и сравнивала. Училась у него удачным приемам работы с Тенью и делала выводы.

      Все, что произошло в Храме Митал, не стало прямо уж откровением, наверное, она просто привыкла к подобного рода открытиям. Иногда она с грустной иронией подумывала в завещании, составленном, между прочим, по настоянию Жозефины, потребовать, чтобы на ее надгробии выбили лишь одну фразу: «Даже птицы — не то, чем они кажутся». В ее мире, некогда тихом и уютном мире мага Оствикского Круга, все было не тем, чем изначально казалось. Поэтому Инквизитор впоследствии не была удивлена ни тому, что душа Древнего Бога Красоты жила в сыне Морриган, ни тому, что эльфийская богиня Митал жила в сказочной ведьме Флемет.

      Тяжелая дубовая дверь и в этот раз открылась совершенно бесшумно. Сделав пару шагов, Эвелин остановилась, крепче ухватив посох. Сердце бешено колотилось. И волновали ее вовсе не фрески. При виде высокой изящной фигуры Эвелин с трудом сглотнула — слюна во рту мгновенно загустела и стала вязкой.

      — Инквизитор, — дружелюбно, как и всегда, приветствует ее Солас.

      — Я хочу поговорить. Но не здесь. — Эвелин многозначительно смотрит вверх.

      Солас усмехается и жестом приглашает ее выйти. Дверь, ведущая на стену, тоже открывается бесшумно.

      В Скайхолде всегда холодно. Ветер кусается, жалит белую кожу щек, и Эвелин жалеет, что не взяла шерстяной плащ — тонкое домашнее платье едва ли спасет ее от ночной прохлады. Солас невозмутимо идет рядом, кажется, если даже начнется метель, его это не взволнует. Она привычно наблюдает. Вот он слегка улыбается, подавая ей руку, когда она спотыкается на ступенях. Его веселит шемленская неуклюжесть? Или ему приятно это нечаянное прикосновение так же, как и ей самой? У эльфа горячие ладони и мозоль от посоха под большим пальцем.

      Каблуки цокают по бесконечным ступеням. Сколько еще, прежде чем Инквизитор Тревелиан задаст один-единственный вопрос? Столько ли, как и часов, что она провела, мучаясь, пытаясь найти в себе смелость просто произнести вслух три слова. Очень простых, люди ежедневно говорят друг другу эти слова много-много раз, не задумываясь.

      На стене решимость почти оставляет ее. Солас молча стоит рядом. Не торопит, не спрашивает ни о чем сам. Эвелин вздрагивает от очередного порыва ветра и бросает взгляд на полуразрушенную башню слева. Часовые будут проходить здесь только через сорок минут — вполне достаточно времени, чтобы никто ей и Соласу не помешал. Немного подправить расписание обходов было совсем нетрудно. Вряд ли кто-то кроме Каллена сможет вообще обратить внимание на лакуну в двадцать минут, а Каллен… Каллен не станет ей мешать.

      — Кто ты такой? — спрашивает она, тоскливо уставившись на снежные пики.

      — Прошу прощения? — Солас удивленно поворачивает голову.

      — Кто ты такой? — повторяет резко Эвелин, выставив перед собой руку с Духовным клинком.

      Он все еще не понимает, что-то говорит, пытается уйти от ответа, когда с другой стороны стены из-за башни появляется Каллен. Солас видит, как шевелятся его губы, видит, как светятся голубым белки глаз, как воздеты в молитвенном экстазе руки. А потом его будто накрывает колпаком из ничего.

      Как-то раз Солас интересовался у Искательницы, каково это, когда храмовники гасят магию. Его интересовала тогда больше теоретическая сторона вопроса, теперь же он познакомился с практической. И оценил прелесть метафоры «выжигать магию». Действительно, внутри будто бы полыхнуло пламя, в один лишь миг оставив мучительно зудящее пепелище там, где только что были ажурные дворцы. Ничего не осталось. Кроме холодных, изумрудно блестящих глаз Инквизитора Тревелиан.

      — Кто ты такой, демоны тебя задери? Солас из ниоткуда, Солас без прошлого, Солас слишком много знающий. Ты никогда не рождался — агенты Лелианы прочесали все, что могло бы подходить под данные тобой описания. Ты ни у кого не учился — ни один долийский клан тебя не знает. Ты не веришь ни в каких богов, презираешь все, что свято для любого эльфа. И слишком отличаешься от других. Ну? Мое терпение не безгранично, отвечай!

      Клинок, туманный, сотканный из чистой магии, слегка гудит. Удивительным образом этот звук перекрывает все остальные звуки Скайхолда. Конец его слегка подрагивает в паре дюймов от шеи эльфа.

      Солас молчит. В его взгляде Эвелин видится удивление и разочарование. А что же еще это может быть?

      — Ты знаешь, что храмовники делают с отступниками? Нет? Твои духи Тени не рассказывали? Отвечай!

      Солас молчит. Гордость, пустая изнутри, как выеденное яйцо. Ее собственное отражение.

      — Ответь мне, обманщик. Всего, что тебе дорого, больше нет. Твоя гордость приведет тебя к смерти, — шипит она, придвигаясь почти вплотную.

      Солас вздрагивает, красивые губы кривятся в странной гримасе, обнажая мелкие нечеловеческие зубы. Он меняется. Как фреска, на которую слой за слоем накладывают краску. Раз — вокруг появляется черная тень, большая, похожая на дым. Два — тень густеет, призрачные глаза горят красным. Три — когтистая лапа хватает Эвелин за горло.

      Она еще успевает увидеть белое как мел лицо Каллена, бегущего медленно-медленно. И один удар сердца смотрит ему прямо в глаза. «Прости, милый мой, все скверно вышло», — думает Инквизитор Тревелиан, чувствуя, как сминаются мышцы шеи. Она судорожно хватает ртом воздух, слепо бьет левой рукой по пустоте.

      — Твоя… Гордость… К смерти, — хрипит Эвелин из последних сил. — Я… знаю… кто… ты…

      И подается вперед всем телом. Прямо за спиной Фен'Харела мерцает ядовито-зеленым разрыв.