Стараясь не потревожить ещё не до конца зажившие раны, я аккуратно шел по ступенькам зачарованных лестниц на пятый этаж, в ванную старост. После настойки бадьяна тело чесалось неимоверно, но засохшие подтёки крови раздражали даже больше, чем заучка Грейнджер на уроке. Хотя, тут я немного приврал - грязнокровка действовала на нервы постоянно, уже одним своим присутствием, как, впрочем, и вся эта кучка магглов, которых так любит и оберегает старикашка Дамблдор.

В голове творился кавардак: любой звук, даже эхо своих же шагов, или неосторожное движение шеей отдавались нестерпимой болью в висках, а потом, когда мучительный импульс распространялся по всему телу, скручивая в тугой узел внутренности, хотелось выть, словно банши, разрывая кожу, проклиная всех и каждого. Особенно одного безмозглого очкарика. Чёрт бы побрал этого Поттера! Не думал, что превозносимый всеми «Мальчик, который выжил» знает такие опасные заклинания. Значит, не такой уж наш великий герой чистый и непорочный, как казалось многим волшебникам. Да и мне, в том числе. Неужели под маской благородного спасителя всех обиженных и обделённых скрывается нечто тёмное, грязное… Порочное…

Почему-то вспомнилась Мелисса – горничная в Малфой-Мэноре, которая на этих летних каникулах развлекала меня длинными вечерами. В то время, когда я со всей силы сжимал мягкое тельце своими руками, вколачиваясь в её приветливое лоно и оставляя синяки по всему телу, она мне казалась слишком хрупкой, прямо как этот гриффиндорский выскочка…

Сердце почему-то учащённо забилось, а в горле пересохло, стоило мне вспомнить торчащие во все стороны темные волосы, тонкие пальцы, что крепко держат разделочный нож во время уроков зельеварения, яркие зелёные глаза, что всегда при виде меня наполняются гневом, пренебрежением и ненавистью… Внутри, всего лишь на миг, полыхнуло огнём и тут же погасло какое-то забытое чувство – пережитое, но не отложившееся в памяти (как достойное внимания, или же наоборот – как слишком сладкое и сумасшедшее?) ощущение.

Новый приступ боли, что застал меня буквально в двух шагах от вожделенной дверцы, принудил меня опереться о статую Бориса Бестолкового. Тело, напичканное всевозможными восстановляющими микстурами и чарами, будто подушечка – иголками, отказалось двигаться дальше, требуя дополнительных сил и энергии для продолжения маршрута. Не думая о том, как буду подниматься обратно, я присел у подножия безобразного изваяния, переводя дух и поправляя образовавшийся ранее в штанах бугорок… О, Мерлин! Как ты смеешь, Драко? Эти помыслы недостойны чистокровного волшебника! Но, как бы мерзко или противно мне не было, эта грязная мысль, хоть и оборвалась буквально на полуслове, но уже прозвучала: я возжелал Поттера… Нет, стоит быть честным хотя бы с собой: на парней я стал заглядываться так же часто, как и на девочек, совсем недавно. И этому была причина…

Каждый год, прожитый бок о бок с раздражающим фактором в лице учащихся в Хогвартсе магглов, я всё больше и больше бесился. Раньше я искал выход в квиддиче: просто брал биту, бладжер и гонял часами на подаренном отцом «Нимбусе-2001» на поле, спуская злость на черном мяче. Но теперь этот метод уже не такой действенный: постоянные неудачи в доверенном деле и нервотрёпка просто не оставляют сил на изнурительную физическую активность. А пар спустить хочется…

О сексе я узнал года два назад. От отца. Но какой-то необъяснимый детский стыд не позволял такой же незрелой заинтересованности запустить механизм познания практическим путём. И вот появилась эта Мелисса… Но мне было мало того, что может дать маленькая хрупкая девушка: хотелось жесткости, накала и… Да, даже крови… Хотелось с размаха, не жалея силы, ударить кого-то живого*, вырвав из груди даже не крик, а хотя бы стон - полный муки и терзания хрип, увидеть, как зародившаяся внутри тела боль выплескивается наружу страдальческим воплем, и услышать венец всего - жалкую мольбу про прекращение несносной пытки. Но вот дилемма: будь я трижды проклят, если когда-либо подниму руку на достойную женщину, а о низкосортную грязнокровку или предательницу крови даже руки марать не хочется, они достойны только «Авады Кедавры». А мужчины… Невелика проблема – справиться с чудным вожделением, но в первом случае осуществить желаемое мешает гордость, а во втором – воспитание…

«Гордость? Воспитание? ― прозвучал в голове насмешливый голос. ― О чём ты говоришь, мальчик? О гордости чистокровного? Так вот она, твоя сбитая спесь – на первых полосах газет, откуда на тебя смотрит собственное лицо, в сенсационных, разоблачающих в предательстве статьях, где твоё родовое имя поносят на все лады. Неужели ты задумался о гордости волшебника? Спешу разочаровать – твоё высокомерие держится на звоне галлеонов и льстивых подачках тем, у кого больше воли, на поклонении лживым идолам и имущими силу тиранам. И ты добровольно преклонился, пойдя на поводу у мнимой вседозволенности, став на путь тщеславия и разрушения. Ах, ведь власти много не бывает, поэтому даже её иллюзорные крошки, что ты, казалось, урвал из барского стола, заставляют чувствовать себя всесильным и защищенным, ― каждое слово бестелесного собеседника, казалось, проникает в меня, наполняя дрожащее от ужаса тело ядом, страшнее которого ничего не бывает – самопрезрением. Мне хотелось одновременно заткнуть эту чёртову совесть и умолять её договорить до конца, прекратив сыпать уничижительными фразами, найти хоть что-то хорошее, незапятнанное среди той кучи мусора, в которую превратилась моя жизнь. ― Оглянись, Драко, ты слаб, словно новорождённый, прямо бери голыми руками и делай что хочешь! И когда же ты поймёшь, что чувство собственного достоинства и чванливость – совсем разные вещи. Особенно в те моменты, когда последний бастион твоей фальшивой храбрости и недомужества сдается на милость победивших: бессилия и того, что ты называешь «воспитанием» - трусости. Да, Драко, ты всего лишь маленький, запуганный и беспомощный трусишка, вон, даже расплакался от эмоций. А перед кем? Перед такой же бедненькой и брошенной всеми душонкой. Может, тебе стоит отзываться на «Плакса Драко», взяв пример с призрака?»

«Замолчи! ― кричал я, содрогаясь в беззвучных рыданиях – пусть это всего лишь игра моего воображения, но мне уже невмоготу слышать невидимого наглеца, метко бьющего по самым больным местам. Хотелось выкинуть из головы нещадного судию, который так убийственно вещал ту правду, что я и сам знал, но так и не осмелился принять, и, наверно, не приму до конца никогда. ― Остановись!»

«Зачем, Драко? Тебе стало совестливо? Или обидно за себя и свою затхлую душонку? Или ты так хочешь, чтобы кто-то пожалел тебя, любил тебя? А почему ты сам ничего не изменишь, почему сам кого-то не полюбишь?»
Не ведая себя от страха, я резво, будто и не было никаких ран, вскочил с пола, подняв облачко пыли, и стремглав бросился к четвёртой двери слева от оставленной позади статуи. Мне хотелось убежать от того противного голоса совести, что, к моему ещё большему ужасу, напоминал мне голос самого ненавидимого и самого желаемого моего врага – ублюдочного очкарика со шрамом на лбу…

Мерзкий смех, пробирающий до самых костей и заставляющий поджилки трястись, стал мне ответом уже тогда, когда я переступал порог ванны старост: «Нет, мы же ещё не подошли к самому интересному. Теперь, когда твои громогласные «гордость» и «воспитание» развеяны, словно пепел по ветру, что ты будешь делать, Драко?»

―… Драко?

Два голоса, в голове и в реальности, прозвучали в унисон: передо мною, застигнутый врасплох и удивлённый, на краюшке бассейна заполненного тёплой водой необычного зелёного цвета стоял во плоти тот, кто лишь мгновение назад издевался, унижал, тыкал меня носом, словно нашкодившего котёнка, в дерьмо.

Медленно закипая, я всматривался в представшую передо мной картину «Избранный на отдыхе». А потом Поттер просто снял свои очки, и я опять увидел всё то же, что и всегда. Но ещё, на самой глубине зелёных омутов проскакивала едва заметная искра – вопрос плана «Быть или не быть». И это равнялось снятию предохранителя с механизма моего терпения. Уже самым краешком сознания я отметил, что разгневанный Поттер что-то пытался выпытать у меня, прикрывая свои острые коленки одним из пушистых полотенец. И здесь он совершил тот промах, что и стал курком, нажав на который, он запустил весь процесс – облизал пересохшие губы и повернулся спиной ко мне…

А потом были только обжигающие объятия той самой неестественной зелёной воды, что так сходна по цвету с его глазами, и в которую я нырнул с головой, как в омут, вместе с моим болезненным наваждением.

Он не тянулся ко мне за поцелуями, и сам не подставлял покусанных алых губ, понимая, что это - всего лишь прихоть, наша общая мимолётная причуда, исполнив которую не почувствуешь облегчения. Наоборот, ему так же, как и мне, требовалось лишнее доказательство своей никчёмности и обречённости. И эти грубые движения, что так не похожи на ласки, и сбившееся от нехватки кислорода дыхание, и отчаянное облегчение, настигшее нас обоих в обагренной нашими общими усилиями воде – всё это так смахивает на самую садистскую версию мазохистского искупления...

«Драко, теперь скажи, сможешь ли ты перейти последний рубеж – сделать выбор, поставив на кон гордость человеческую?»

― Слышишь, Поттер, ― улыбаясь, ― какой вариант безысходности самый страшный?

Едва-едва, на грани слышимости:

― Ошибиться в себе.

― А чего стоит ошибка? Жизни?

― Смерти, Малфой.

Вот как, значит. «И последний враг истребится – Смерть»…

«Слышишь, Совесть, жребий брошен, но выбор – ещё впереди».

* В смысле, человека, а не воодушевлённый предмет, как ранее