В прошедшие после побега недели я постоянно ощущаю возрастающее недовольство моим присутствием. Конечно, большинство претензий высказывает Блэнкер, который, как я подозреваю, испытывает к Катце более серьёзные чувства, чем хочет показать. Видимо, происходившее в тюрьме не оставило его равнодушным. Однако и кроме Блэнкера есть люди, которые чувствуют себя не очень уверенно в компании представителя элиты высшего порядка. Но, эти «другие» молчат, не спеша высказывать свои опасения, а Катце далеко не дурак. Блэнкер, единственный, кто открыто демонстрирует свое недовольство, является прекрасным исполнителем, но коэффициент его интеллекта не превышает среднего уровня. Поэтому в разработке диверсий и других мероприятий Катце более охотно прислушивается к моим замечаниям, чем к витиеватым и не всегда логичным предложениям бывшего охранника. Что, конечно, является для последнего ещё одним прекрасным поводом меня, скажем так, недолюбливать. Хотя, я готов дать руку на отсечение, он меня ненавидит. И была бы его воля, я уже давно оказался бы за пределами города с простреленной головой. Но пока Катце ничего не предпринимает, Блэнкер вынужден мириться с существующим положением вещей.

Однако и мое отношение к Катце претерпело некоторые изменения. Я, как бывший ученый, с интересом наблюдаю за его трансформацией. Ещё до того, как мы в первый раз встретились с членами подполья, Катце предложил мне сделать короткую стрижку и покрасить волосы в тёмный цвет. Я согласился. Конечно, всё это делал он сам. Я словно вернулся в те времена, когда Эос ещё не лежал в руинах, а мне, как высшему представителю элиты, претило от кого-то скрывать своё мнение. Пользуясь случаем, я предложил ему заняться сексом. Нет, я заставил его сделать это, хотя сам не ощущал большой потребности в сексуальной разрядке. Скорее, я внезапно понял, что меня раздражает поведение Блэнкера, спровоцированное моим партнером.

Что стоило Катце продолжать утолять потребность этого выродка в обладании его телом или в насилии? Я не мог поверить, что после месяцев жёсткого траха для Катце было принципиально отсутствие сексуальных контактов. Позволил же он это мне. А между тем, Блэнкер, как отвергнутый любовник, вынужденный ежедневно общаться со своим соперником (каковым он считал меня), стал бомбой замедленного действия. Оттого более опасной, что предсказать момент детонации невозможно. Посвящённый практически во все мероприятия, которые разрабатывал Катце, он обладает информацией, способной разрушить все планы. И я не мог понять, почему Катце, ставший мозговым центром недовольных про-федеральным правительством, держит Блэнкера на расстоянии? Это было неразумно и могло пустить всё под откос.

И в то же время я ощущал странное чувство удовлетворения создавшимся положением вещей. Возможно, я стал относиться к Катце, как когда-то Ясон — к Рики? Мне вдруг стала неприятна мысль о том, что к нему кто-то может прикасаться или, тем более, заниматься с ним сексом. Впрочем, «неприятно» — это не совсем то определение, которое могло бы в полной мере охарактеризовать мое отношение к этому вопросу. Меня стала приводить в ярость одна лишь попытка представить себе, что имевшее место в тюрьме может иметь продолжение. И я не сразу научился держать свои эмоции в узде. Хорошо, что никто не догадывался об истинных причинах нашей с Блэнкером — теперь уже ставшей взаимной — антипатии.

Раньше, в Эос, мне не приходилось сдерживать себя: все, что могло вызвать мое недовольство, не требовало соблюдения мер предосторожности. Окружавшее меня было практически идеально (разве что, за исключением некоторых мелочей), так что я мог спокойно высказывать своё мнение, совершенно не заботясь о последствиях. Но сейчас ситуация была другой. И мне стоило огромного труда принять её. Теперь, в этом обществе Амои, я больше не был членом правящей верхушки. Я стал потенциальным кандидатом на утилизацию. И передо мной встал выбор: либо я подстраиваюсь под изменившиеся правила, либо меня ждет смерть. Иллюзий относительно своего будущего я не строю, потому что никаких связей за пределами Гарана у меня нет. Хотя, нет, конечно же, они наличествуют. Но ни одна из них не может быть использована, как спасательная капсула.

Поэтому вывод очевиден. Я выбрал первое и принял правила новой игры, приспосабливаясь к изменившимся условиям жизни, узнавая для себя много нового о выживании и, само собой, о подрывной и диверсионной деятельности. И хотя биотехнолог Катце был совершенно точно не нужен, химик мог оказаться полезным. А поскольку мои знания затрагивали не только генную инженерию, но и химию, а также физику, я представлял очевидную ценность для подпольщиков. И не только, как обладатель самого высокого коэффициента интеллекта, но и как человек, умеющий заставлять химические элементы взаимодействовать друг с другом так, чтобы это отвечало их планам.

Я оказался весьма ценным приобретением. В отличие от того же Блэнкера, который был лишь одним из одноразовых винтиков в механизме, позволившем нам и ещё пяти с лишним десяткам человек оказаться на воле и приступить к осуществлению плана по освобождению Амои от федерального влияния. Мой соперник это понимал, но ничего не мог поделать. Мне оставалось только пристально наблюдать за ним.

* * *
— Нам понадобится взрывчатка, — задумчиво произносит Катце. — Я планирую устроить ряд диверсий в Мидасе.

Я киваю и продолжаю заниматься своим делом, требующим высокой концентрации: со взрывчатыми веществами необходимо быть очень осторожным. Особенно, если вы создаете бомбу, взрывчатки в которой столько, что целый квартал может взлететь на воздух. В конце концов, одно неосторожное движение, и этим кварталом окажется тот, в котором вы сейчас находитесь.

Блэнкер, как всегда ошивающийся неподалёку, одаривает меня раздражённым взглядом, но мне плевать на этого ублюдка. Всё, что имеет сейчас значение, — это воплощение замысла в жизнь. Катце уже заговаривал со мной о том, чем для меня является их деятельность, и я честно сказал, что моей единственной целью является возможность покинуть планету и начать жизнь заново в каком-нибудь отдалённом мире. Мне, созданному для служения интересам Амои, нелегко далось это решение. Но я знаю, кто бы ни пришёл к власти, элите больше нет здесь места. У каждого из возможных претендентов на пост главного политика будет повод отправить меня в утиль. Хотя бы для того, чтобы заработать симпатию народа, который на протяжении сотен лет «терпел лишения по вине искусственного интеллекта компьютера Лямбда-3000, называющего себя Юпитером». Да, именно так: терпел лишения. Никто не будет разбираться в том, что тысячи представителей элиты были созданы для того, чтобы управлять этой планетой, поддерживать порядок и способствовать процветанию.

Скорее всего, со мной поступят так же, как с Гидеоном. Нет, я не о публичных многократных изнасилованиях. Его казнь, как моего сообщника, была показана на следующий день после нашего побега. Народу нужен был козёл отпущения, народ жаждал крови. И он её получил.

Я тоже смотрел на это. И хотя Катце хмурился, иногда с беспокойством поглядывая на меня, он явно переоценил нашу с Лагатом взаимную привязанность. Не могу сказать, что я ненавидел Гидеона. Но почувствовал облегчение, когда он, дернув плечами, сбросил руки конвоиров и сам шагнул в камеру кремационной печи. Он сделал это с гордо поднятой головой, в его глазах не было ничего, кроме презрения к палачам. Гидеон Лагат ушёл, как истинный сын Юпитера.

И тогда я вспомнил о том, что думал, сидя в тюрьме и глядя, как охранники издеваются над ним. Мне казалось, что его сломали, что для него будет лучше умереть, чем жить с памятью о таких унижениях. Я был неправ. Эта трансляция изменила моё видение проблемы и мое мировоззрение. С того момента, как я, вместе с миллионами других зрителей, стал свидетелем смерти Гидеона, я понял, что лишь будучи загнанным в угол и не имея ни единого шанса на спасение, блонди может сам, добровольно лишить себя жизни. Я много раз думал о том, как поступил бы сам, и всякий раз приходил к тому, что Лагат выбрал единственный способ уйти, сохранив достоинство.

И чем больше я об этом думал, тем отчётливее понимал: я не желаю такого конца. Именно поэтому мной движет не желание отомстить за смерть Гидеона, а нечто куда более важное. Я хочу получить возможность выбора — жить или умереть.

И, разумеется, я выберу жизнь. Ради этого я сейчас обрядился в белый халат, надел защитные очки и убрал волосы под пластиковую шапочку. Передо мной на столе лежит уже практически собранная бомба. Пустая. Моя обязанность — наполнить оболочку смертоносной начинкой. Что я и делаю.

— Готово, — бросаю я, снимая очки и отходя от стола. Мое место сразу же занимают Тхао и Рогер. Оказалось, наш бывший сокамерник привык иметь дело с электрикой. И Катце это знал. Вообще, для человека, который не имел доступа к терминалу, он располагал слишком большим объёмом информации.Что заставляет меня снова возвращаться к мысли о том, что за всем этим кто-то стоит. Но теперь я уверен в том, что это не может быть Юпитер. Иногда федеральные новости посвящают целый блок расшифрованным данным. Юпитер, если бы был способен функционировать, ни за что бы подобного не допустил. Так что вопрос личности нашего покровителя так и остается открытым. Я даже не пытался говорить об этом с Катце. Потому что больше, чем уверен, он ничего не ответит. По крайней мере, честно.

Поэтому я довольствуюсь собственными наблюдениями, анализирую и пытаюсь сопоставить факты. Но пока у меня до обидного мало материала для размышлений. То, что я знаю, мне позволяет лишь предположить, что у Катце есть достаточно могущественный покровитель, либо являющийся членом нового правительства, либо доверенным лицом. Меня заставляет так думать наличие у нас любой информации, которая нам может понадобиться. Сейчас перед Катце на столе расстелена распечатка подробной карты Мидаса. Несколько рулонов, лежащих рядом на полу, — это планы ключевых зданий, выбранных новой властью для своих представительств. Здесь есть план главного полицейского управления, план здания суда, планы нескольких административных зданий и даже нескольких крупных банков. Такие данные может запросить только человек, наделённый большими полномочиями. Простым смертным такое достать не под силу

— Ты закончил? — спрашивает он у меня. Его взгляд рассеянно блуждает по карте. — Мне бы хотелось обсудить с тобой возможность использования подземной системы сообщения.

— Какова вероятность, что этой дорогой все ещё можно воспользоваться? — вместо ответа спрашиваю я. Понимая, к чему он клонит, я не могу не учитывать возможность, что дороги, о которых он говорит, очень сильно пострадали.

— Не очень высокая, — он качает головой, потом отходит от стола и достаёт сигареты из кармана куртки. В тюрьме он не курил, но стоило только вырваться на свободу, первым делом у гражданина, встречавшего нас, он спросил, есть ли сигареты. — Но это бы существенно облегчило нашу задачу.

— Да, облегчило бы, — не спорю я. — Если бы у нас была универсальная карта доступа. А у нас её нет.

Однако против ожидания Катце не спешит отказываться от своей идеи.

— Но это решило бы много вопросов, — настаивает он. — К примеру, с доставкой груза на место. Сейчас в городе усилены меры безопасности. Я сомневаюсь, что мы сможем протащить каким-нибудь другим путем десятикилограммовую махину так, чтобы нас не заметили.

Для меня пути под Мидасом — последний вариант на тот случай, если других не останется Массированные атаки, предпринятые Федерацией после того, как было применено сейсмическое оружие, явились причиной больших разрушений. . Но если привести в порядок наземные постройки не составит труда, то подземные потребуют гораздо больше времени и сил. И даже если новые власти знают об этих дорогах — а я больше чем уверен в том, что знают, — то вряд ли имеют возможность немедленно заняться их восстановлением.

— Да, это решило бы массу проблем, — соглашаюсь я наконец. И сразу напоминаю: — Но у нас по-прежнему нет карты.

— Это не проблема, — отмахивается Катце, — но я хочу спросить тебя, — он ненадолго замолкает, словно раздумывая или прислушиваясь к чему-то, — ты пойдёшь со мной?

Его вопрос ставит меня в тупик. Подобное предприятие — большой, наверное, даже слишком большой риск.

Я вспоминаю тот день, когда, выбираясь из-под завалов Эос, я наткнулся на Катце. Что меня заставило сначала вытащить его из-под плиты, которая едва не раздробила ему ноги, я не знаю. Я оставлял его в безопасном месте, а сам шёл искать возможность выбраться оттуда.

Много позже, уже находясь под так называемым следствием, я узнал, что ни о каких спасательных операциях на руинах Эос и речи не было. Меня это не удивило, но оставило очень неприятный осадок. И заставило вспомнить о том, как я очнулся во мраке разрушенного здания, как ждал помощи, которая так и не появилась. И как потом решил выбираться самостоятельно. Продираясь сквозь разбитые плиты и погнутые остатки каркаса, я видел множество трупов. Я уверен, некоторых можно было спасти. Как я спас Катце.

Однако Федерация, нанёсшая прицельный удар по башне, решила, что мы все должны там подохнуть. И выбравшись на поверхность, я не увидел ни одной машины спасателей. Только дым от потухающих пожаров. Но Катце требовалась помощь: я боялся, что у него переломаны ноги. В любом случае, он потерял много крови, и для него счет времени шёл уже на часы. Каково же было мое удивление, когда вместо клиники я прямиком попал в тюремный лазарет, где мне наложили два шва на разодранное плечо. Катце повезло больше: он пробыл на воле (вернее, провалялся в больнице) три недели. После чего ему предложили свидетельствовать против меня. Он совершил глупость: отказался. Все-таки он остался человеком чести и не смог дать показания против человека, который спас ему жизнь. Сразу же нашлись монгрелы (не иначе как желающие выслужиться перед новой властью представители кланов), которые представили доказательства его связей с элитой. И, видимо, для достижения наилучшего воспитательного эффекта, его поместили в ту же камеру, в которой содержался я.

Возможно, Катце думает, что, прихватив меня с собой и поддерживая со мной отношения, он платит долг?

— Это рискованно, — честно отвечаю я.

— Тебя это беспокоит? — с легким удивлением спрашивает Катце. — Ты никогда не производил впечатление человека, который способен сидеть сложа руки.

— Возможно, — уклоняюсь я от прямого ответа. — Если бы не было необходимости тащить с собой бомбы, данный вариант можно было бы рассмотреть, как реальный.

— Боишься? — холодно перебивает он.

— Не считаю целесообразным, — поправляю я, пытаясь понять, что же именно заставляет его настаивать?

— Хорошо, тогда я возьму Блэнкера и Тэри, — он говорит спокойно, однако я без труда слышу разочарование в его голосе. Пребывание в тюрьме изменило его: теперь привычная маска безразличия на его лице практически не появляется. Ему сложно сдерживать эмоции, особенно негативные.

— Откуда ты знаешь, что там всё в порядке? — прямо спрашиваю я, подходя к нему вплотную и понижая голос до шепота. Я не намерен давать ему возможность отступить на сей раз. И я не позволю ему идти куда бы то ни было с Блэнкером.

— Это не твое дело, — огрызается он, тоже стараясь не повышать тона.

— Мое. Неужели ты думаешь, что мне есть кому продать эту тайну? — настаиваю я и тут же понимаю, что напрасно делаю это. Мы уже привлекли внимание Блэнкера, и я делаю единственное, что может отвлечь его от ненужных размышлений — пытаюсь поцеловать Катце.

— Ты из ума выжил, — шипит он, отворачиваясь.

— Пусть Блэнкер лучше думает, что я тебя домогаюсь, — говорю я. — Иначе он решит, что у нас есть общие секреты. А он и без этого опасен.

— Блэнкер? — хмуро переспрашивает он. И сразу добавляет: — Он не опасен.

— Ты действительно так думаешь? — недоверчиво интересуюсь я. — Ты потрясающе ненаблюдателен, — говоря это, я всё ещё пытаюсь коснуться его губ своими. — Он до сих пор хочет тебя, — конечно, я пользуюсь секундным замешательством Катце.

Мне этого вполне хватает, чтобы накрыть его губы своими и протолкнуть язык ему в рот. Он отвечает, но я чувствую, что делает это без особого удовольствия. Возможно, виной тому осознание собственного просчёта в отношении Блэнкера, возможно, я ему действительно неприятен. Но мне сложно будет остановиться, даже если я буду знать, что верно последнее предположение.

— Хватит, — решительно отстраняется он. — Не кажется ли тебе, что подобная демонстрация может только спровоцировать его? — хмуро выговаривает Катце. — Конечно, если ты прав…

— У тебя есть сомнения? — теперь уже я удивлён. — Ясон утверждал, что ты очень умен.

— Когда запас яда иссякнет, — начинает он, тут же, видимо, жалея о неосторожных словах, — найди время ответить мне.

— Я иду, — неожиданно даже для себя самого решаюсь я. — В конце концов, ты знаешь больше, чем рассказываешь…

Тем же вечером мы отправляемся вниз. Скоростные магистрали, построенные под Мидасом, являются одним из самых удачных проектов далекого прошлого. Малоиспользуемые во времена правления Юпитера, они сохранились куда лучше, чем могли бы, используй мы их более активно. К тому же, из бюджета Танагуры ежегодно выделялись средства на необходимое обслуживание подземной сети дорог.

Я так и не решаюсь спросить, откуда у него высший допуск, отменяющий любые другие ограничения. Такие права в системе имел только Юпитер. И только Юпитер мог их передать кому-либо. По крайней мере, мне хочется в это верить. Но, несмотря на то, что меня буквально раздирает желание получить ответы на свои вопросы немедленно, я молчу. И мы в полной тишине несемся в двухместной капсуле по пустым тоннелям.

Нам не составляет никакого труда проникнуть в здание: один из выходов находится прямо в подвале. Меня подобное стечение обстоятельств поначалу удивляет. Но потом я вспоминаю, что Катце некоторые здания даже не собирался рассматривать, как возможные объекты для диверсий. Блэнкер считал, что пострадать в первую очередь должно здание, в котором сейчас располагался новый административный центр. И он был очень разочарован тем, что его идею отвергли. Катце даже не выслушал его, просто сказал «нет». Здание, о котором говорил Блэнкер, раньше было жилым комплексом, перестроенным под нужды администрации.. Не имеющее никакой стратегической ценности в прошлом, оно не сообщалось с подземной магистралью. А следовательно, Катце изначально собирался использовать эту дорогу.

— Так Блэнкер не знает? — интересуюсь я, не особенно надеясь на ответ.

— Нет, — неожиданно произносит Катце. — Ни Блэнкер, ни кто-либо другой. Это — одно из условий моего сотрудничества с тем человеком, который поставляет мне информацию.

— И ты, конечно, не скажешь мне, кто он, — полувопросительно добавляю я.

— Конечно, нет, — он усмехается.

— Скажи только, Юпитер действительно полностью подконтролен Федерации? — делаю я всё же последнюю попытку.

Но Катце ничего не отвечает. Его молчание можно расценивать по-разному, и я всё же не решаюсь трактовать это, как нежелание открыто лгать мне. С другой стороны, он достаточно умён, чтобы использовать подобный ход, как отвлекающий маневр, заставить меня прекратить расспросы. Что я и делаю, понимая, что между нами не может быть доверительных отношений.

«Пока не может», — поправляю я мысленно сам себя и удивляюсь тому, насколько далеко я готов зайти ради того, чтобы что-то подобное между нами всё-таки возникло.

Возвращаемся мы уже далеко за полночь, однако некоторые ещё работают, а Блэнкер, присутствие которого здесь вовсе не обязательно, видимо, ждёт нашего возвращения. Я оставляю Катце и ухожу в комнату, которая отведена для сна и отдыха на этом этаже. На скрипучих кроватях сейчас спит около десятка человек.

Сон не идет. И я ничего не могу с этим поделать, поэтому просто пялюсь в потолок. Спустя полчаса я встаю и иду в лабораторию, где наверняка есть, чем заняться.

По дороге мне не очень везёт: я натыкаюсь на Блэнкера. И на сей раз он не ограничивается злобным взглядом. Преграждая мне путь, он цедит сквозь зубы:

— Я тебя насквозь вижу, блонди, — последнее слово он буквально выплевывает, вкладывая в него все свое презрение, ненависть и… зависть. — Знай, я всегда буду у тебя за спиной. Только сделай неверный шаг, и я буду тем, кто без сожаления всадит тебе пулю между рёбрами.

— Я понял тебя, — киваю я. — Другого и не ожидал.

Он обходит меня и направляется к лестнице.

— Оставь его.

Я оборачиваюсь на голос. Катце стоит около двери в комнату, выделенную под его личный кабинет. В руках у него рулон с картой и планшет.

— Даже не собирался за ним бежать, — я пожимаю плечами. Что мне за дело до этого кретина?

— Он…

— Пытался затащить тебя в постель, — я не спрашиваю, я утверждаю. В конце концов, не нужно быть гением, чтобы понять причину подобного поведения Блэнкера.

— Нет, — Катце хмурится, — не совсем, — наконец добавляет он, открывая дверь в кабинет. — Он пытался убедить меня в том, что тебе здесь не место.

— Он прав, — признаю я. — Думаю, его тяготит необходимость хранить мою тайну.

— Рогера это не напрягает, — замечает Катце, раскладывая карту на столе и прижимая углы бумаги тем, что попадается под руку.

— Рогер тебя никогда не трахал и, насколько я могу судить, не имел желания, — мои доводы примитивны. Точно так же, как и чувства, которые испытывает Блэнкер к Катце.

— Теперь все сводится к тому, трахал меня кто-то или нет? — неожиданно срывается Катце. — Ему просто не безразлична судьба «подполья»!

Я стараюсь держать себя в руках, но не могу. Меня раздражает, что Катце, которого Ясон считал одним из наиболее перспективных монгрелов, не может понять очевидных вещёй.

Нет, я не собираюсь его раскладывать на столе. Я сажусь на старый, но всё ещё довольно крепкий стул и, взяв Катце за руку, вынуждаю его сесть ко мне на колени. Я стягиваю с него свитер, и он не сопротивляется. Но, скорее всего, потому что знает, что это бесполезно, нежели по другой причине. Но мне уже всё равно. Все, чего мне сейчас хочется, — обладать им. И он сдаётся, как это было несколько дней назад.

Но я замечаю, что его реакция изменилась. Это вызывает удивление, потому что Катце более раскован, более искренен. Он по-прежнему сдерживает стоны, но больше не пытается убрать мою руку, когда моя ладонь накрывает его промежность. Мне не хочется признаваться себе в том, что я бы хотел получить более явный отклик его тела на мои ласки, однако всё, на что я могу рассчитывать, — возможность хоть попытаться доставить ему удовольствие. Поэтому я использую все свои знания о человеческом теле, чтобы достичь желаемого результата. Конечно, если бы он не был кастрирован, все было бы гораздо проще. Однако трудные задачи всегда были моей слабостью. И я буквально вылизываю его тело, слушая приглушенные стоны. Потом я разворачиваю его спиной к себе, и он опирается на стол руками. Приспустив брюки и нижнее белье, я кладу руки на его ягодицы и раздвигаю их. Однако я не собираюсь брать Катце вот так, без подготовки. Когда до него доходит, что я намереваюсь сделать, он, наконец, совершает первую за сегодня попытку сопротивления. Бесполезную. Потому что я сильней. Потому что я чувствую, что он на самом деле хочет этого. И потому что хочу этого сам. Хотя, конечно, сложно представить себе, чтобы кто-то действительно мог испытывать сильное желание вылизывать чью-нибудь задницу.

— Рауль, перестань, — просит он. — Я не мылся уже два дня.

Но я лишь усмехаюсь. И уж конечно, не собираюсь останавливаться. Засовывая в его анус пальцы и понемногу растягивая сфинктер, я продолжаю старательно вылизывать его.

С каких пор меня начало волновать, получит ли он удовольствие? Впрочем, разве не всё равно? Я хочу, чтобы он испытал оргазм, потому что уверен — Блэнкер ни за что бы не понял, как это вообще возможно. И возможно ли.

Я чутко прислушиваюсь к реакции Катце. Удивительно, но мне действительно нравится слышать его едва сдерживаемые стоны — подтверждение тому, что он всё же может получать удовольствие от секса.

Когда я медленно, стараясь не вызвать дискомфорт, проникаю в него, я не ввожу член до конца, зная, что глубокое проникновение причиняет ему боль. И мне стоит определенных усилий сдерживать свой темперамент.

Да. Забавно звучит «темпераментный блонди». Увы, но «дикий» тип элиты — не выдумка. Менее сдержанные, чем большинство других, такие, как я, наверное, могут быть единственными, способными испытывать настоящие эмоции. Хотя, это, конечно, бред. Ясон пошел куда дальше, чем я, потому что сейчас с Катце мне нет нужды идти против Юпитера, за мной никто не следит, я не должен «держать лицо». Занимаясь сексом с монгрелом, я не нарушаю никаких правил, писаных или неписаных.

Я гоню прочь от себя мысли о том, что я могу быть последним из выживших представителей элиты «дикого» типа. Я не намерен упускать из-за пустых сантиментов возможность узнать, сможет ли Катце испытать оргазм, или это так и останется неразрешимой задачей?

Моего самоконтроля хватает только на то, чтобы следить за собой — поддерживать нужный угол входа, и постепенно увеличивать темп. Однако я всё же оказываюсь способен заметить, как Катце понемногу начинает подаваться назад, побуждая меня к более активным действиям.

Проклятье, я уверен, что Блэнкеру бы сорвало от такого крышу. Но я хочу, чтобы это было не в последний раз, поэтому мне приходится держать себя в руках, хотя это и сложно. Впрочем, я тоже чувствую приближение разрядки, которая действительно происходит спустя несколько секунд после того, как с губ Катце срывается удивленный возглас, а потом он содрогается всем телом.

— Это было… — он с трудом выпрямляется после того, как я, вынув член, вытираю его салфеткой.

— Это было, — констатирую я.

Катце кивает. Одевшись, он возвращается к столу и смотрит на карту.

— Как только прогремят взрывы, у нас будет очень мало времени, — говорит он внезапно, хотя голос его всё ещё подрагивает. — Я хочу, чтобы ты держался поближе ко мне.

— Почему? — я хмурюсь, ни на секунду не допуская, что подобная просьба может быть проявлением заботы.

— Видишь ли, — Катце отрывает взгляд от карты и смотрит прямо мне в глаза, — я думаю, что у тебя не будет шансов сохранить инкогнито, если меня не будет рядом. — он вздыхает. — Если ты будешь рядом, Блэнкер будет осознавать, что твое разоблачение неминуемо затронет меня. В конце концов, есть приличное количество свидетелей того, что я тесно общался с тобой. Так что ничего хорошего мне не светит. А он этого не хочет.

— Ты действительно думаешь, что он испытывает к тебе такие чувства? — интересуюсь я.

— Для этого вполне достаточно, чтобы он хотел меня трахнуть, как ты выразился, — поморщившись, отвечает Катце. — Если меня по-тихому уберут, как нежелательный винтик, то он не то что трахнуть, даже потрогать меня не сможет. А вот если ты окажешься в другом месте, он сможет если не самостоятельно вычислить тебя, то пустить кого-нибудь по твоему следу.

— Не самая хорошая перспектива, — киваю я, признавая его правоту. — Скрывать не буду, в мои планы не входит быть пеплом, развеянным над амойской землей.

— Вот и хорошо, — он улыбается. — Планы меняются. Мы с тобой сейчас отправляемся закладывать ещё несколько бомб. И завтра все будет кончено.

— К чему такая спешка? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.

— Наши маленькие сюрпризы могут быть случайно обнаружены, — пожимая плечами, отвечает он. — А нам не нужно, чтобы поднялась суматоха.

Конечно, не нужно. Поэтому я спокойно собираюсь и вместе с ним выхожу из кабинета.

Я не удивляюсь тому, что Катце кивает Блэнкеру, когда мы проходим мимо.

Выходя на улицу, я осматриваюсь вокруг. Через пару часов небо посветлеет, и начнётся новый день. У нас остается не так уж много времени, поэтому я вслед за Катце пересекаю темный двор и ныряю в полумрак старой автомастерской. Включив фонари, мы споро перетаскиваем бомбы к лифту, а затем спускаемся вниз.

По дороге Катце объясняет мне, где мы должны побывать, и уточняет местоположение объектов. Я рекомендую изменить только одно, и он легко соглашается со мной.

— Что ж, пора творить очередную революцию, — забираясь в капсулу, произносит он.

Я только улыбаюсь в ответ. Сказать на это пафосное заявление мне нечего.