В последующие за нашими ночными вылазками дни события развивались с молниеносной быстротой. Я был очень удивлён, узнав, что «подполье» насчитывает несколько десятков тысяч человек. Это было поистине грандиозное мероприятие, координация которого требовала огромных ресурсов. И чем дальше, тем больше я убеждался в том, что никому, кроме Юпитера, подобное не под силу.

Бомбы сдетонировали в разных концах города с разницей в доли секунды. Но не только это требовало наличия «многорукого» организатора. Руководство подпольщиками на местах требовало наличия прямой связи с каждым человеком. Кто ещё мог осуществить подобное? Кто ещё обладал таким количеством глаз и ушей, был способен проникнуть в любую систему, включая коммуникационную, чтобы управлять своими людьми-марионетками, находящимися часто на расстоянии сотен метров друг от друга? Только Юпитер. Я не могу даже предположить, что существует в мире ещё кто-то, способный создать настолько эффективно действующую сеть.

Я невольно поднимаю взгляд на камеру слежения, располагающуюся под потолком моего кабинета. Она работает: новым правительством задействована вся уцелевшая система наблюдения. Я замечаю, что, включившись, она фокусируется на моем лице и лишь спустя несколько секунд начинает двигаться в обычном режиме. Что это? Подтверждение моей теории? Или, может быть, проявление подозрительного внимания со стороны обслуживающего персонала? Как бы мне ни хотелось хотя бы обдумать это, я снова возвращаюсь к своим бумагам, чтобы немедленно заняться делами, которые требуют моего пристального внимания.

Подключение непосредственно к системе больше невозможно. Подразумевается, что элита больше не сможет осуществлять руководство планетой, поэтому при сборке компьютерных систем больше не учитываются наши «особые» возможности. Я вынужден получать и обрабатывать информацию обычным путем, что занимает гораздо больше времени и, соответственно, делает меня менее эффективной рабочей единицей. Безусловно, есть место, в котором я способен принести куда большую пользу, но Катце настоял на том, чтобы я даже близко не подходил к лабораториям. Конечно, он прав. Но мне жаль, что вместо того, чтобы заниматься делом, которое я действительно люблю, я продолжаю упорно продираться сквозь хитросплетения торговых отношений Амои с другими планетами.

За последние месяцы город изменился практически до неузнаваемости. Нам удалось не только восстановить жилые сектора Мидаса и Кереса, но и наладить производство товаров первой необходимости. Амойские научно-исследовательские институты, лаборатории и другие объекты, бывшие до прихода федералов к власти основным источником доходов, сейчас ждут введения в эксплуатацию.

Все вернулось на круги своя. Амои на удивление быстро восстанавливалась после двух правительственных переворотов. Возможно, потому, что пришедшие к власти последними не стали бездумно уничтожать все, что являлось наследием прошлого, что напоминало об эре правления Юпитера. Наоборот, они отыскивали уцелевшее, восстанавливали и вводили в эксплуатацию. Таким образом им удавалось существенно сокращать расходные статьи бюджета. Но, безусловно, расходы на данный момент превосходили доходы в разы. Через несколько дней будет собрание, на котором члены временного правительства будут решать, какие именно предприятия и корпорации должны получить бюджетную поддержку, а какие могут подождать. Как секретарь Катце я должен подготовить доклад с приведением статистических данных, что для обычного человека за такой срок практически непосильная задача. И я понимаю, почему Катце поручил её решение мне.

Я не понимаю другого: почему он так легко отдал власть в руки харизматичной, но довольно глупой марионетки? Ему ведь предлагали возглавить правительство, и он бы стал прекрасным президентом. Его блестящий ум, амбициозность, навыки руководителя и умение приспосабливаться к практически любым условиям жизни — все это делало Катце лучшим из имеющихся кандидатов. Но он ушел в тень, согласно кивнув, когда правительство, названное Синдикатом (не иначе, как в насмешку над блонди и Юпитером), предложило поставить во главе человека, которым будет легко управлять. И такой человек нашелся на удивление быстро.

Шен Филлипс был действительно обаятельным мужчиной. Ему было тридцать шесть, и при Юпитере он был пластическим хирургом. Когда Федерация практически разрушила наш мир, он по ложному обвинению был арестован и отправлен в тюрьму. Но помимо смазливого личика Филлипс был ещё и чертовски везучим. Человек, обвинивший его в связях с чёрным рынком и торговле органами, сам оказался замешан в подобной истории, поэтому попытка подать апелляцию увенчалась успехом. И вскоре Шен был на свободе, однако всего лишь после одного месяца, проведённого в тюрьме, он вернулся на пепелище. Не обладающий больше никакими ценными знаниями, кроме пластической хирургии, будущий президент оказался на пороге голодной смерти, как и десятки тысяч человек. Вот здесь-то его и свела судьба с Блэнкером, который впоследствии выдвинул кандидатуру Шена на пост президента. В высшей степени удачное совпадение.

Какие отношения были между этими двумя, для меня оставалось загадкой. И хотя Катце утверждал, что они любовники, мне было трудно в это поверить. Во-первых, потому что Блэнкер до сих пор бесился, когда видел нас с Катце вместе. Конечно, он не демонстрировал это открыто, но, наблюдая за его поведением на протяжении нескольких месяцев, я научился читать его эмоции так же легко, как и прятать свои собственные. И, во-вторых, Шен Филлипс однозначно не был гомосексуалистом. Это я понял сразу. Помощником его личного секретаря была девушка, Дайана Ривз. Вот на неё-то наш президент и положил глаз. Однако они поддерживали видимость не совсем формальных отношений. После некоторых размышлений я пришел к выводу, что Шен и Блейкер имеют какую-то неофициальную договорённость. И я даже догадываюсь, в чём её суть. Но один раз подняв данную тему в разговоре с Катце, я натолкнулся на нежелание обсуждать этот вопрос. Меня это удивило и отнюдь не обрадовало. Возникло впечатление, что Катце что-то скрывает. Это стало для меня неприятной неожиданностью. Тем более неприятной, что, как я думал, у нас с ним установились доверительные отношения.

Но чем дальше, тем больше меня беспокоили его отношения с Блэнкером. И дело было даже не в ревности, которую я, к собственному удивлению, вполне оказался способен испытывать, нет. Дело было в том, что время шло, а Катце не спешил отпускать меня. Увы, но без его помощи улететь я не мог. Усиленные меры безопасности включали в себя досмотр каждого человека, прибывшего на Амои или покидающего планету. Да, внешне меня можно принять за человека, но есть несколько нюансов, которые легко выдадут во мне предствителя элиты. К тому же, из-за того, что точная численность амойской элиты так и не была выяснена, при прохождении таможенного контроля все пассажиры подвергались специальной проверке. Так что покинуть планету я мог только при содействии Катце.

В последний раз я напоминал ему об этом две недели назад. Тогда он сказал, что мой отъезд невозможен, и не потрудился объяснить причину. Но я должен был уехать!

И не только потому, что, оставаясь на Амои, я подвергал свою жизнь определенному риску. Просто в какой-то момент я понял, что моё отношение к Катце уже шагнуло за пределы допустимого. Я хотел его. Хотел обладать им, как никогда, ничем и никем до этого. Не скажу, что ревности я раньше не испытывал. Со схожими собственными реакциями я уже сталкивался.

Когда Ясон вернул Рики в Эос, я понял, что для него этот монгрел значит куда больше, чем я мог вообразить. И тогда, хотя Ясон был для меня просто другом, я испытал чувство, очень похожее на то, которое испытываю сейчас по отношению к Катце. Но это, новое, гораздо сильнее, потому что я хочу физической близости с ним. К Ясону у меня подобной тяги не было. Но разве это имеет значение? Я до сих пор, даже пройдя тюремные унижения, связавшись с революционерами и оказавшись в конце концов в стане победителей, считаю слабостью подобные вещи. Невозможность контролировать мое влечение к Катце заставляет меня презирать себя самого. Я не могу, как Ясон, пойти и взять то, что хочу, не задумываясь о последствиях.

Поэтому мне необходимо покинуть планету. А вместо этого я провожу по восемнадцать часов на работе в тщетных попытках взять под контроль собственные чувства. Я превращаюсь в зверя, попавшего в ловушку. В зверя, который сам ещё не может понять, на что способен.

Я подхожу к двери кабинета Катце и становлюсь невольным свидетелем его разговора с Блэнкером. Через полуприкрытую дверь до меня доносятся их приглушенные голоса.

— … Если этого не сделаешь ты, сделаю я, — заявляет Блэнкер. — Ты не понимаешь. Это как бомба замедленного действия!

— То же самое он говорил о тебе, — спокойно произносит Катце.

— Да плевать мне на это! — взрывается Блэнкер. — Ты понимаешь, что подвергаешь риску всех? Если станет известно, что твой секретарь — элита… — он замолкает, но потом всё же продолжает, выделяя каждое слово: — Твой секретарь — высшая элита, блонди, Катце. Если об этом узнают, будет такой скандал, который замять не удастся. Найдутся те, кто помнит тебя ещё по чёрному рынку. Теперь уже ни для кого не секрет, что чёрный рынок Амои был так же легален, как любой другой. И ты там был крупным игроком с благословения Танагуры.

— И откуда бы этой информации взяться у людей, которые не должны ею обладать? — интересуется Катце, и я слышу в его голосе угрозу.

— Я был не единственным, кто допрашивал тебя, — напоминает Блэнкер. — И, увы, кое-кого ты забыл убрать.

— Убрать? — переспрашивает Катце.

— Думаешь, я не знаю? — шипит Блэнкер. — Диего нашли на свалке, и если бы не полицейские архивы, тело бы так и не опознали. Кори куда-то запропал, а потом всплыл в прямом смысле, в одном из отстойников Кереса. Есть что сказать?

— Ты бы на моем месте поступил иначе? — резонно замечает Катце. — Думаю, вряд ли. Но ты сказал, что я забыл о ком-то. Вас было трое.

— Нет, нас было четверо, Катце, — с тихим смешком отвечает Блэнкер. — Весь процесс наблюдал Грант. Потом ещё нам премии выписал, — он смеётся, уже не таясь. — Но до него ты добраться не сможешь.

— А ты? — в открытую спрашивает Катце.

— Я? — Блэнкер перестает смеяться. — И я не смогу. С твоими прежними связями ты бы мог, пожалуй. Но не сейчас. Все твои старые контакты сейчас почти ничего не стоят. Да даже если бы и стоили, у тебя нет возможности их задействовать, — задумчиво продолжает он, замолкает ненадолго, а затем спрашивает: — Почему ты его не отослал сразу же? Если Гранту будет угрожать тюрьма, этот трусливый ублюдок найдёт способ напомнить тебе о том, что ты кое-что упустил из виду. И тогда твоё слово против его. Даже если ему не поверят, ты сам и твоё окружение попадут в фокус СМИ. Пара фотографий — и тот же Грант, который, как и любой другой заключённый, имеет доступ к новостным ресурсам, будет иметь козырь в игре против тебя. Хотя нет. У него будет в рукаве джокер, и ты ничего уже не сможешь сделать. Так почему ты не отослал его?

— Не было возможности, — не очень охотно отвечает Катце.

— Не верю, — зло бросает Блэнкер. — Ты водишь меня за нос. Да, я глуп, — с горьким смешком добавляет он. — Но не настолько, чтобы этого не понимать. Когда мы в последний раз занимались сексом? Я напомню: три недели назад. Да, это, как всегда, было потрясающе, — признаёт он. — Но это случается до того редко, что остального времени мне вполне хватает на то, чтобы задуматься об истинной природе наших отношений.

— Отношений? — переспрашивает Катце. — Между нами нет никаких отношений. Тебе нравится насилие, а своей новой пассии ты не настолько доверяешь, чтобы посвятить её в эти свои причуды…

— Все это неважно, — перебивает его Блэнкер. — Важно то, что у тебя с самого начала была возможность его отсюда убрать. Если я правильно помню, именно этого он и хотел?

— Я не могу его отпустить, — тихо произносит Катце. — Не хочу.

— Ты должен, — настаивает Блэнкер. — Иначе пустишь всё псу под хвост. И, между прочим, многих потянешь за собой.

— Я решу проблему в ближайшее время, — обещает Катце.

— И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше, — я слышу звук отодвигаемого стула. Видимо, Блэнкер встал. — Меня не устраивает тот факт, что из-за него я вынужден делать вид, что ты меня не интересуешь.

«Ну так не делай», — проносится у меня в голове.

Я слышу возню и понимаю, что именно Блэнкер сейчас собирается сделать. У меня не остается выбора. Я неслышно возвращаюсь в коридор и через несколько секунд снова вхожу в приемную, но теперь уже стараюсь произвести хоть какой-нибудь шум.

— Рауль? — Катце, поправляя рубашку и пиджак, явно удивлён моему появлению. — Ты ещё здесь?

— Не ты ли мне поручил анализ рынков сбыта? — спрашиваю я, не удостаивая Блэнкера даже кивком головы.

— Да. Действительно, — Катце проводит рукой по волосам. Кажется, он рад моему приходу, но не знает, что делать дальше.

— Мне нужно кое-что у тебя уточнить, — говорю я, бросая бумаги перед ним на стол. — К сожалению, уточнения необходимы сейчас, иначе к заседанию я просто не успею.

— Хорошо. Блэнкер, извини, но я вынужден заняться делами.

— Конечно-конечно, — ворчит тот. — Удачи.

Я сдержанно улыбаюсь Блэнкеру и взглядом провожаю его до двери.

— Мне нужно знать, что именно мы поставляли «О-Гато», — открывая папку на нужной странице, говорю я. — В договоре указана партия секс-долл серийный номер ТМ-5568. Однако я абсолютно уверен в том, что подобный серийный номер не присваивался никогда.

Катце кивает.

— Биологическое оружие, — спустя несколько секунд отвечает он. — Очень жаль, что сохранились только официальные бумажные документы.

— Не могу поверить, что у тебя нет доступа к резервной копии собственных записей, — качаю я головой. — Катце, что за игру ты ведешь?

Он не смотрит на меня, аккуратно складывая свои записи в ящик стола.

— Ты не хуже меня знаешь, что доступ к архивам Юпитера… — начинает он.

Но я не позволяю ему договорить.

— Я не верю в то, что ты хранил копии только на серверах Юпитера, — понижая голос, перебиваю его я. — Что происходит?

— Я не знаю, — отворачиваясь, говорит он. А потом тихо добавляет: — Не могу сказать.

— Ясно.

Я бы хотел настоять на ответе, но прекрасно понимаю, что это ни к чему не приведет. Только разрушит хлипкое равновесие в наших отношениях, которое установилось в последнее время. Поэтому я молчу. Мне очень хочется, чтобы он больше мне доверял. Но я также понимаю, что, скорее всего, он дал слово, которое не может нарушить. Ясон в нем очень высоко ценил, в том числе, и это качество — преданность. И мне по-прежнему сложно представить, что Катце сейчас кому-то предан так же, как когда-то Ясону. Иногда я ловлю себя на мысли, что считаю его предателем. Ведь Ясон столько сделал для него. А может быть, меня больше волнует то, что он не настолько беззаветно предан мне?

— Я не могу обратиться к своим базам данных, — говорит он наконец. И мне остается только гадать, что же именно заставило его раскрыть карты. — К сожалению, война не закончилась. Об этом знают немногие. А точнее, только те, кто принимает непосредственное участие.

— Война? Но военные действия прекращены! Повсеместно идет восстановление производства, жилых секторов… — растерянно перечисляю я. На мой взгляд, это — чистый бред. Но Катце серьезен.

— Да, — кивает он, подтверждая свои слова. — На самом деле наша победа здесь на Амои — практически фикция. Мы до сих пор не можем полностью контролировать наше информационное пространство. Пользоваться коммуникативными приборами небезопасно. Мы не можем вычислить траектории спутников Федерации, обеспечивающие чужакам беспрепятственный вход в нашу сеть, поэтому хакеры Федерации, которую мы якобы победили, продолжают массированные атаки на наши серверы. Если ты обратишь внимание на работающие заводы, то заметишь, что сеть там только локальная. Обмен данными производится посредством переносных устройств хранения информации. И мы до сих пор отбиваемся — пойти в атаку и навсегда их отсюда выкинуть у нас не хватает ресурсов.

— Ты поэтому не хотел меня отпускать? — догадываюсь я. — Ты планировал использовать меня?

— Да, — он кивает и горько усмехается. — Увы, но теперь я просто вынужден тебя отпустить.

— Но ты сказал, что это невозможно, — напоминаю я. У меня нет намерения скрывать от него то, что я всё слышал.

— Пусть он так думает, — легко соглашается Катце. Кажется, он совершенно не удивлён тому обстоятельству, что я был свидетелем их разговора. — Это даст мне возможность отправить тебя с планеты без особых проблем.

— А ты? — интересуюсь я, стараясь не показывать, насколько в действительности этот вопрос меня волнует.

— Я останусь, — резко отвечает Катце. — Я не могу. Пока.

Я киваю. Что ж, в конце концов, менять пусть и шаткое, но высокое положение здесь, на Амои, на неизвестность в совершенно чужом мире — разве лучший из возможных вариантов?

— Хорошо. В таком случае, когда? — спрашиваю я.

— Завтра, — отвечает он и добавляет: — В шесть утра. Воспользуешься подземной магистралью, чтобы добраться до места, где тебя будет ждать аэрокар.

— Что ж, тогда до завтра.

Я отворачиваюсь, собираюсь уходить, но он неожиданно произносит:

— После того, как ты уедешь, у меня не будет нормального секса, — и я слышу тихий разочарованный вздох и шорох одежды.

— Прощальный подарок? — не поворачивая головы, но невольно улыбаясь, спрашиваю я.

— Можно и так сказать, — пожимает он плечами. — Ну так как?

Я не выдерживаю. Оборачиваясь, я вижу на нем только расстёгнутую рубашку. Зрелище, должен сказать, неожиданно оказывается весьма эстетичным и возбуждающим. Я возвращаюсь к нему и молча целую в губы. Не впервые, конечно, но почему-то сегодня это кажется чем-то особенным. Возможно, потому что это — последний раз? Пару минут назад и речи не шло о чем-то подобном.

Сейчас Катце, легко подтягиваясь на руках, сам забирается на стол и развигает ноги.
— Ты ведь понимаешь, что у меня не было выбора? — произносит он тихо, когда я, прижимая его к себе, покрываю поцелуями его шею.

— Заткнись, — прошу я, памятуя о своем собственном недоумении, нет, даже недовольстве тем, что он не решает проблему с Блэнкером таким простым путем.

— Я врал ему, что ты меня шантажируешь, поэтому я трахаюсь с тобой, — с тихим смешком продолжает рассказывать Катце. — Он тебя ненавидит за это.

— И думает, что между вами — настоящее чувство? — не удерживаюсь я от колкого замечания.

— Он уже завел себе официальную любовницу, — пожимая плечами, отвечает он. — Увы, она — нормальная. Гражданка. Работала раньше в бутике модной одежды.

— Ревнуешь? — интересуюсь я, аккуратно растягивая его.

— Я был бы совсем не против отдать ей это сокровище в единоличное пользование, — со стоном отвечает Катце. — Но Блэнкер почему-то не спешит ей открывать свои секреты.

— Что ж, печально, — ставлю я точку в обсуждении. — А теперь не мог бы ты больше не отравлять наш последний секс упоминаниями об этом извращенце?

— И это говорит блонди, для которого основным развлечением в недавнем прошлом были пет-шоу? — хмыкает он.

— Ты сам сказал: «в недавнем прошлом», — парирую я. — К тому же, я смотрел на то, как они занимаются сексом. Сам я в этом участия не принимал. И уж тем более, не стремился порвать в лоскуты чью-то задницу.

Он пытается ещё что-то ответить, но я больше не собираюсь слушать его рассказы о Блэнкере или о том, чем я от этого безмозглого урода отличаюсь. Чтобы не дать ему дальше разглагольствовать, я вхожу сразу на всю длину, и он, как я и ожидал, может только резко выдохнуть. Я знаю, что он испытывает болевые ощущения каждый раз, когда мы занимаемся сексом. Но с некоторых пор я знаю, как именно он может получить удовольствие. Знаю и собираюсь это знание использовать.

Через пару минут я всё-таки умудряюсь выкинуть из головы всё, что мешало мне наслаждаться процессом. Я концентрируюсь на собственных ощущениях, на реакции моего партнера и отчетливо понимаю, что этот раз действительно может оказаться последним.. Эта мысль внезапно причиняет боль.

Я начинаю думать о том, готов ли я остаться здесь, чтобы быть с ним? Подвергая риску собственную жизнь и жизнь Катце? Мои мысли принимают другое направление. Ведь это глупо. Я же не настолько сильно привязан к Катце, чтобы бездумно идти на такой риск. Это не имеет смысла. Не для меня. Для Ясона имело. Впрочем, у Ясона не было особого выбора. У меня он есть, и я собираюсь им воспользоваться. В конце концов, до тех пор, пока ты жив, возможно всё. Только для мёртвых уже нет никаких вариантов.

Я думаю о том, что последний раз обязательно должен чем-то запомниться, но, скорее всего, запомнится он только тем, что этот секс был… обычным. Таким, словно мы — любовники. Настоящие любовники, а не просто загнанные в один угол жертвы обстоятельств.

В какой-то момент я понимаю, что мне уже всё равно, насколько серьёзно мое отношение к Катце. Больше меня не тревожит тот факт, что я хочу его, что я нуждаюсь в нем. Я научился наслаждаться близостью с человеком как таковой. С человеком? Нет. Именно с Катце.

Я ещё помню, что были у меня сексуальные контакты и другого рода. От них я удовольствие получать просто не мог. Есть люди, которым нравится чувствовать боль, но я не из таких. И Катце тоже. Это я совершенно точно понимаю, наверное, только сейчас, видя, насколько иначе он себя ведёт. Он более раскрепощён, более искренен. Он позволяет себе увлечься происходящим. И я впервые слышу, как с его губ всё-таки срывается с трудом сдерживаемый стон. Это не игра на публику, я в этом уверен. У меня была масса возможностей изучить все его уловки, цель которых — заставить партнера думать, что он получает то, чего хочет. Сегодня всё иначе. Сегодня я вижу, что он сам получает удовольствие, не задумываясь ни о чём, кроме собственных ощущений. Он не стремится как можно быстрее покончить с этим, хотя, если бы он задался подобной целью, я мог бы сказать, что тактика успешна. Однако я не даю этим мыслям укрепиться, потому что это уже отдает паранойей.

Мне нравится видеть живой отклик его тела на мои ласки, а не поддельные эмоции, которые он прекрасно научился имитировать. Я вижу то, что он действительно чувствует. И это заводит ещё больше. Я не могу полностью потерять контроль над собой, над своим телом, однако сейчас я ближе к этому, чем когда-либо. И, снова уловив момент, когда Катце уже готов кончить, я просто позволяю себе максимально расслабиться, поддаться этим ощущениям, позволить им довести меня до оргазма. В этот раз я ненамеренно кончаю одновременно с моим любовником. И ещё несколько секунд не отпускаю его, потому что именно тепло его тела напоминает мне о пленительном моменте свободы.

Он улыбается одними уголками губ. И все же позволяет себе небольшую вольность: целует меня. Он сам делает это.

— Прощальный подарок? — спрашиваю я, отстраняясь и заглядывая ему в лицо в поисках малейших признаков фальши.

— Можно и так сказать, — уклоняется он от прямого ответа и отводит глаза.

— Хорошо, — киваю я. — Спасибо. Подарок был действительно очень приятным, — говоря это, я привожу свою одежду в порядок. — Надеюсь, это доставило удовольствие нам обоим.

— Да. Это был последний нормальный секс в моей жизни, — он усмехается. — Боюсь, что делиться своими секретами с кем-либо ещё я не намерен. Поэтому придется довольствоваться Блэнкером.

— А может, пересмотришь свои взгляды на жизнь? — всё-таки спрашиваю я. — Уберешься отсюда вместе со мной?

— Или ты один, или мы оба попадём обратно в тюрьму. В лучшем случае, — серьёзно отвечает он. — Для меня нет вариантов. Возможно, позже. Но вряд ли.

Я киваю. Я верю ему. Верю в то, что он остаётся не по своей воле, не из-за Блэнкера. Поэтому я просто обнимаю его напоследок и ухожу.

В квартире, которую я занимаю, только одна комната, не считая ванной и небольшой кухни, но мне хватает. Всё равно я возвращаюсь домой исключительно для того, чтобы поспать.

Приняв душ, я переодеваюсь в халат. Критически осмотрев свое отражение в зеркале, я замечаю, что волосы опять отросли. Но теперь это уже не важно. Первое, что я намерен сделать, когда покину Амои, — вернуть себе естественный цвет волос. Однако это будет потом. Я не знаю ни самого маршрута, ни его конечной точки. Поэтому совершенно не вижу смысла в том, чтобы строить какие-то планы на будущее.

Я мгновенно засыпаю. Завтра мне предстоит трудный день, и я должен отдохнуть. Проваливаясь в небытие сна без сновидений, я почему-то думаю о Ясоне. Раньше я не понимал многих вещей, поэтому не мог как-то воздействовать на него. Но даже сейчас, приняв возможность более глубокой связи между представителем элиты и простым человеком, я не знаю, поступил бы иначе? Наверное, нет. Теперь я знаю: убеждать в том, что это влечение пагубно, — пустая трата времени. Спустя годы после смерти Ясона я впервые в жизни столкнулся с тем, что не могу контролировать. И что ещё более страшно, не хочу. Это бесполезно. И если бы сейчас Ясон — будь он жив — сказал мне, что мои отношения с Катце недопустимы, что это — признак нестабильности психики, я бы вряд ли услышал его. Единственное, чему я бы, пожалуй, был рад, — это его поддержке. Мне даже жаль, что я не смог понять его тогда. Возможно, всё сложилось бы иначе?

Что толку сейчас думать о потерянных возможностях? Прошлое не исправить. Остаётся только будущее.

«Возможно, позже», — сказал Катце.

Что ж, может быть, завтрашнее утро будет не последним для нас?