В тот субботний вечер мы с френдом собрались в мой клуб.
У меня были законные выходные, но, как и другие админы, я часто проводил их в заведении, где работал. Экономия всегда получалась почти двойная: пройти можно было бесплатно по дружбе с охранником, алкоголь насшибать за счет постоянных клиентов. Во всем остальном программа развлечений на ночь ничем не отличалась от всех других подобных городских клубов вне зависимости от статуса и крутизны.

Спиртное, разговоры за «жизнь», заглушаемые и теряющие нить повествования ближе к часу, благодаря врубаемому попсушному «евроденсу». Затем еще час на танцполе с возможной переменой партнеров в танце, если твой человек не очень ревнив. Потом обязательное стрип-шоу. Аплодисменты. Снова много алкоголя, еще час на танцполе, и снова пьяные хлопки под утреннее шоу на раздевание в сонном ожидании того момента, когда можно будет свалить на улицу из прокуренного, душного зала.
Впрочем, многие приходили на выхи со своим человеком, как сегодня собирался сделать я, чтобы официально заявить о серьезности своих отношений.

Ехать до клуба в маршрутке, потом в метро было достаточно долго, и каждый раз я так же долго готовился к таким совместным поездкам в общественном транспорте.
Поначалу я даже ловил болезненный, острый до утренней ломки по первой сигарете кайф от косых взглядов, брезгливо поджатых губ, откровенного мата, а иногда и несвойственного людям затяжного молчания на три остановки при виде двух «содомитов, которых, ебать, нужно на кол, или в Освенцим, чтобы научили». В этом было что-то совсем от юности. Противостояние толпе и ощущение собственной значимости в глазах других. Псевдодоказательство неординарности и бытие не в «мейнстриме».

Через полгода, когда я поближе познакомился со всей кашей, творящейся в «тусовке», такие взгляды стали раздражать. Я начал понимать моего друга, который всегда просил не прикасаться к нему в общественных местах.

...«Наши» старались добираться до клубов большими компаниями, чтобы элементарно не побили. Все созванивались с друзьями, живущими в одном районе, встречались парами желательно в количестве не менее трех или приглашали одиночек, опять же желательно КМС, поджидали друг друга на остановках и только потом загружались в маршрутки. «Натуралы» инстинктивно жались к своим, «тема» — к своим. Злоба, ненависть, презрение и, пожалуй, самое страшное — взаимное гаденькое любопытство, «а как там у них, действительно ли они счастливы» тут же делили маршрутку на два непроизвольных лагеря. Сесть в нейтральной зоне между двумя группами обычно никто не отваживался.

Потом у метро следовала обязательная сигарета и новый созвон с друзьями, чтобы «разделить» напополам уже гораздо больший вагон метрополитена. Если кто-то когда-то видел эту потрясающую сцену из фильма «Стиляги», когда главный герой заходит в советский трамвай с советскими людьми, то мне сложно описать что-то большее.

...Так было и в тот раз.
Абонировав последние сидения первого условного для всех вагона электрички, мы гоготали над байками об общем знакомом, а я держал френда за руку. Кто-то из наших, устроившись напротив интеллигентного вида пожилого мужчины, листал откровенные порно-журналы, а кто-то, особенно это нравилось пидовкам, поправлял косметику, глядя в неизменное небольшое зеркало, доставаемое наманюкиренными пальцами из кармана брюк.

Мужчина затравленно искал глазами место, куда можно пересесть, и обычно доставал платок, вытирая им пальцы и губы, показывая, что он в ответ думает о нас. Женщины делали вид, что принципиально не замечают «вырожденцев, которые не хотят быть нормальными мужиками». Или наоборот смотрели на нас с любопытством, забывая о своих натуральных спутниках рядом.

...Ты вошел за три остановки до той, где нам надо было выходить. В полном одиночестве. Уже позже я удивился твоей смелости, только потом опять же узнав, как много за нее надо платить. Впрочем, тогда тебе, Димочка, действительно ничего не угрожало.

Закинув одну на другую точеные, сухощавые ноги в сетке читающихся под кремовой юбкой резинок чулок, ты поправил опять же идеальное каре идеальным трехсантиметровым маникюром и произнес низким, грудным голосом, так не характерным для мужчин:

— Салют, мальчики. Куда гоним?

Я выматерился. Тусовка замерла в ожидании знакомого банкета. Я и не знал, что впереди меня ждет одна из самых незабываемых ночей.