Когда Абрамка добрался до Владика, задумчиво курящего сигарету в одиночестве (бандосы дружной толпой куда-то неожиданно слились), и был уже готов, как и в ситуации с Китом, похлопать охранника по плечу… на сцене неожиданно объявился наш конферансье Рудик в еще одном своем бессменном образе великой дивы советской эстрады Ирины Аллегровой. Видимо, новичок-официант все-таки включил мозги и врубился, что еще чуть-чуть, и мы все можем въехать в редкостное говнище по самое «не хочу».

А дальше все было делом техники. Как раненный в жопу колбасой, он влетел в подсобку, заорал благим матом, а потом все начали интенсивно перезваниваться друг с другом. Кто-то и дернул уже приготовившегося успешно валить домой к семимесячному внуку тридцатидевятилетнего Рудика, который единственный из нас по годам приближался к возрасту Абрамки и всегда понимал, как если не успокоить хозяина, то хотя бы снять первый приступ озверения.

Конферансье осчастливила ребенком собственная неработающая дочка, которую он случайно заделал по молодости и «незнанию отдельных особенностей организма». В шестнадцать лет девица с трудом окончила школу и не поступила даже в училище. Но зато она быстро сообразила, что ей куда выгоднее закрыть глаза на закидоны «непутевого папашки-пидора», тем не менее, регулярно приволакивающего домой бабло и не скупящегося на шмотки, косметику и т. д., чем и дальше выслушивать истерики нищей, «благообразной» матери-искусствоведа, требующей устроиться хоть на какую-нибудь работу.

Сделав «маман» ручкой, она перебралась к отцу, а еще через два года, то есть в восемнадцать, оповестила о радостном событии в семействе Рудика и его постоянного, последние пять лет, партнера — Виктора. А здесь на удивление интересы всех сторон совпали. Девушке было явно не до сына, ей по-прежнему нравилось гулять и жить, ни в чем себе не отказывая, тем более, что «папашка» поднапрягся и настругал деньжат на платный творческий вуз, а Рудик и Виктор уже давно хотели стать полноценной, насколько это было возможно, семьей.

— Ну, как я ее осуждать-то могу после всего? Я сам, когда в двадцать узнал, что отцом стану, охренел по полной. Я с ней и не возился совсем. Все на жену мою бывшую кинул. Да и сына хотел. А жизнь-то, видишь, как развернулась. Да и к лучшему. Считай, почти второй шанс, — радостно тарахтел Рудик, суя мне под нос фотки внучка. — Вот здесь нам десять дней, а здесь уже месяц. Мы уже совсем большие… Ну, выставил я б ее за дверь. Еще один ребенок, который никому не нужен. Как она в свое время. У меня ведь тоже долг перед дочкой.

Потому я так и представлял себе со стороны, как конферансье сейчас в своей гримерке, кроя всех нас десятиэтажным матом, вновь в экстренном порядке мажется косметикой, вталкивается в бабские тряпки и пытается переключить мозги, уже настроившиеся на покупку памперсов, подкормок и прочих детских радостей.

…Образ Аллегровой Рудик выбрал тоже не просто так. В эту тему я въехал, уже только на следующие сутки после того, как все случилось. Для Абрамки певица была сутью и квинтэссенцией всего пост-советского. Дома у него хранился полный набор всех возможных записей с ней, а также коллекция плакатов.

Как только становилось известно, что Аллегрова приезжает в Петербург на концерт, Абрамка тут же подрывался в театральные кассы и отхватывал себе за любые деньги вип-места. Потом наступали долгие, томительные месяцы в ожидании выступления дивы. А непосредственно перед концертом Абрамка облачался в свой лучший костюм, обливался с ног до головы на удивление приятным парфюмом и покупал огромный советский веник из белых или кремовых роз, перед вручением которого дергался, как малолетка на первом свидании.

На эти приезды певицы мы с Китом, как и все в клубе, молились, и сами по-детски радовались, когда видели афиши, потому что Абрамке на долгое время становилось не до заведения. Мне даже казалось, что хозяин (несмотря на его ориентацию и возраст) совсем как-то по-юношески и болезненно влюблен в поп-диву и не хочет себе в этом признаваться.

Однажды, когда он зарулился в клуб после концерта в особо благодушном настроении и долго, почти до утра гужевался над длинным автографом певицы, которой она милостиво ему дала, я все-таки рискнул:

— Абрам Рубенович, касса за ночь… И можно личный вопрос?

— А? — поднял он на меня невидящие глаза.

— Ну, вот смотрите. Вы говорите, у вас связи, деньги… Может, использовали бы их и познакомились с ней лично? А вдруг бы и вышло чего? Вы мужчина, она женщина. Столько лет ухаживаете, цветы дарите, ни один концерт ее не попустили… Я к тому, что как би, Вас прекрасно понимаю.

— Идиот ты малолетний, Слава, — усмехнулся Абрамка, сгреб деньги, даже не пересчитывая их, кинул неожиданные премиальные баксы, — она не просто земная женщина для меня. Она, понимаешь, Легенда.

— И?

— Легенду невозможно оттрахать. Иначе она ею просто перестанет быть. А найти новую знаешь, как сложно? У нас у каждого должна оставаться своя Легенда. Потом вырастешь, поймешь. Вали уже.

Смысл слов Абрамки дошел до меня только через много лет. А тогда я просто порадовался лишним деньгам, заработанным без особых усилий.

— Господа, — выдохнул конферансье в микрофон всем так хорошо знакомым, хрипловато-низким голосом певицы, который всегда успешно имитировал. — Наша ночь еще не закончена. Специально для самого главного человека здесь я лично приехала в клуб, чтобы спеть вам пару песен. Абрам Рубенович, Вам посвящается!

И тут же Рудик завыл под фонограмму одну из любимых песен Абрамки, а самого хозяина и нас с ним рядом высветил мощный поток света. От неожиданности Владик выронил сигарету и стопку, а мы с Китом принялись, как и весь высыпавший в зал персонал, отбивать ладони в аплодисментах владельцу клуба.

— Цыц! — рявкнул на нас Абрамка. — Дайте послушать уже. А ты, Кит, рысью за водкой и закусью. А то хуй ли у меня даже охранник красиво гуляет, а я, как хозяин, не могу себе позволить. А давайте мы всем клубом бухнем. Мы ж тут одна большая, крепкая семья. Все друг друга знают, все друг с другом жили. Владик, ты с нами? Сидеть, я сказал, на заднице ровно. Привыкать. Кто ты по званию? Номер военного билета, паспорт! Быстро!