Для очистки совести после смены я заглянул в коммуналку, где раньше кантовался Кит. С кем-то из жильцов мы здоровались на кухне, куда выходили покурить и приготовить пожрать, так что мой фейс хоть кто-то да должен был смутно помнить. Но и здесь, видимо, успел от всей души нагадить Рай. Меня встретили настороженно, не пустили дальше порога и отвечали на все вопросы крайне неохотно.

Не узнав ровным счётом ничего нового, я стоял в предбаннике, курил, стряхивая пепел в жёлтую консервную банку из-под ананасов, привинченную за вывороченную крышку к батарее, когда из квартиры выскочил тощий прыщавый шкет и окликнул меня. Мальчишка тараторил быстро, сбивчиво и все время озирался на дверь:

— Только мамке не говорите. Я ей сказал, что мусор пошёл выкидывать. Кай крутой был, хоть и педик. Сигарет никогда не жалел. Дайте сигарету. Ого, у вас иностранные. Мальбара? За меня придурка одного избил. Вас я тоже помню, вы приходили к нам. А они его поперли с квартиры, все соседи сговорились. Из-за ещё одного педрилы лохматого, которого он к себе таскать начал. И компании потом пошли. Нажирались, шумели, блевали в нужнике. Мамка сама два раза ментов вызывала... Ну ему... этот, как его и поставили... матом какой-то. Либо этот с хаером сюда ни ногой больше, либо оба двигают с котомками.

— Ультиматум? Подожди, так выходит, Кит не сам съехал? — присвистнул я, протягивая пацану всю пачку, на которую он жадно косился. Сигареты мне ночью презентовал один пожилой форик. — Знаешь, куда?

— Во-во, он самый. Нее... То есть, он сказал, а я забыл. — Замотал головой мальчишка, довольно цапая пачку и запихивая её в карман поношенных треников. — Сказал еще, что теперь много на электричках будет кататься в Питер. Там название какое-то смешное было... что-то типа Катькино, Васькино или Ванькино... Не помню. Ууу, американские. Ништяк. Весь класс улетит. Скажите, а вы тоже педик, как Кит?

— Я...

В железной двери коммуналки послышался скрежет открываемых замков, мальчишка подхватил полное ведро и проворно рванул на выход, хлопнув дверью. Усталая женщина с изможденным лицом, бигудями на голове и в старом порванном халате злобно уставилась на меня:

— Ты ещё здесь, шалава? Тебе же русским языком сказали! Мы ничего больше не хотим знать об этом... Кае и таких, как вы, педерастах. Я сына воспитываю, малолетнего... у меня нормальный мальчик растёт. Пошёл отсюда, или я сейчас ментам позвоню.

Дамочке мне очень хотелось сказать, что её «нормальный» мальчик уже давно курит, в курсе, кто такие педрилы, и при этом не стесняется стрелять у них сигареты, и что с ним может быть дальше. Но вместо этого я развернулся и направился на улицу. Там отзвонился Абрамке и сообщил немногое, что удалось выведать. Труба админа молчала по-прежнему.

— Слав, поезжай уже домой, поспи. Если что-то будет новое, я позвоню, — буркнул в мобилу хозяин. — Всплывёт Кит где-нибудь, я уверен. Убедится, как его Рай кругом нашпарил, и всплывет.

А без Кита было первое время... непривычно, что ли. Казалось, вот-вот войдёт он сейчас в клуб, просто немного задерживается на смену. Дальше все полетит по-прежнему: компотик втихаря от Абрамки, хохмы с юмором ниже пояса, возня с очередным любовником в подсобке, танцы и утренние возвращения в сонном метро.

И как раз пока старший админ отсутствовал, я совершил первый сольный тур налево от Свена. В курсе этого дела был поначалу только Ленька, меня же и подначивший. Но потом танцовщик проболтался по большому секрету своему очередному любовнику, тот ляпнул ещё кому-то, и очень скоро я убедился: то, что знают трое — знает и свинья, особенно в нашей темной тусовке.

— Да, ладно. Ты гонишь — почти три месяца без секса, я бы сдох уже, — многозначительно хмыкнул Ленька, когда я по пьяной лавочке под утро, возвращая его шмотки после танца, хмуро посоветовал стриптизёру прикрыться и брякнул, что тоже не железный и хватит уже передо мной голой жопой размахивать.

Вечером накануне я попал под один из сильнейших ледяных дождей, мгновенно охладивших в августе июльскую жару. К середине ночи я почувствовал приближение первых признаков простуды, и Абрамка сам настоял на том, чтобы я дернул чистой водки в профилактических целях. Потом опять же профилактики ради и нераспространения заразы мы накатили всем коллективом ещё. И к утру вместо ОРВИ я начал страдать словесным поносом, растрепав Леньке горестную историю о финнике, окончательно подвисшем на море с супругой, и сдуру — о своей непоколебимой верности.

— И чего, тебя типа совсем потрахаться не тянет?

— Тянет. Так, что звенеть скоро будут. Как сигнализация. Недели две уже как, — рыкнул я, — потому быстро задницу в трусы погрузил.

Нет, на танцовщика у меня уже давно абсолютно не стояло, разве что-то вроде интереса было по началу, когда я видел его стриптиз в первые разы. Но в последние две недели обилие голых тел у нас в порнухе на экране, в журналах, в клубе начало уже откровенно раздражать.

— Да ты средневековый монах прямо, с их целибатом. Это дело — темперамент, конечно, у каждого от природы свой. Но лично мне хоть два раза в неделю как штык надо, — задумчиво протянул Ленька, послушно одеваясь, — и что ни с кем другим не судьба? Ты, прости, конечно, Слав, но Абрамка тут прав. В Свена ты вряд ли влюблён, так что и верность твоя не этим объясняется. Может, у тебя какие-то проблемы со здоровьем? Сходил бы к врачу...

— Какие, б*ть, все вокруг умные. Уже сходил к одному, тоже по совету. — Вспылил я, направляясь к выходу из гримерки. — Не клуб, мать твою, а страна советов.

— Эй, Шаман, ты что, обиделся что ли? — недоуменно протянул Ленька. — Но три месяца без секса... не понимаю...

А потом под третью партию по сто, я крепко задумался, пока второй админ Миха, глянув на смурного меня, потрусил наверх сдавать хозяину кассу.

***

В девятом-десятом классах мои ровесники уже вовсю таскались на свидания, а у меня даже близко не пахло тем, что называют «первая влюблённость». Нет, в начальной школе — «тили-тили тесто, жених и невеста», когда ты сидишь с девочкой за одной партой и провожаешь её до дома, потому что вы живете в одном подъезде — это, конечно, было. Были и летние совместные купания в реках и озёрах, когда все пристально изучают изменения, происходящие с телами противоположного пола. Но потом что-то случилось. Родители перевели меня в престижную английскую школу, где все свободное время съедала учёба и поездки на неё через полгорода. С какого-то времени мать начала интересоваться, не нравится ли мне кто-нибудь. Но, слыша постоянное «нет», она только успокаивалась:

— Правильно, лучше учись, а не майся дурью с девушками, сам же знаешь, у нас нет денег на взятки для поступления. А если ты не поступишь... — и выразительно замолкала.

Что произойдёт в том случае, если я не поступлю, с учётом отца кандидата технических наук на тот момент, я представлял себе, примерно, как картину рухнувшего на землю неба и начала третьей мировой. Денег у нас, как и большинства российских семей в девяностые, действительно катастрофически не хватало. Я носил в школу отцовские обноски, в то время как богатые одноклассники разъезжали по англоговорящим странам на каникулы и в целях обучения.

В восьмом классе мы с матерью разругались вдрызг из-за поездки в Лондон, организованной нашей училкой по «инязу». Тогда я ещё не был «ботаном» на всю голову и перебивался по английскому с твердой тройки на слабую четвёрку, к концу четверти правдами и неправдами вытягивая последнюю.

В ответ на мои мольбы дать денег на поездку, мать спокойно пояснила, что их у нас нет. Надо выплачивать взносы за новую квартиру, построенную при помощи жилищного кооператива, и покупать дорогие лекарства для бабушки после операции. Но если я хочу оставить семью без жилья и старшего поколения, то вполне могу отправляться в «свой Лондон».

Класс успешно отчалил в столицу туманного «Альбиона» без меня, в Питере остались только ещё парочка таких же неудачников из бедных семей. А по возвращении через две недели англичанка принялась гнобить не поехавших с такой неимоверно силой и вызывать мать через день в школу, клеймя меня то «дауном», то хроническим бездарем, что после едких подколок родителей я озверел совсем не по-детски. И уже через полгода знал язык лучше всех одноклассников, в том числе и тех, кто не вылезал из-за границ.

Чуть попозже в девятом классе произошла и ещё одна неприятная история. Нас как раз начали пускать на школьные дискотеки. На одну из первых я упросил мать дать мне любимый бордовый свитер отца, надеваемый для исключительно торжественных, но неформальных событий. И считал, что выгляжу просто сногсшибательно, пока не подслушал случайно брезгливую оценку девиц — «нищеброд, одет, как всегда, с помойки». Я вылетел на улицу прямо с середины школьных танцулек, приехал домой на два часа раньше оговорённого срока, и на удивленные расспросы матери, что случилось, сказал, что больше никогда в жизни не пойду на дискотеки.

— Правильно, нечего там делать. Только время и деньги терять. Тебе надо серьёзно заниматься учёбой, если хочешь поступить. А ты должен это сделать ради нас с отцом, — довольно кивнула родительница.

И, скорее всего, из-за этого в школе у меня и сработали некие защитные психологические механизмы, не давшие никем по-серьёзному увлечься. Потому что если бы в те годы я попал ещё и под асфальтовый каток с названием «неудачная первая любовь», какой она бывает в основном, то точно бы сломался. И если мозги были защищены, то тело, как и у каждого подростка, требовало понятно чего.

Втайне от родителей, часто уходивших по пятницам и выходным в длительные гости, я выискивал «клубничку» по телеку и знатно расслаблялся, пока не догнал до одной более чем постыдной штуки. Любой фильмец с откровенными натуральными сценами с каких-то пор стал заводить меня гораздо меньше, чем сюжет даже с легким намёком на гомосексуальные отношения между мужскими персонажами.

Потом я уже целево стал выискивать «голубые» кадры на голубом экране. Поднапряг меня серьёзно и один момент в начале одиннадцатого класса, когда я начал ездить по вечерам на подготовительные курсы в вуз. В полупустом одиннадцатичасовом автобусе со мной попытался познакомиться... хорошо датый (как я понял, став старше) интеллигентного вида взрослый мужчина. Конечно, я сделал морду кирпичом, но потом с удовольствием до покрасневших ушей вспоминал тихие и совсем непошлые комплименты незнакомца.

Что-то или кто-то как будто осознанно берегли меня от темы грубого траха. Мужчина просто похвалил мои «точеные» пальцы, густые волосы и поинтересовался, что я так увлечённо читаю на английском. А читал я без малого «Портрет Дориана Грея» более чем известного своей скандальной ориентацией Оскара Уальда.

— Тебе нравится книга?

— Да.

— Тебе говорили, что ты красивый?

— Нет.

— Прости, что пристал с расспросами. Кажется, тебе больше нравится книга, чем общение со мной.

— Ничего страшного.

Про то, что я могу быть красивым, мне никто никогда не говорил раньше. Мать всегда удрученно смотрела на мой неблагородный нос, не понимая, у кого в родне я подцепил это сомнительное украшение, и давала по рукам за любые попытки заправить за уши волосы, которые обычно стригла под горшок. «Не смей, будут оттопыренные локаторы, как у твоего отца», — поясняла она, заставляя зимой нахлобучивать тугую шапку, а летом — плотную панаму. И достаточно долго, уже даже во взрослом возрасте, я соотносил свое лицо исключительно с этим неправильным носом и далеко не идеальными ушами, не воспринимая все остальное. Здесь, опять же, стоит сказать большое спасибо Свену, приложившему мегаусилия, чтобы выбить из меня детские комплексы.

После окончания школы началась пора студенчества, которую все нормальные люди воспринимают как лучшую в жизни. Но и в вузе, словно в бесконечном замкнутом кругу ада, я опять попал в группу, где половина однокурсников представляли собой «золотую молодёжь». Да и родители, финансовое положение которых существенно переменилось к лучшему, дали мне капитально под дых.

В качестве подарка на день рождения после первого курса они преподнесли мне проплаченное за два года обучение... на втором параллельном высшем. «Ты не понимаешь, мы специально копили деньги, чтобы, когда ты получишь два диплома сразу, мог сразу устроиться на самую престижную работу», — прессовала меня мать. И два года, особенно во время сессий, от бешеной нагрузки я вообще не соображал, на каком свете нахожусь. И, конечно, никаких романов у меня и близко не было.

Я целыми днями курсировал между двумя вузами, воплощая в жизнь крылатую мелодию «Фигаро тут, Фигаро там», а на выходные после библиотек обрубался замертво спать. Спать хотелось постоянно, и однажды в полусонном состоянии я даже чуть не отправился в метровское депо, если б меня не растолкали работница, обходящая вагоны, и двое вызванных ею милиционеров. Отправление поезда на последней станции я задержал минут на пятнадцать. Тогда-то первый раз я попал на осмотр в обезьянник. Менты долго ржали, осматривая меня на предмет алкогольного и наркотического опьянения.

День, когда во мне все сломалось, и я «очень разочаровал родителей своим необдуманным поведением», я запомнил на всю жизнь.
В начале летней сессии я привычным галопом нарезал круги между двумя вузами и вдруг увидел на набережной... двух «золотых» однокурсников. Тех самых однокурсников, парня и девицу, весь год нещадно дравших у меня контрольные и списывавших английский, а вчера на экзамене нагло экспроприировавших мои «бомбы», которые я всегда готовил, но никогда не пользовался.

Влюбленная, роскошно одетая парочка медленно, словно забыв обо всем на свете, прогуливалась вдоль набережной, счастливо смеялась, держась за руки и останавливаясь на поцелуи. И от вида их довольных морд хозяев жизни меня скрючило почти физически, до звериного воя и злых, без детских всхлипываний, слез, брызнувших из глаз. Я привалился спиной к стене какого-то дома и начал хватать ртом воздух. Да, то, что большинство сверстников уже давно и активно ведёт половую жизнь ещё чуть ли не с школы, я прекрасно знал. Но это утешало мало. В двадцать лет по всем меркам я оставался махровым девственником.

— У вас кто-то умер? — участливо остановилась около меня типично питерская поджарая старушенция, сжимавшая в черных митенках поводок от собак. — Вы очень молоды, но поверьте мне, только смерть непоправима в этой жизни.

— Да, можно и так сказать, — выдавил я, вытирая кулаком слезы. Что-что, а только жалости старушки-прохожей мне в тот момент ещё и не хватало. Умер, а точнее не жил нормально все это время сам я, как думал, глядя на счастливую парочку.

— Так вот, все остальное можно исправить. Не отчаивайтесь. Вы настолько юны, и вас ещё ждёт так много перемен, — загадочно обронила бабуська. — Фу, Джойс, фу, Рем, кажется, вы хотите написать на ботинки молодого человека. У него и так много проблем в этой жизни.

И как в воду глядела.

Конечно, когда я оповестил родичей, что бросаю второе высшее, и это мое окончательное решение, дома разразился дичайший скандал с полным выносом мозга вперед ногами. И отец, и мать демонстративно не разговаривали со мной почти два месяца. Но к таким бойкотам я уже успел привыкнуть, а купить себе еду на молчаливо оставляемые на холодильнике деньги или подогреть готовую всегда был в состоянии в отличие от отца.

Летние каникулы перед пятым курсом я убил на бег, спорт и танцы, словно наверстывая все то, чего до сих пор не было в моей жизни. Тренировался я тогда ожесточенно, до стопятого открывшегося дыхания и трясущихся от нагрузок мышц. И результатом моих стараний, как я думал тогда по-идиотски, совершенно не имея никакого опыта в отношениях и жёстких игрищах в них, стал... мой первый чудовищно неудачный роман с однокурсником, идейным лидером и предводителем местных золотых «буратин».

Он подсел ко мне на полупустой паре, пока препод бубнил что-то чрезвычайно нудное под нос о правилах оформления плана на диплом, и похвалил за внешний вид:

— Неплохо выглядишь, не сравнить с первым курсом, — ухмыльнулся он, опираясь рукой за моей спиной о студенческую скамью и обдавая тонким запахом дорого парфюма, которого я позволить себе не мог. Только дешёвый дезодорант, чтобы не шмонило откровенным потом. — Хочешь послушать музыку, пока этот мудак пересказывает методичку? Могу дать один наушник.

— Давай, — как можно более расслабленно брякнул я, осторожно откидываясь спиной в тонкой рубашке на скамью... и подставленную мужскую руку. Дальше случилось то, что и должно было, видимо, произойти однажды. Меня буквально прошило электрическим разрядом от одного прикосновения к однокурснику.