В то, что после всего этого васкеловского счастья мы расплюемся с Китом как в море корабли, я бы и сам не поверил. Если б мне кто вдруг ляпнул такое. Особенно в том отделении, где старший админ привычно дрых у меня на коленях, пока мы дожидались Абрамку. Привычно — наверное и стало ключевым словом за пролетевшее время. Кит, спящий у меня на коленях. Кит, сидящий у меня на коленях...

Твою мать. Сто тысяч раз — твою мать.

Если б кто сказал мне, что из-за Кита я больше никогда не смогу на пушечный выстрел подойти к своему бывшему вузу, я бы подумал, что это очень хреновая шутка чьего-то очень хренового юмора.

Если б только кто рискнул просветить, что именно «лепший друг» Кит сдаст со всеми потрохами Свену мой даже не наметившейся в зачаточном состоянии очередной роман, а просто человеческую жалость к семнадцатилетнему запутавшемуся в себе пареньку, я бы тоже только покрутил у виска.

Но, видимо, другого юмора, кроме хренового, у этой жизни не бывает.

В общем, я долго отказывался верить в то, что вот этот вернувшийся Кит — и есть кусок крепкого задним умом и злопамятного эстонского дерьма, которое мне теперь придется хлебать полными ложками. Как нашему по-прежнему горящему на работе Леньке — сперму клиентов.

А ведь Стасюня пытался деликатно предупредить меня о Кае грядеши.

— Если человек рождён быть говном, он какое-то время может из кожи вон рыпаться, чтоб хорошим казаться. Только бесполезно это — натура все равно вылезет, возьмёт свое, как в трахе, — загадочно хмыкнул Стасик, наблюдая за «новым» для меня Китом, раздающим направо и налево «люлей» по возвращении в клуб под самый Новый год.

— Ты, чего несешь-то такое, Стасюнь? Да после того что с ним из-за Рая и в борделе приключилось, у любого б временно крышняк на отдых отъехал, — попытался урезонить я бармена, — мы ж Кита как свои пять пальцев знаем, ну, полютует чуток и угомонит шарманку нахрен.

— Вот, именно что. Это я с ним знаком был сто лет до тебя, — прищурился Стасик, — а тебе настоящего Кита ещё узнавать и узнавать, Слава. И смотри, не разочаруйся сильно, когда он добреньким к тебе перестанет быть и на особом счету держать. Вот чую я жопой, накувыркаемся мы ещё с этим возвращенцем...

— Ты на что, стесняюсь спросить, намекаешь-то сейчас? Штрафа захотел? — закономерно окрысился я, полагающий, что знаю Кита «в доску». — Давно коньяк на рабочем месте разрешено рюмками жрать и порнуху отрубать?

— А вот на то и намекаю. На себя посмотри лучше, как сам-то сильно изменился. Тот Слава, который к нам первый раз пришёл, и ты сейчас... Ты ж сам клоном Кита почти стал...

— Слушайте, я за барной стойкой уже полчаса сижу. Меня кто-нибудь обслужит вообще сегодня? Где здесь старший администратор? — отвлёк наше внимание случайный клиент.

— Да, извините пожалуйста. Угощаем за счет заведения.

— Чо, Шаман?! Сдурел? — разъяренно зашептал бармен. — У него ж деньжищ как грязи!

— Того, Стасюнь. Хайло на рабочем месте меньше разевай не по делу и бабло терять не будешь.

И, конечно, я не рассчитывал, что с Китом после бордельеро будет сахарно в общении, но чтоб настолько ссволочиться... А главное — после все того, что было...

***

К отделению Абрамка приехал на своем автомобиле лично отблагодарить ментов и забрать на поруки «алкоголиков, тунеядцев, хулиганов» и иже по списку. Правда, в машине мне почти не хватило места. И тогда же впервые в жизни во мне проснулось очень нехорошее чувство. Оно было похоже на смесь начинающейся медвежьей болезни и острого желания испариться резко в тень.

Яркие, непередаваемые по красоте ощущения длились несколько секунд. И также внезапно сникли. Но я вдруг чётко осознал, что мне не стоит по добру по здорову садиться в абрамовскую тачку, заваленную на половину заднего сидения сценическим скарбом, теперь пустым ящиком из-под «благодарственного» и ещё запечатанным в полиэтилен детским креслом. Занимать место рядом с водителем хозяин категорически запретил. Он сказал, что по дороге нам надо будет прихватить ещё одного «дорогого человечка».

Это и была, как выяснилось впоследствии, моя «новорожденная» и зашедшаяся первым младенческим воплем чуйка. За её игнор при появлении на свет я заплатил алмазно, но больше она меня не подводила. Ну, за исключением ещё того случая с должочком, которой ещё ждал меня, о чудо, впереди.

А тогда вместо того, чтобы прислушаться к внутреннему воплю «Съяб*вай, Слава, съяб*вай», я как упертый баран разрыл чуть ли не носом хозяйское шмотье под нытье вцепившегося намертво в меня Кита: «Не бросай меня, пажаластаааа, ну пжаластааа. Абрам Рубенович, ну, скаааажите ему».

— Вот оно что... Хотел ещё с утра шмотье прибрать, да тут вы со своими новостями, — тихо процедил Абрамка, словно подслушавший мою чуйку, — может, и вправду домой тебе лучше?

— Нет, Абрам Рабинович, пусть остааанется. Он же пруушный... Вы же сами знаете, он удачу приииносит...

— А для себя, Кай, как думаешь, он сам-то прушный?

— Да мне по х*й. Мне выгрести надо.

Эта фраза Кита тоже как-то мутно зацепила меня и утроила желание ускориться в направлении дома, причём по шпалам впереди электрички, но сливаться было как-то не по-товарищески. Вот именно — что было...

Впрочем, наперекор этой самой чуйке имелось и другое совсем уж не товарищеское низменное желание узнать доподлинно, что же с Китом случилось. Оно-то и перевесило. Вкупе с смск-ой Свена о том, что до следующего дня я могу быть совершенно свободен. Благо у форика наметились неотложные дела в областном тьму-тараканском Выеборге.

А, быть может, просто и так слишком терпеливые звезды не могли уже больше сдерживать расклад, при котором я хоть и поздно, но должен был узнать маленький секрет одной большой компании. Компании не только нашего клуба, но и многих других подобных заведений. А заодно по ходу пьесы настало время для меня и попрощаться с голубиным романтическим наивником, ещё игравший в общеизвестном месте за полгода до двадцати четырёх.

Немного расплывшийся, весь в складках коричневой загорелой кожи «дорогой человечек» подсел к нам в салон в самом конце Фонтанки, в её депрессивной зоне у «адмиралов» («Адмиралтейских верфей»). Хозяин поставил машину на «аварийку» около покосившейся одноэтажной проходной, рядом с которой в свете уличных фонарей нервно курили одну на двоих сигарету молоденькие пацаны-«срочники».

Рядом, но уже вальяжно и расслабленно дымили и ещё несколько мужиков постарше, под формой которых явно имелись медицинские халаты. Так я допер, что наш гость имеет отношение к медицине, что было весьма кстати, потому как с Китом и вправду всю дорогу творилась редкостная хрень. Старший админ то хныкал, то истерично ржал, то лихорадочно, суетливо принимался искать мобильник, из которого хозяин лично вытащил симку и повредил её.

Все это началось спустя какое-то время после того, как в отделении перед отъездом с молчаливого кивка Абрамки и чего-то переданного в сжатом кулаке Кит исчез на несколько минут в ментовском нужнике. Что это был какой-то наркотик, я, конечно, в общих чертах догадывался, но старательно гнал от себя эту мысль. Как и старательно не лез в ситуации, когда компании в нашем клубе вдруг становились слишком весёлыми и безбашенными. Так что поведение старшего админа я пытался для себя списать на перенесённый психоз в бордельеро, а потом в электричке. А знакомый Абрамки определил составляющую коктейля с первого взгляда.

Ничем примечательным, кроме того, что я принял поначалу за загар и явно восточных, как и хозяина, но более размытых корней, «дорогой человек» не выделялся. Большой грустной луковицей нос, скорбно поджатые в гузку губы, старческие хомячьи щеки, переходящие в мучительно отказывающиеся сдаваться времени неожиданно волевой, квадратный подбородок и шею над слишком свободным воротником белоснежной рубашки.

Вот только военные у проходной загоношились так, как будто бы в просветлении узрели, как минимум, Папу Римского собственной персоной. Или аж бери выше, триумвират Христа, Будды и Мухаммеда, явившийся по коллективным просьбам верующих. Облезлый уличный кот, неудачно усевшийся гадить на плешивую клумбу около входа тут же схлопотал поджопник, «срочники» — подзатыльники, а сами военные вытянулись по струнке под уклоном в сорок пять градусов к земле, что, видимо, знаменовало собой особое подобострастие.

«Дорогой человек» в форме протопал мимо всех словно на автопилоте. Только буркнул что-то неразборчивое из-за стекла автомобиля под нос. «Вольно», — прочёл я по губам. Мужики мгновенно сменили уклон на шестьдесят градусов к земле. А старика уже принялся «облизывать» и любовно поддерживать под локоток Абрамка так, как будто за несколько метров, оставшихся до машины, наш гость мог растечься по заледенелым лужицам, блестящим в свете фонарей.

Пару раз он раздраженно отмахивался от хозяина как от назойливой мухи. Но в самый последний момент поскользнулся, нелепо задергал руками, едва удерживаясь на ногах и почти протирая рукавом нашу машину. Слетела фуражка, обнажая седой редкий пушок на голове и высокий в морщинах лоб. Один из военнюков подлетел к машине, раболепно подавая головной убор.

На безразличном лице срочника расцвело и тут же погасло глумливое «гыы», когда второй что-то горячо зашептал ему на ухо. И только оставленный в покое кошак как ни в чем ни бывало уперто потрусил обратно к клумбе, чтобы доделать свое чёрное дело. А у меня перед глазами снова замаячил красный стоп-сигнал, потому что этого «дорогого человека» я уже видел. Там, где точно совсем не должен был. Но вот только — где?

— Охренел, что ли, совсем, Абрам? Армию забыл, мать твою?! Ты, б ещё на голубом кадиллаке пригнал с букетом роз в зубах. Совсем спалить меня хочешь? — раздраженно зашипел старик, захлопывая дверь в салон и брезгливо отряхивая рукав шинели под пристальными взглядами по-прежнему вопросительно-изумленно таращившихся подчинённых. Было видно, что компании хозяина он сейчас не просто стесняется, а даже стыдится. — Давай, заводись уже, горе луковое, по дороге расскажешь, что там у тебя.

— Гагик Вачевич, да вы что... Я ж только так... поддержать, из уважения, любой бы сделал, — мелко залебезил Абрамка, включая скорость. — Вы не сильно ушиблись?

— Мозги у тебя по ходу совсем отшибло! Ещё б расцеловал на людях трижды в губы! Слухи, знаешь, и из меньшего рождаются, — и вдруг сменил тон: — Абрам, мальчик мой, ну нельзя же так... Совсем меня, старика, не жалко?

— Гагик Вачевич, я ж нечаянно! Я все помню...

— За нечаянно — бьют отчаянно. Заладил как заведенный — срочно, срочно! Лекарство то, что ли не пошло? Не должно быть, оно дорогое, проверенное... Да что у тебя с ремнём? Попасть никак не могу... Ладно черт с ним, хорошо, хоть с тобой не пристегиваться можно. Так ты расскажешь уже на милость, что случилось?!

— Шаман, помоги Гагику Вачевичу. Там потянуть и нажать посильнее надо. Если не получится, то и вправду черт с ним, — процедил Абрамка, вдруг посерьезнел и перешёл с гостем на «ты», — видишь, Гагик, тут такое дело замутилось... Не знаю даже с чего начать... Я б ни к кому другому не смог, только к тебе...

И только сейчас «дорогой человек» заметил нас с Китом на заднем сидении. В полном молчании я пристегнул ремень безопасности Гагика, избегая смотреть старику в глаза. Мысленный стоп-сигнал превратился из небольшого флажка в огромное развевающееся на ветру кумачовое полотнище. Теперь я был абсолютно уверен, что не просто где-то видел Гагика. Нас с ним знакомили, и мы здоровались за руку. Ещё тогда я заметил про себя необычно длинные с чётко выраженными суставами-сучками пальцы, которые думал, больше никогда не увижу.

— Так, а это ещё что за новости, Абрам? Мы же договаривались с тобой, никаких посторонних... Здравствуйте, молодые люди.

— А вы, доктор, да? Здравствуйте, здравствуйте, дядя Айболит, — не в тему отмер до этого тихий Кит, опять переходя на внезапный приступ ржача, — а как же так... вот вы добрый доктор, а из-за вас поджопник несчастному котику дают. Ботинком. А он уличный, знаете, как ему тяжело жить? Я вот тоже уличный... А вы мне порванную жопу зашить сможете, чтоб как новая была, даже лучше прежней? Помните, как тому зайчику в сказке. Я вот все думаю, у кого это доктор Айболит запасные лапки отхреначил, которые пришил...

Снова повисла неловкая тишина.

— Гагик Вачевич, ты сейчас на этого... котика не реагируй сильно, он того... и вправду у нас под паровоз попал, я потом тебе все объясню... — заерзал нервно на сидении Абрама. — Дома у меня его как врач посмотреть сможешь?

— Котик, ты что себе *** вколол? — присвистнул Гагик, вперивая тяжелый, неподвижный взгляд в белого как мел (теперь и я это заметил) и продолжающего ржать старшего админа. — С ногой или пахом — что? Ножевое? Нагноение?

— Нее, царапина там, я стрептоцидом... — вдруг испуганно приглушил словесный понос Кит. — Вы не думайте. Я не наркоман какой... я так... только чтобы до дому доехать и боль снять. Я ж Лесгафта заканчивал, знаю, как обращаться.

— И как — снял со своими познаниями?

— Хреново.

— Понятно, котики. Тормози, Абрам. Его госпитализировать нужно срочно. Если не нога, то на кровотечение внутреннее похоже. И достаточно сильное.

— Абрам, я не поеду в больничку. Ты же сам все знаешь, мне нельзя туда... ну отлежусь у тебя, как обычно... я ж никому ни полусловом за все это время...

— Заглохни, Кит. Будет надо — пойдёшь, дома решим. Гагик... ты понимаешь, мне б денечек-другой одну проблему порешать... И я бы сам скорую вызвал, не привлекая тебя, но...

— Тормозите, Абрам Рубенович, тормозите, там...

Грузовик перед перекрёстком впереди, летящий прямо на нас, я зацепил боковым зрением совсем случайно, размышлял над словами Кита «про ни полусловом» и фразой Гагика о непонятном лекарстве. И не обратил бы на машину внимание, если б не похожая ситуация со Свеном. Как-то на таком же пустынном перекрёстке мой финский асс вдруг резко набрал скорость, потом стопорнул и дернулся, как от электрического разряда, когда я просто прикоснулся к нему. «Слав, мы только что чуть не разбились. Запомни, в таких ситуациях есть два выхода: либо газовать, либо бить по тормозу», — выдохнул форик, вытирая холодный пот со лба.

Что случилось дальше первым — переднее сидение джипа, вдруг подскочившее ко мне и со всей дури треснувшее по телу, скрючившийся на полу и жалобно скулящий почему-то у меня в ногах Кит, или запах резины, ударивший в ноздри, я уже не помню сейчас. Помню только мгновенно посеревшего Абрамку, вцепившегося в руль вставшей как вкопанная машины.

Мимо по перекрёстку как в дежавю со Свеном профигачил на бешеной скорости тот самый увиденный мной грузовик. Врезался с глухим хлопком в автомобиль, идущий по встречке, развернул его на сто восемьдесят градусов. Снёс светофор, въехал в почти пустую троллейбусную остановку. Посыпались стекла, завизжала сигнализация. В окнах жилых домов вдоль улицы начал вспыхивать свет.

— Твою мать... все целы? — выдохнул Абрамка, наконец отпуская руль и нащупывая впереди на панели сигареты. Не дождавшись ответа, шагнул из машины.

Вышел за ним и Гагик, пару секунд рассматривающий ремень безопасности в собственной руке и метнувший перед этим недоуменный взгляд на меня. Я тоже механически двинул на улицу закурить.

Водила грузовика, без единой царапины, всхлипывал и раскачивался из стороны в сторону в покорёженной кабине.

— Господи, да что же это... Как же это. Я же все проверял перед выездом.

Водитель протараненной легковушки так и лежал в салоне, навалившись всем телом на руль. То, что это самая обычная авария, и никакой не криминал, я уже понял, когда вдруг услышал этот очень тихий разговор хозяина и его знакомого.

— А ты говоришь — госпиталь... Везёт пацану, как утопленнику... Если б не тот второй в салоне, чуть в морг не приехали. Я прошу тебя... Я очень прошу — помоги ему, если мне не можешь. Ты — же врач, Гагик. Ты должен, ты обязан.

— Вот именно, я — врач, Абрам. А не Господь Бог, пойми уже... И если у него то же, что и у тебя... Он загнется без госпитализации и очень быстро... хотя, если только совсем начальная...

— То же — не может быть. Не должно быть, я в это не поверю, чтобы из-за меня...

— Что значит — из-за тебя? Ты что, с ним спал?

— Не с ним. С его партнёром... Почти два месяца, Гагик, без резинок... Он не знает...

— Вот с этим? Вторым? Как его зовут?

— Не с этим... С другим, это случайно вышло.

— Абрам, бл*, да ты хоть понимаешь, что говоришь сейчас?

Тут хозяин отвернулся от Гагика отшвырнуть окурок, наткнулся взглядом на меня.

— Слава... — буквально поперхнулся Абрамка. — Ты давно здесь... куришь?

Я одновременно попытался изобразить головой и плечами ответ, означающий и «да», и «нет», попятился задом к машине. Потому что чётко вспомнил, где видел этого «дорогого человека». А он — меня.

...Это был банкет после одной из научных конференций, куда отец буквально насильно и со скандалами таскал меня, чтобы натискать всеми правдами и неправдами побольше публикаций в журналах для кандидатской. Дорогой армянский друг и светило передового края медицины долго и плоско шутил полвечера на тему, «как вы относитесь к геям?» — «я, знаете ли, к ним, слава Богу, не отношусь», потом переключился на не менее модных «новых русских в малиновых пиджаках».

«Вы не поверите, я сам носил, и золотую цепь тоже, а как ещё было раздобыть финансирование? Времена—то стояли лютые. Либо ты их, либо они — тебя», — улыбался всем обаятельный старичок в отличном гражданском фраке и бабочке. Старичок в силу связей был нарасхват, и отец долго плавал вокруг него кругами, чтобы отловить момент и перемолвиться словечком наедине.

— Мой отпрыск... Надеюсь, тоже пойдёт по научным стопам. Защищаться готовимся, нам бы статеечку... Гагик Вачевич, заявочку на тот международный грант я подготовил, так я подаю от нашего с вами имени?

— Да, да, да... Конечно, подавайте! Господи, что же это я... Вот вам визиточка, молодой человек, там дружочек Настенька есть, обязательно скажите, что от меня... Очень-очень достойно выступили, примите мои поздравления! Слушайте, *** ***, личная просьба — вы аспирантика одного не пристроите по знакомым? Он, лоботряс, конечно, ну что ж тут поделаешь с родственниками...

О Гагике Вачевиче после публикации я успешно и думать забыл, чтобы напороться на него через полтора года в компании «я никак к ним не отношусь, папа»... голубее голубого вагона Кита и владельца гей-клуба Абрамки. А что делал в этой самой компании сам Гагик — это другой интересный вопрос.

...Это было равноценно катастрофе. Шоковые реакции организма человека в которых до сих пор совместно изучали мой отец-физик и медик-Гагик. Возможно, именно из-за этого аховый разговор Абрамки и «дорогого человека» отошёл на второй план, хотя и въелся каждым своим словом в память.