Лелиана никогда не была ревнивой. Среди орлесианских бардов ревность считалась чем-то неприличным. Как отвалившийся нос или шанкр в промежности, например.

      Но сейчас, глядя на то, как Элисса, ее нежная, ее мягкая и запутанная, ее Элисса улыбается этому… этому грубому, неприятному, решительно некрасивому мужчине, Лелиана словно проходила через кошмар, в котором ее терзали все демоны сразу.

      Это началось еще тогда, перед Собранием Земель. Лихорадочный румянец на щеках, украдкой облизываемые губы — Элисса впивалась глазами в этого человека с жадностью, которой можно лишь позавидовать. Лелиана завидовала.

      Предчувствие беды появилось чуть позже, когда Элисса сама вызвалась на поединок с ним. Она выступила вперед, отодвинув и одним жестом заставив Алистера захлебнуться мстительным лаем. Стала прямо перед этим человеком гордо, открыто, всем своим видом говоря: «Вот она я — смотри!» О, и он посмотрел.

      Бард как никто умеет читать то, что происходит в людских душах. Не такая уж и сложная наука — чувства и помыслы отражаются в мельчайших движениях тела. Этот человек не умел и не хотел прятать себя, обычаи империи масок были ему чужды и противны. Он посмотрел, опешил, удивился, он понял, что проиграл.

      Элисса обтекала его как вода. Так же, как и вода, была неуязвима — переливалась, уходя от ударов с изяществом и гибкостью плясуна. И Лелиана видела, что она не хочет причинять боль этому человеку. Измотать, лишить пути отступления, но не навредить. Тогда Лелиана думала, что Страж ведет Игру ради власти. Не поняла, но приняла на веру решение посвятить его в Серые Стражи. Удивилась легкости, с которой Элисса обменяла милого во всех отношениях Алистера на этого человека. Проявила непозволительную недальновидность. Но поняла это позже, уже в лагере, когда привычно потянула Элиссу в палатку. И получила отказ. Элисса покачала головой, дернув плечом, неосознанно чуть повернулась в сторону этого.

      Элисса дежурила в паре с ним, сражалась плечом к плечу с ним, искала, как одержимая, какие-то карты для него. И говорила, старалась казаться невозмутимой, прятала интерес за сухими вежливыми фразами, но сбивалась, спорила, начинала горячиться, краснела и топала в раздражении ногой. И этот тоже махал руками, ругался, рисовал на земле какие-то схемы, камнями и ветками помечая дислокации войск.

      — Зачем он нам? — спрашивает Лелиана как-то ночью.

      Говорит «нам», но это же на самом деле лукавое «тебе».

      — Как это зачем? — удивляется Элисса. — Он же герой! Герой реки Дейн!

      В ее голосе дрожит, дробится на миллион осколков, сверкает восхищение и что-то еще, о чем Лелиане больно думать.

      — Я люблю тебя.

      Лелиана кажется жалкой сама себе с этой ненужной любовью. Она гладит Элиссу по плечу, заглядывает в глаза, целует в основание шеи. Нежно, чуть прикусывая кожу, — она знает, что от этого Элисса вздрогнет и тихонько застонет. Что по ее телу пробегут мурашки и заострятся соски. Что она рефлекторно сожмет бедра, но тут же раскроется навстречу. Ее нежная, ее мягкая и запутанная, ее Элисса. Лелиана станет целовать, обводя языком ореолу, прижимаясь животом к животу. Разведет коленом бедра Элиссы, и та бесстыдно потрется о него. Скользкая, горячая. Любимая.

      Лелиана отдает всю себя. Она слишком умна, чтобы заламывать руки и кричать: «Я лучше героя реки Дейн!» Это глупо и бесполезно. Но в каждом ее действии, в каждом движении сквозит: «А он так сможет?» И Элисса глухо стонет, кусает себя за ладонь, заглушая звуки. Лелиана знает ее тело до мельчайшего шрама снаружи и мельчайшей впадинки внутри. Ее пальцы — ловкие, длинные пальцы барда — без труда находят нужные точки, гладят, сжимают. Ее губы — ловкие и умелые губы барда — без труда находят нужные точки, целуют, ласкают.

      Лелиана закрывает глаза и блаженно откидывается на жесткую, свалявшуюся подушку, но ей сейчас кажется, что подушка мягче пуха, что лежит она на лучших перинах. Любовь глупа и слепа, она лишь чувствует боль или наслаждение. Одно перетекает в другое, когда Элисса дергает ее за сосок, царапает нежную кожу внутренней поверхности бедер, сдавливает шею. Лелиане долго пришлось упрашивать, прежде чем Элисса решилась в первый раз сделать ей больно. Ей нужна была эта боль, нужно было это ощущение нехватки воздуха, когда сердце бьется в висках громко-громко. Бум-бум. Жизнь хрупка и мимолетна, возлюбленная дочь моя. Бум-бум. Я создал тебя для великих дел. Бум-бум. Элисса не слышала голоса Создателя, но подчинилась желанию Лелианы.

      Лелиана плачет украдкой, скрючившись за палаткой, пока Элисса спит. В лагере тихо, Винн и Огрен на часах — отсюда их не видно и не слышно. Морриган в своем шатре, демонстративно подальше от остальных. Стэн устроился рядом с «кадан» Шейлой, занятый беседой о людях и Кун.

      Лелиана утирает слезы и уже собирается вернуться внутрь, когда слышит шорох — Элисса стоит у входа в палатку и смотрит на него. Дерзко, с вызовом, по-птичьи склонив набок голову. Замершей, растворившейся в тенях Лелиане хорошо ее видно: искусанные, опухшие губы, багровый засос на шее; полурасстегнутая тонкая рубаха, едва доходящая до середины бедер, почти ничего не прикрывающая; голые узкие ступни, тонкие щиколотки; растрепанные светлые волосы. И вся вот такая ее Элисса смотрит с торжествующей улыбкой на этого… этого неприятного, некрасивого, грубого мужчину. Он слышал. О, бесспорно, он слышал все, каждый стон, каждый вскрик. Он все слышал, но по-прежнему смеет вожделеть ее Элиссу.

      Лелиана не сомневается в том, чего этот человек желает сейчас — достаточно взглянуть на то, как тяжело он дышит, как блестят темные глаза и дергается кадык. Она не сомневается в том, чего желает сейчас ее Элисса — достаточно того, как она смотрит на него.

      Между ними Мор, Зов, Архидемон, кровь, смерть и предательство. Между ними двадцать шагов и непреодолимая бездна.