— Господи, Лайт, как же мне хорошо с тобой, — Ольга перекатилась на спину, ощущая как постепенно стихает в ней эхо только что пережитого наслаждения.

— Могу сказать тоже самое, — Ягами удовлетворенно вздохнул и отбросил упавшие на лицо волосы. — Обожаю слушать, как стучит твое сердце, как ты дышишь все чаще, чувствовать, как твое тело отвечает на мои ласки, ощущать тебя всю...

— Знаешь, я ведь и подумать не могла, что когда-нибудь смогу чувствовать подобное, — девушка улыбнулась, и тут же на ее лице появилась виноватая гримаска. — Я поцарапала тебя. Прости...

Кира только сейчас почувствовал, что плечи и спину слегка саднит, и улыбнулся шире.

— Не извиняйся, эти отметины украшают любого мужчину. Иди ко мне, глупышка, — Лайт обнял девушку, зарылся лицом в её густые, приятно пахнущие волосы, вдохнул так нравящийся ему аромат и вдруг шутливо куснул Ольгу за шею.

— Вот тебе за царапины, и вот ещё! — пальцы Ягами забегали по её телу, щекоча и заставляя девушку хихикать, извиваться и отталкивать парня, пытаясь ускользнуть от его рук.

— Лайт, прекрати, — эти руки были неуловимы и вездесущи, — я же боюсь щекотки!

— А я знаю, — он продолжал над ней «издеваться» таким образом. — Это чтобы ты виноватой себя не чувствовала! Поцарапала она меня, видите ли! Вот трагедия!

Некоторое время они шутливо боролись друг с другом, катаясь по всей постели. В конце концов, Лайт дал ей себя победить, поймать обе его руки и сказал, глядя на девушку снизу вверх и насмешливо улыбаясь:

— Все, сдаюсь, твоя взяла. Покорен, повержен, побежден.

— Так бы и сразу! — она улыбнулась в ответ, выпуская руки Киры. — Было весело.

— Согласен, — он притянул Ольгу к себе, поцеловал. — Жизнь — это не только боль и слезы, это еще и весьма приятная штука, ты не находишь? — Лайт лукаво подмигнул девушке.

— Теперь нахожу, — она внимательно посмотрела на него. — В твоих глазах, в улыбке в тебе самом сосредоточилось все самое важное для меня... Помолчи, — она предостерегающе приложила палец к его губам, не давая возразить. — Я ведь и живу до сих пор, благодаря тебе, Лайт. В тот день, когда я шла на встречу с Мисой, я решила, что выйдет из этого дома только одна из нас. Если бы она не убила себя, это сделала бы я. Моя жизнь тогда была адом.

— Не надо об этом, — он провел ладонью по её щеке. — Оставь трупы в могилах, а прошлое там, где ему и место. А вот этот след, — он легонько коснулся рубца, — мы сотрем первым делом. Как только покинем страну.

— Лайт, не думаю, что стоит тратить на это деньги, — девушка попыталась убрать его руку.

— Я не спрашивал, о чем ты думаешь, Ольга, я поставил тебя в известность о своих намерениях. Ты и сама не замечаешь, но постоянно стремишься скрыть этот рубец, поворачиваешь голову так, чтобы его не было видно, да и прическа... Все это буквально кричит, насколько для тебя это серьезно. Он не мешает мне, но отравляет жизнь тебе, а потому мы его уберем. И неважно, сколько это будет стоить. Я могу долго твердить тебе, что для меня эта отметина не имеет значения, ты мне не поверишь, ведь так? Ты подумаешь, что я говорю это для твоего успокоения. Верно?

Она молча кивнула, потому что возразить было нечего, Лайт оказался совершенно прав. Она стеснялась своей внешности, комплексовала, казалась сама себе просто отвратительной, особенно по сравнению с ним — привлекательным и сексуальным.

Ольга была уверена, что на самом деле Лайт ее просто жалеет — разве можно такое любить? Особенно после Амане и Киёми — признанных красавиц? Даже до этого проклятого рубца она не считала себя красивой, симпатичная, но не красотка, далека от признанных глянцем стандартов.

Разве может такую, как она, по-настоящему любить такой, как он? Смешно, нелепо. Это только в детских сказках и глупых сериалах красавец-принц по уши влюбляется в дурнушку и замарашку. В жизни так не бывает. Во всяком случае, Ольга в это не верила.

Где-то глубоко внутри до сих пор живет уверенность, что рано или поздно сказка кончится, и Лайт ее покинет, исчезнет так же внезапно, как и появился в её судьбе. И самое ужасное было в том, что девушка не могла представить себе, как сумеет пережить это. Воскресший Кира мог праздновать полную победу — теперь Ольга принадлежала ему душой и телом.

— Ты и сейчас думаешь о том, что я тебе лгу, не так ли? — Ягами словно прочел её мысли, хотя это было несложно — вся гамма обуревавших девушку чувств отражалась на её лице. — И что исчезну при первой подвернувшейся возможности, да?

Она покраснела, пораженная его прозорливостью, словно Лайт застукал её за каким-то неприличным занятием, и опустила голову, избегая встречаться с ним взглядом.

— И это еще раз доказывает, что ты совершенно не разбираешься в мужчинах вообще, и во мне в частности. Если бы я хотел поступить с тобой так, что мешало бы мне уже испариться, предварительно записав твое имя вот сюда, — Лайт взял с тумбочки Тетрадь и положил на постель рядом с собой. — Я практически здоров, у меня есть новые документы, деньги Амане и Тетрадь.

Вопрос на засыпку: зачем мне еще и девушка, которую я не люблю? Такая игра утомляет, проверено... У меня было это с Мисой, мне приходилось изображать страсть, говорить о любви, чтобы эта дурочка оставалась мне покорной и выполняла все мои требования. Но это лицедейство осталось в той, прошлой жизни.

Я не мазохист, Ольга, и не стану изображать чувства, которых нет. Если бы ты для меня ничего не значила — уже была бы мертва. Так я поступал всегда, не оставлял никаких следов, и ты об этом знаешь. То, что ты до сих пор жива, разве не говорит о том, что я тебя, глупую и закомплексованную, просто люблю?

Какие еще доказательства серьезности моих намерений тебе нужны? И еще, может это прозвучит грубо, зато честно: не волнуй ты меня, как женщина, я не был бы сейчас здесь. Близость не входила в условия нашей сделки. Ты ведь сама так мне сказала, помнишь?

— Помню, — пробормотала она, все так же не поднимая глаз.

— Рюк сказал тебе обо мне правду, Ольга, я действительно лгал всем и каждому, но это осталось в той, прошлой жизни. Смерть и полугодовое заключение в мире синигами многому меня научили. Я уже говорил тебе, что часть меня действительно умерла. Навсегда. И я о ней не жалею. Так что не думай обо всяких глупостях, лучше давай направим свою фантазию в более нужное русло. Я считаю, что смерть супруги Гаврилова от сердечного приступа подозрений не вызовет. Столько потрясений — неудивительно, что несчастная вдова не выдержала ударов судьбы, — Лайт раскрыл Тетрадь и вопросительно глянул на Ольгу.

— Вполне естественная смерть, тем более, у нее и так были проблемы с сердцем. Вспомни, мы читали об этом, — девушка протянула Ягами ручку.

— Вот и отлично, если дети не отвечают за грехи родителей, значит, родители будут отвечать за грехи детей! — Лайт усмехнулся и вывел в Тетради первый иероглиф.

***

Ирина Яковлевна Гаврилова сидела в домашнем кабинете покойного мужа и разбирала документы. На холёном лице женщины застыла маска убитой горем вдовы, хоть в этот момент на нее никто посторонний не смотрел. Но лицемерие давно пропитало генеральшу насквозь и стало её второй натурой, а потому, даже оставаясь наедине с собой, она продолжала играть придуманную на сегодня роль.

Ирина играла всю свою жизнь, начиная с детсадовских утренников и школьной самодеятельности, где хорошенькая Ирочка — неизменная Снегурочка, Королева школьных балов, а потом — студентка театрального вуза. Парни вьются вокруг неё, словно мотыльки, ведь она такая яркая, красивая, талантливая! Но Ира знает себе цену! Ей нужен тот, кто сумеет добиться многого, и вознесет ее на самую вершину.

Лейтенант милиции Геннадий Гаврилов оказывается именно таким: напористый, пробивной, беспринципный, готовый на все, чтобы прогрызть себе дорогу наверх. И пусть внешне далеко не красавец, зато его родители состоятельны и достаточно стары, чтобы недолго отравлять жизнь молоденькой невестке-актрисе.

На уступки мужу Ирочка пошла только однажды, когда совершенно случайно забеременела, а Геннадий не позволил ей делать аборт и пожертвовать ребенком ради карьеры. Она оставила на время театр, зато взамен была окружена поистине царской опекой.

Счастливый до неприличия муж буквально носил супругу на руках, безропотно выполнял все ее капризы. Ирина же с ужасом рассматривала в зеркале свой полнеющий живот и с нетерпением ждала только одного: разрешиться от бремени и вернуться в манящий мир кулис.

Стоит ли говорить, что кормить сына грудью она категорически отказалась — разве можно портить фигуру? Она и так стольким пожертвовала! Она же актриса, для нее внешность — самое главное!

Все заботы о крохотном Эдике легли на плечи матери Геннадия, не посмевшей возразить Ирине. Сама молодая мать так и не сумела отыскать в сердце каких-либо чувств к младенцу, вечно орущему, пачкающему пеленки, а потому дурно пахнущему, ведь в те далекие времена о памперсах в этой стране просто не имели понятия.

Ирочка вернулась на сцену, но мир кулис не только красив и чудесен, но и жесток. Пока она была в интересном положении, её место в труппе заняла другая. Оставаться во второстепенном составе Ирина сочла оскорбительным, а надавить на режиссера не получилось, тот оказался приятелем начальника Геннадия. Тогда разозленная Гаврилова наговорила всем гадостей, обозвала соперницу бездарной режиссерской подстилкой и гордо удалилась, напоследок громко хлопнув дверью.

Теперь всю свою кипучую энергию Ирина направила на построение карьеры мужа, продолжая полностью игнорировать собственного сына. Ведь кто был виноват в том, что ее актерская карьера так внезапно оборвалась? Никто иной, как этот несносный мальчишка!

Когда мать Геннадия заболела и не могла больше заниматься ребенком, Ирина без малейшего зазрения совести сплавила свекровь в дом престарелых и наняла для сына няню, а свёкор к тому времени уже скончался и возразить было просто некому.

Никто из подчиненных не мог даже предположить, что строгий, требовательный, порой даже жестокий полковник Гаврилов дома превращается в безвольного раба собственной деспотичной супруги. Геннадий видел, что Ирина совершенно не обращает внимания на сына, и старался заменить Эдику и отца, и мать, безумно любил единственного сына и потакал всем его прихотям и капризам.

Именно Ирина помогла Гаврилову «подсидеть» собственного начальника и занять его кресло. Она всегда умела плести интриги и строить козни. Казалось, жизнь наконец-то наладилась: она теперь генеральша, полностью обеспечена материально, муж абсолютно подконтролен, сын живет своей жизнью и не мешает ей наслаждаться собственноручно возведенным счастьем.

Но грянул гром. Сначала погиб сын, и ей невероятно пригодилось актерское мастерство, дабы изобразить на похоронах безутешную мать. На самом деле Ирина не испытала ничего, кроме легкого раздражения — снова непредвиденные траты! А она так хотела купить новую шубу и бриллиантовое колье, но похороны должны пройти по высшему разряду, нельзя ударить в грязь лицом, нужно держать марку! Но зато больше никаких хлопот сын не доставит.

Однако не успела Ирина насладиться покоем, вполне заслуженным, кстати, как по непонятной причине застрелился Геннадий. Вот это уже был настоящий кошмар! На украшенных погонами плечах мужа покоилось ее благосостояние и все надежды на будущее, а теперь женщина осталась совершенно одна.

К тому же, покойного Гаврилова обвинили в коррумпированности, связях с криминалитетом, завели уголовное дело и наложили арест на имущество. И теперь женщина искала среди оставшихся документов супруга какие-либо тайные указания на счета в иностранных банках, не находила их и бесилась с каждой секундой все сильнее.

«Старый подонок! Сдох как собака и не оставил мне ничего! Ты был настолько туп, чтобы попасться, и теперь меня просто вышвырнут на улицу... Хотя, нет, дом оформлен на мое имя, но жить-то теперь на что?! Кто будет меня содержать? Как можно было поступить так со мной? И это после всего, что я для тебя, солдафона, сделала? И где же справедливость?!» — хотелось выкрикнуть Ирине, но вдруг в груди возникла острая боль.

Рука женщины метнулась к сердцу, она ощутила, как неровно и сильно оно сейчас бьётся — Господи, как же больно! Боль, словно раскаленный гвоздь, с размаху вбитый между грудей.

Воздух... Кто выкачал из комнаты весь воздух? Почему нечем дышать? У неё уже были сердечные приступы, но такого сильного — никогда. Из горла женщины вырвался хрип, и небытие сомкнулось над Ириной Гавриловой.

Так ее и обнаружили сотрудники СБ, пришедшие для допроса: сидящей в кресле и смотрящей прямо перед собой остекленевшим взглядом.

***

Виктор Алексеевич Толстых грязно выругался. Неприятности сыпались на ресторатора, как из рога изобилия. Он только-только сумел наладить работу многочисленных заведений и начал получать ожидаемую прибыль, почувствовал себя «человеком с большой буквы „ч", а не червяком в куче навоза», как называл Толстых основную массу обывателей. Буква «ч» бывает разной, знаете ли!

Даже собственный туповатый обжора сын уже не так раздражал, как прежде. Георгий и внешне, и характером был точной копией его недалекой, пышнотелой, и это еще мягко сказано, супруги.

Сейчас Мария находилась в лечебнице закрытого типа для психически больных пациентов. Она до сих пор не могла поверить, что ее обожаемого Жорика больше нет, уверяла всех окружающих, что только пару минут назад говорила с Георгием, и тот обязательно перезвонит в течение часа.

Дальше — больше, Мария начала разговаривать с сыном вслух и злилась на мужа, что тот в упор не видит собственного отпрыска. «Ну вот же, Жорочка стоит рядышком со мной, ты что, Витя, совсем ослеп?!» — негодовала супруга, и тут ресторатор испугался по-настоящему и обратился к специалистам. В результате обследования был поставлен диагноз: шизофрения с ярко выраженным галлюциногенным синдромом, а сама пациентка помещена в элитную клинику.

Осуждать Марию Виктор не мог. Жорик был их единственным выжившим ребенком. Двое других погибли еще в детстве. Старший сын утонул, когда они отдыхали на Черном море. Стоило всего на секунду отвернуться, и ребенок камнем пошел на дно. Спасти шестилетнего малыша не удалось.

Дочь погибла в ДТП. Пьяный вдрызг малолетний мотоциклист сбил идущую из школы девочку прямо на пешеходном переходе. Сбил и помчался дальше, но далеко не уехал, «догнал» едущий впереди грузовик. Но от того, что убийца дочери погиб на месте, легче не становилось. В те дни Мария тоже была на грани психического срыва — две детские могилки для одной матери — это слишком много!

Тогда ее спасла новая беременность, а когда родился Жорик, Мария буквально утопила сына в чрезмерной любви и заботе. Мужу запрещалось повышать голос на ребенка, а когда Виктор шлепнул севшего на голову малолетнего наглеца по пухлой пятой точке, супруга налетела на него, как фурия, устроила грандиозный скандал и заявила, что подаст на развод, если муж еще раз посмеет поднять руку на Жорика.

Развод был ему не нужен, тогда Виктор только начинал свое дело, а жена происходила из достаточно обеспеченной семьи, и тесть был его основным кредитором. Воплоти Мария свою угрозу, и Толстых останется на улице голый, босой и без гроша в кармане. Пришлось смириться со слепой любовью супруги и просто закрыть на это глаза.

Он развивал дело, она — кудахтала над наглеющим с каждым днем сынком. Избыток сладкого, мучного и калорийного привел к ожирению второй степени, избыток вседозволенности — к хамству высочайшей пробы. Виктор Алексеевич редко бывал дома, давно имел молодую красивую любовницу и откупался от жены и ненасытного Жорика немалыми суммами на «карманные расходы».

Такое положение устраивало всех. До недавнего времени. У ресторатора создалось впечатление, что его кто-то попросту проклял: в его собственном японском ресторане отравился фугу Георгий, сошла с ума Мария, такого удара ее психика не выдержала. Пришлось закрыть «Фудзияму» — после смерти сына посетители ходить туда перестали, и ресторан быстро стал убыточным, грозил пойти на дно и последний открытый Толстых китайский ресторан.

А вчера позвонил тесть и потребовал полностью рассчитаться по всем кредитам:

— Ты не уберег моих внуков, довел до сумасшествия дочь, верни хотя бы то единственное, что удалось тебе сохранить — мои деньги! Если через три дня мои счета не пополнятся — считай себя покойником, — властный и холодный голос тестя звучал, как погребальный колокол.

О связях отца супруги с городским криминалом Виктор Алексеевич прекрасно знал и сейчас мучительно размышлял — где достать необходимую сумму?

От бесплодных попыток спасти свою шкуру, его отвлек телефонный звонок:

— Виктор Алексеевич? — осведомился смутно знакомый голос.

— Да, а с кем имею честь? — спросил в свою очередь Толстых, ощущая внутри противный холодок.

— Сташевский Артур Сергеевич, — спокойно представился мужчина. — Мы с вами уже беседовали не так давно. Я...

— Лечащий врач Марии, — нетерпеливо перебил Толстых. — Так что там с ней? Ей лучше?

— Сожалею, — в доселе бесстрастном голосе доктора послышались сочувственные нотки. — Но ваша супруга сегодня скончалась.

— Как?! — ахнул Виктор Алексеевич. — Разве от ее болезни умирают?

— Шизофрения тут не при чем. У Марии Петровны случился острый сердечный приступ. Спасти её мы не сумели, хотя реанимационная бригада сделала все возможное. Соболезную, — произнес спокойный голос врача. — Тело можете забрать через сутки.

В трубке послышались длинные гудки, ресторатор швырнул ее на стол и сжал голову руками. Всё. Это конец. Теперь тесть его просто убьёт, даже не дожидаясь возврата денег.

Как сомнамбула поднялся Толстых из-за стола, не запирая кабинета, покинул офис, сел в свой, припаркованный неподалеку автомобиль, но завести двигатель не успел. Сердце мужчины остановилось в тот момент, когда секундная стрелка на часах Ягами Лайта упала на сороковое деление.