Я никогда не узнаю, кто меня заразил и когда это случилось. Не узнаю, по чьей вине я теперь... положительный. В шестнадцать лет. А еще я понятия не имею, что мне со всем этим делать. Как жить? И стоит ли вообще жить?

Этот долбанный «плюс» здорово напоминает крест. Кладбищенский. Который и появится над моей могилой рано или поздно. Блять, кому я вру! Рано. Слишком.

И до чертиков обидно. Почему я? Жизни что, недостаточно было макать меня в дерьмо с самого рождения? А это — еще один ее подарочек? Вот только «спасибо» за него я ей не скажу. Как и за то, что оказался на панели в тринадцать лет.

Нет, меня не похитил какой-то ебнутый на всю голову сутенер-педофил. Просто моя мать решила, что я уже достаточно взрослый и обязан зарабатывать, раз отцу этим заниматься некогда. Кто-то же должен приносить в семью деньги, чтобы папаша мог и дальше пить, как скотина, что он и делал. Блять, я вообще не помню его трезвым...

И моего самого первого клиента мать тоже нашла мне сама. Это был один из ее знакомых — старый, вонючий пидор, любитель молоденьких мальчиков. И не просто молоденьких. Очень молоденьких и обязательно девственников.

За последние три года меня трахала гребаная куча мужиков, но ту ночь я помню до сих пор. Хотел бы забыть. И не могу. Я помню мерзкий запах изо рта этого лысого уебища. Помню его слюнявые губы. Помню, как по моему телу скользили дрожащие от нетерпения, липкие, потные руки. Помню, как... Нахуй.

Когда я попытался вырваться, он влепил мне затрещину и сказал, что чем больше я буду рыпаться, тем хуже будет мне самому. И добавил, что уже заплатил моей матери пятьсот баксов за право «первой ночи». И лучше мне быть хорошим мальчиком, не то матери придется вернуть деньги.

И я был хорошим. Я был, блять, самым лучшим. Я даже не орал, хотя это было больно. Очень больно. Впившись зубами в угол подушки, я слышал, как кряхтит и пыхтит за моей спиной этот пидор, и молил Бога, чтобы у жиртреста случился сердечный приступ. Прямо сейчас. Чтобы он подох прямо на мне.

Но Бог, походу, забыл вытащить свои Святые Беруши. Или молитвы таких, как я, не считаются? Мне же еще в аду сгореть предстоит. Как будто мало мне того ада, в котором я живу.

Пятьсот баксов... Больше столько за раз мне не давал никто. Расценки были гораздо ниже: минет — пятьдесят, трахнуть меня обходилось в сто долларов, без презерватива — двести. Безопасность? Какая нахер безопасность? Две сотни баксов лучше, чем одна!

Вот так я и зарабатывал. А потом моя мать попыталась грохнуть моего папашу в пылу очередной пьяной драки. Было бы охуенно, если бы они друг дружку порешили. Но так повезти мне не могло. Бухая в говно, мать промазала, но под суд угодила. А меня определили в приют. Сначала — временно, потом мать вообще от меня отказалась. Отдала на усыновление.

И в первой же приемной семье, «папочка» пожелал сблизиться со мной по полной. Я двинул ему по роже и сбежал. Этот урод хотел даром иметь то, за что другие платили. Так дешево я еще не продавался и не собирался начинать.

В уличную жизнь я втянулся быстро. Научился давать пизды конкурентам. Брать деньги вперед и повторять скороговоркой, подбегая к очередной машине:

— Нравится молодой член? Ты можешь пососать его за пятьдесят баксов!

Или так:

— У меня узкая задница и нет рвотного рефлекса! Ты можешь трахнуть меня за сотню. Без презерватива — две. Лучшего не найдешь!

Единственное, чего я не скажу никогда:

— Я — положительный.

Я не идиот, чтобы лишать себя заработка! Кто будет трахать ВИЧ-инфицированного? А если я ничего не заработаю, мне опять придется ночевать на улице, а это полное дерьмо. Снова пытаться заглушить голод косяком, который принесет кто-то из ребят. Из тех, кому повезло больше, чем мне.

Радует то, что недолго музыке играть. И скоро для меня все закончится. А еще, мне абсолютно похуй, сколько пидоров заражу я сам. Как было похрен тому, из-за кого я теперь положительный.

Качество товара на риске покупателя.

И разве не стоит моя офигенная задница одного маленького минуса — положительной реакции?