Я лежал на своей кровати, смотрел на листок из блокнота Миранды и пытался подавить усиливающееся с каждой минутой любопытство. Мне до усрачки хотелось знать, что же на нем написано или нарисовано.

Домой я вернулся час назад. Поел, принял душ, ответил на кучу вопросов Бена и ушел в свою комнату - отдохнуть, как я сказал своему приемному отцу. Валяясь на кровати в одних трусах, я пытался выбросить из головы мысли о Миранде и листке из ее блокнота. И получалось это у меня хреново, а точнее — не получалось совсем.

Стоило мне вспомнить её запах, волосы, грудь, и сердце начинало стучать быстрее, а член стремительно твердел. Блин, неужели я умудрился уже залипнуть? Или это просто недотрах? Потому и встает от ветерка. Скорее всего. Потому что ничего такого в ней нет. Ниже меня на полголовы, худая, да и грудь небольшая... как раз такая, как мне нравится!

И свитер этот её черный, с голым плечом. Прижать бы её к шкафчикам этим и поцеловать в плечо, в шею, а потом положить руки на талию, забраться под свитер ладонями и...
Черт! Тяжело дыша, я тряхнул головой, пытаясь взять себя в руки. Вот-вот, в руки брать и придется. В руку. Потому что иначе не отделаться от сносящих крышу картинок, возникающих в воображении.

Представляя, как расстегиваю ее джинсы, я опустил руку в ставшие жутко тесными плавки. Пальцы привычно сомкнулись вокруг члена — я прикусил губу и негромко застонал. Блин, как же я хочу, чтобы это её рука вот так сжимала мою плоть, чтобы она гладила мои бедра, чтобы её волосы щекотали моё тело...

Я хочу её, эту Миранду Каллахам. И не хрен врать самому себе! Моя рука двигалась всё быстрее, дыхание учащалось, и вот я смял одеяло во второй руке и выгнулся, чувствуя, как течет по телу пот, и судорожно-сладко сокращаются мышцы.

— Мать твою, — прошептал я, облизывая пересохшие губы, — только этого мне не хватало! В первый же день, блин...

Я нащупал на тумбочке коробку с салфетками, быстро привел себя в порядок, натянул трусы и вытащил из кармана джинсов листок. Тот самый, из её блокнота. Зачем-то я поднес его к носу и понюхал. Но ничем, кроме новой бумаги, он не пах. Я вспомнил, что и от самой Миранды не пахло ничем, ни духами, ни косметикой. Едва уловимый запах ее тела и всё.

Да она и не красилась почти, это я тоже заметил. И мне это понравилось. Чем меньше на девчонке штукатурки, тем меньше шансов испугаться утром. Блин, чтобы вместе проснуться утром, надо вместе лечь спать вечером! А с этим у меня как раз и проблемы.

Толку с того, что Миранда мне нравится? И, представим невозможное, я понравлюсь ей. Как только она узнает, что я положительный, и как я им стал — конец всему. Это мы уже проходили.
А может... ничего не говорить? На мне же не написано... И, если предохраняться, то... Нет! Так нельзя. Это нечестно. Проще, но нечестно. Ведь если врать друг другу — зачем вообще быть вместе?

И вообще, толку обо всем этом думать? Что-то незаметно, чтобы я Миранде понравился. Я видел, как на меня смотрят девчонки, и знал, что симпатичный, но... Она на меня так не смотрела. Миранда вообще никак на меня не смотрела! И те только на меня. Мне показалось, что она постоянно о чем-то размышляет, о чем-то очень важном и невеселом. Знать бы, о чем...

А может, ответ находится ближе, чем я думаю? А вдруг на этом листке я и найду подсказку? И смогу помочь Миранде, хотя бы просто как друг. Не думаю, что тут окажется что-то очень секретное. И даже если она так же «схематически» парней рисует, в обморок я точно не упаду!

Блин, я знал, что сделаю это с того момента, как поднял листок с пола. А еще, я никогда не был бойскаутом!

Переведя дыхание, я развернул бумажку. Это оказался не рисунок. Это были... стихи. Чуть угловатый, нервно-рваный почерк, несколько перечеркнутых слов. Интересно, о чем это?


Я просила у Бога любви,
Издеваясь, послал тебя.
Ты как вирус в моей крови.
Ненавидеть учусь, любя.

Проклинаю и вновь зову,
Задыхаюсь, тону в тебе.
Отпусти ты меня, я молю,
Я хочу побыть в пустоте.

Растворись, пропади, сгори!
Прекрати мои струны рвать!
Жаль, прося в молитвах любви,
Не могла наперед я знать,

Что ты просто меня убьешь,
Душу вырвешь и бросишь вон.
Нет любви. Это просто ложь.
Нет мечты. Это был лишь сон.


Я прочитал стих раз и другой, и никак не мог понять — нравится мне это или нет. Вообще-то, я стихи не любил, терпеть не мог заучивать их наизусть, но этот... Он был какой-то... Что-то в нем меня зацепило. Особенно — последние две строчки. Они продолжали звенеть у меня в голове. Он них становилось холодно и неуютно. Безысходность, так кажется, называл Бен это состояние. Я точно так же себя чувствовал, когда Калли от меня отказалась.

Неужели Миранда сочинила его сама? По всей вероятности — да. Я сам видел, как она его писала. И зачеркивания эти. Когда переписываешь чужое, столько раз править не будешь. Я решил сохранить этот стих для себя — на всякий случай, и быстро набрал его на компе. Даже папку специальную завел, буквой «М» ее пометил и сунул стих туда.

А листок я завтра утром ей верну. Ни в чем он мне не помог, только еще сильнее запутал. Еще больше стало вопросов, а где искать ответы я по-прежнему не знал. И я, конечно же, не собирался говорить Миранде, что читал это, но...

***

— Привет, — поздоровался я, увидев ее у шкафчиков.

— Хай, — кивнула мне Миранда, доставая нужные книги. — Отмычка больше не нужна, я запомнила код.

— Молодец. Слушай, ты вчера кое-что потеряла, — начал я.

— Надеюсь, не кошелек?

— Нет, вот, — я протянул ей листок. — Я хотел еще вчера тебе его отдать, но ты уже ушла.

Она почти выхватила у меня бумажку и почему-то покраснела. Сильно. До самых корней черных волос. Облизнула губы, сунула листок с карман джинсов и спросила, глядя мне в глаза:

— Ты читал? Только не ври.

Я на секунду отвел взгляд, вздохнул и сказал:

— Да. Это твоё?

Теперь опустила глаза Миранда, а потом ответила одними губами:

— Да, — развернулась и пошла прочь.

Я проводил ее взглядом, еще раз заценив прелести стройной фигуры, и поплелся следом, переваривая услышанное. Она ведь тоже могла соврать, как и я, но мы оба не стали этого делать. А еще мне очень понравилось, что Миранда, признавшись в авторстве, не стала кокетничать, хлопать ресницами и спрашивать, понравилось мне или нет. Спрашивать, ожидая похвалы.

Я бы не похвалил. Потому что мне не понравилось. Я не люблю, когда кому-то больно, а помочь нельзя ничем. Этого я от Майкла нахватался. Это он у нас Мистер Доброта! Ну, как же, помощник Гнева и не может быть другим!

Первой сегодняшней лекцией у нас оказалась зарубежная литература. Но я никак не мог сосредоточиться на словах профессора Пауэлла. Миранда сидела позади меня, и мне постоянно хотелось повернуться и сказать... Неважно, что, но что-то хорошее. Я ерзал, вертелся и, в конце концов, допрыгался.

— Мистер Брукнер, полагаю, вы отлично знакомы с русской поэзией, раз позволяете себе не слушать? — профессор уставился на меня поверх очков, а я встал и ответил:

— Нет, мистер Пауэлл, я совершенно незнаком с этой вашей поэзией. Я вообще стихи не люблю, ни американские, ни зарубежные. — Блин, какого хрена я это понес? Меня словно кто-то за язык дергал.

— Ни и чем вам не угодили стихи? — скрестил руки на груди профессор.

— Они скучные, — ляпнул я, спиной чувствуя взгляд Миранды. — И все об одном и том же.

— Потрясающе! Вы меня поражаете! Об одном и том же? Кхм... Мисс Каллахам, вы хотите что-то сказать?

— Профессор, думаю, всё дело в том, что мистер Брукнер еще не нашел того поэта, который бы ему понравился, — Миранда говорила совершенно спокойно, а я чувствовал, что почему-то краснею. Какого хрена я выставил себя идиотом перед девушкой, которая мне мало того, что нравится, а еще и сама стихи сочиняет?

— Вы полагаете? — поднял бровь Пауэлл.

— Уверена.

— Тогда вот вам задание: к следующему занятию подберете для себя и для мистера Брукнера стихи русских поэтов, и прочтете их нам.

— Хорошо, профессор, — послышалось из-за моей спины.

— Мистер Брукнер?

— А у меня есть выбор?

— Нет.

— Тогда зачем спрашивать? — пожал я плечами, садясь на место. Вот, блин! И дернул же черт ляпнуть, что я стихи не люблю!

После звонка Миранда молча положила передо мной на стол листок. На нем было написано: «Сергей Есенин, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Владимир Высоцкий».

— Эй, это что? — спросил я, хватая ее за руку и не давая уйти.

— Поэты. Русские. Думаю, тебе понравится, — она высвободила свои пальцы и вышла из кабинета.

Я догнал ее на полпути в следующую аудиторию и осторожно взял за локоть:

— Подожди! Я не хотел!

— Что ты не хотел?

— Ну... я фигню о поэтах спорол, — я вздохнул. — Но я и правда не люблю стихи.

— А я тут причем?

— Ну, как причем? Ты же тоже сочиняешь, — скороговоркой добавил я.

— Забей, — Миранда повела рукой, высвобождая свой локоть. — Я действительно пишу ерунду. Об одном и том же. Сопли в сахаре, — тут она вытащила из кармана тот самый листок, и не успел я хоть что-то сказать, как к моим ногам посыпались белые обрывки:

— Ты, прав, Хантер, — так же спокойно сказала она и ушла.

А я стоял, дурак дураком, глядя на бумажные клочки. Меньше всего я хотел её обидеть и сделал это. На следующих лекциях, я сидел молча, пытаясь придумать, как исправить собственную ошибку, и не мог.

Миранда снова сидела впереди меня, и смотреть на преподавателя мне категорически не хотелось. Я невольно любовался её волосами и рукой, которой она подперла щеку. Я видел, что у нее совсем нет длинных когтей, которыми вооружились остальные девчонки. А еще на худых, длинных пальцах Миранды не блестело ни одного кольца. У нее вообще украшений не было, и это тоже показалось мне странным. Обычно девчонки просто обожают всякие безделушки.

Я никак не мог понять — что же в ней такого? Старался и не мог. Чем она меня так зацепила? Ведь в группе полно куда более симпатичных девчонок. Но я почему-то видел только её, даже на уроке танца, который был следующим.

Сейчас наши девчонки напоминали стаю попугаев — такими яркими были их обтягивающие спортивные костюмы. Миранда в своей светло-голубой футболке и таких же шортах просто терялась на фоне этого многоцветья. Для всех, но не для меня.

Я в полной мере оценил стройность девушки и впервые увидел, что у неё красивая шея, потому что волосы Миранда собрала в тяжелый узел на затылке, и он даже чуть оттягивал ее голову назад. А я невольно представил, как касаюсь этой шеи губами, как...

Я резко отвернулся. Не хватало только, чтобы у меня сейчас встал. В спортивных штанах это заметят все — вот будет прикол. Но на этом мои испытания не закончились.
Наш хореограф распинался о том, что танец просто необходим каждому актеру, а без пластики в кино и театре вообще делать нечего. А потому он возьмет на себя это неблагодарное дело — научить нас двигаться более-менее изящно.

Рожа этого танцора казалась мне подозрительно знакомой. Готов поклясться, что я как-то видел его в «Вуди»... или у нас на Либерти-авеню, когда еще работал там. Я с ним не трахался, это я знал точно, но что он не натурал я был уверен. Впрочем, он этого и не скрывал особо — выдавали подведенные глаза и слегка манерная речь.

Я почти не слушал, что он молол, но тут кто-то из парней бросил насмешливо и громко:

— Да кто сейчас танцевать не умеет! В клубы все ходят! Только время зря потратим!

— Вы серьезно? — прищурился хореограф, выискивая умника в толпе.

— Абсолютно. Вот кто в клубе не был ни разу? Есть такие? Руки поднимите! — продолжал гнуть свое мой одногруппник — высокий, плечистый блондин, чем-то похожий на Джастина. — Вот, видите, — бросил он насмешливо, не видя ни одной руки. — Так что вы зря потратите наше и свое время.

— Зря, говорите? Ну, хорошо. В таком случае будьте столь любезны показать мне, как вы танцуете! — теперь усмехался учитель. — Но клубная эпилепсия мне не нужна! Я хочу видеть парный танец. Старый добрый вальс. Сейчас я разобью вас на пары и начнем.

— Э-э-э, а что-то посовременнее можно? — спросил блондин. — Ваш вальс в последний раз динозавры танцевали, до того, как вымерли!

Смех группы поддержки и обожателей, которыми «Джастин» уже успел обзавестись, ничуть хореографа не смутил:

— Смеяться будете потом! Если будет над чем. Итак, начали, — он принялся делить нас на пары, и я услышал: — Брукнер, вашей партнершей будет... Каллахам.

Я боялся, что Миранда сейчас откажется быть со мной в паре, но она не сказала ничего. Ни слова. А когда я подошел к ней, шепнула:

— Не повезло тебе.

— Это почему же?

— Мне слон ноги отдавил! — чуть усмехнулась она.

— То есть?

— Я не умею танцевать. Вообще. Никогда не умела. А руку не подняла, чтобы не позориться.

— Хочешь прикол?

— Ну?

— Я тоже.

— Ну, тогда не повезло мистеру Райту, — мрачно процедила Миранда, бросая взгляд в сторону хореографа. — Я ему сочувствую.

— Ты уже не сердишься на меня? — спросил я, пользуясь моментом.

— Почему «уже»? Я и не сердилась. За что? Ты сказал правду, это лучше, чем врать. Или молчи, или не лги, — добавила она совсем другим тоном, и больше мы не разговаривали. Не до того нам было, потому что опозорились перед хореографом мы все. И гонял он нас до самого звонка, пытаясь добиться хоть чего-то похожего на тот проклятый вальс.