У всех бывают дни, которые не задаются с самого утра. Никаких шекспировских трагедий в них вроде бы и не происходит, но к вечеру из-за мелочей жизни, обрушивающихся на собственный хребет последней соломинкой, хочется по-гайдаевски «рвать и метать», а заодно придушить ту продавщицу из магаза и расстрелять на компе собственного начальника, опять заставившего сидеть на работе допоздна. Себя же ощущаешь тем самым загнанным парнокопытным верблюдом, не сказать еще хуже, спину которого соломинка переломила.

У Константина Ивановича сегодня был как раз такой день. С утра его разбудил звонок жены, с которой он прожил около трех лет и развелся пару месяцев назад. Развод получился громкий, с публичными скандалами, но в итоге супруги все-таки остались друзьями, вспомнив, что работают в одной профессиональной сфере. Теперь в восемь утра Любочка по старой доброй привычке интенсивно требовала от Костюни денег на новое осеннее пальто и жалобно, во всех подробностях, описывала сцены вчерашнего похода к стоматологу.

Отделавшись, наконец, от экс-супружницы, Костик прошел на кухню и по запаре спалил пустой электрический чайник. Хлеб, из которого Костик намеревался приготовить себе гренки, оказался покрытым равномерным слоем зеленовато-синей плесени, сосиски тоже сомнительно благоухали в холодильнике, полностью оправдывая свое название «Пикантные». Надежды на завтрак, хоть как-то примиряющий Костика с утренней ноябрьской действительностью, умерли, так и не родившись.

Тяжело вздохнув и задумчиво почесав в макушке, Костюня принялся собираться на работу. С утра ему надо было быть в региональном отделении Министерства культуры, а потом читать лекции наглым и уже начавшим зазнаваться студентам-старшекурсникам. Студенты попались противные, и так и норовили подловить и подколоть препода на мелочах.

В общественном транспорте Костику наступила на ногу шестнадцатисантиметровым каблуком высоченная эффектная блондинка и свезла лакированную кожу любимых ботинок на самом видном месте. Выматериться вслух не позволила лишь природная интеллигентность Костюни.

Потом уже в офисе томным, полным незамужней сорокалетней страсти голосом начальница вызвала Костика по селектору к себе на совещание тет-а-тет.

— Что Вы, что Вы, Жанна Владимировна... ну как можно? У нас ничего не стоит, а уж тем более работа,- затравленно бормотал Костюня, пытаясь оторвать ее цепкие пальцы от собственного паха, а заодно вежливо согнать с колен, на которые она резво запрыгнула, закрыв за собой дверь на замок.

— Константин Иванович, а может, а может... мы с вами дополнительно поработаем, например, у меня на даче? — выдыхала страстно она, целенаправленно подбираясь к ширинке и нащупывая сквозь ткань орудие производства.

Еще никогда Костюня не ощущал себя так отчаянно близким к изнасилованию и таким унизительно беспомощным. Отказать руководству — означало самому себе подписать приказ об увольнении. Согласиться — было еще хуже. От Жанны Владимировны уже исходил легкий аромат спиртного, завуалированный мощной сладостью «Диора». Сегодня был как раз короткий предпраздничный день, а в такие дни она позволяла себе расслабляться.

— Жанна Владимировна, — пролепетал Костик и внезапно понял, что... спасен. У начальницы зазвонил мобильник, она решительно встала с колен мужчины, отряхивая узкую офисную юбку-карандаш, и отвлеклась на обещающую стать долгой воспитательную беседу с малолетним сыном.

Воспитывать чадушко начальница любила с чувством и расстановкой не менее двадцати минут и вкладывала в это дело весь темперамент педагога в прошлом.
Костюня боком выскользнул из кабинета и, счастливый, что на сегодня удачно отбился от попытки изнасилования на рабочем месте, направился в местную «тошниловку», где успешно отравился жесткими, не жующимися котлетами и лимонным резиновым блином комковатого пюре, после чего на него совсем не эстетично, но закономерно на глазах у ухмыляющихся коллег напал приступ дичайшей икоты. Унять икоту в течение часа не помогали никакие хваленые по телевизору медицинские препараты.

А в университете Костюню ждала... пустая аудитория. Его пара была у старшекурсников последней, а перед ней, как назло, образовалось «окно». Коллега Костика подло заболел гриппом. Старшекурсники, в свою очередь, решили подрезать себе «график».

«Мать твою. Вот ведь паразиты, хоть бы предупредили через старосту, — не сдержался уже про себя Костюня. — Можно подумать, мне такая охота переться к ним через весь город. Я бы тоже с удовольствием забил. Ну, ничего, получат они еще у меня зачет».
Потом была снова давка в общественном транспорте и поход по магазинам за едой.

Домой, в итоге, голодный, униженный и оскорбленный на сексуальной почве Костюня зарулился в восьмом часу вечера... чтобы лицезреть упругую апрельскую капель, меланхолично стучащую с потолка кухни. Рабочий портфель выпал из рук, а Костик на автопилоте плюхнулся на плюшевый кухонный диван, уже впитавший в себя часть домашнего дождя. Обивка подозрительно чавкнула, хлюпнула, а под пятой точкой стало мгновенно мокро и по-детски обидно.

— Ну все, урою суку, — блаженно-мстительно выдохнул Костик в голос и ощущая, что нашел, на ком вызвериться за весь свой неудачный день, рванул на разборки этажом выше в квартиру, где проживал двадцатичетырехлетний разгильдяй—сосед Левочка, с которым он иногда пересекался в лифте.