Константину Ивановичу снился во всех интимных подробностях... сосед сверху. Во сне на кухне Костюни голый Левочка стоял, оперевшись кистями о стол, игриво отставив округлую эпилированную попу. Руки Костюни сами потянулись попробовать на ощупь ее упругость, а тело прошибла первая волна возбуждения.

Костик (неожиданно обнаруживший себя во сне тоже голым) неуверенно, дрожащими пальцами сжал аппетитные ягодицы Левочки до покрасневшей мягкой кожи и вдруг с ужасом осознал, что упирается в ложбинку между ними собственной уже готовой к началу кухонного беспредела плотью. Левочка умело прогнулся в пояснице, вильнул попой, елозя, позволяя уже сочащемуся смазкой члену Костюни упереться в напряженный пульсирующий анус.

Костик застонал протяжно, задышал тяжело, как паровоз, понимая, что еще чуть-чуть и остановиться не поможет даже аварийный тормоз в виде грозящей аморалки, и схватил Левусика за бедренные косточки. Соски Костика предательски напряглись и сжались, а по спине полился пот. «Мама, что я делаю», — пронеслось в мозгах.

— Констатин Иванович, вы при коллективе публично обещали оттрахать меня до конца декады, — почему-то голосом Жанны Владимировны во сне произнес Левочка, еще больше выгибаясь в спине и ложась грудью на стол. — Иначе мы не выполним производственный план.

Потом Левусик широко расставил ноги, позволяя разглядеть интимное место до пульсирующих складочек.
То ли от напоминания о работе, то ли от открывшегося вида, Костюня со свистом втянул воздух, прикусил губу, сжал зубы, зарычал и, крепко зажмурившись, армейским маршброском въехал в теплое тугое Левочкино нутро. Там оказалось неожиданно узко и приятно. Перед глазами от напряжения поплыли красные пятна, в ушах застучали барабаны, а собственный член набухал в Левусике, все больше распирая покрасневшую от шлепков и щипков попу неожиданного партнера.
Левочка тоже протяжно застонал, хватаясь полусжатой ладошкой за собственную плоть, и начал активно исполнять поставленные руководством рабочие задачи.

— На стол хочу, — снова выдохнул Левушка чужим голосом. — На нем меня трахай.

Константин Иванович заорал на всю квартиру, смел одним рывком к чертовой матери все с кухонного стола и водрузил на него Левусика.
Левчик, лежа на спине, радостно, довольно захохотал, прижимая руками к груди длинные ровные ноги, и с грацией молодой лани перенес их на плечи Костика, обвил ими шею. Уже разработанное, но такое же ненасытное кольцо как будто специально сжимаемых Левочкой мышц снова поймало в сладкий плен Костюнину плоть, начался второй раунд кухонного балета.

Такого в свое время не творила даже Любочка. Левочкина не очень большая, но красиво очерченная плоть подрагивала в такт движением Костюни, елозила влажной дорожкой по его животу, и это еще больше заводило. От каждого прикосновения Костика к мошонке или головке плоти Левуси, тот шипел, стонал, матерился или замирал на секунды с полуоткрытым ртом от мгновенного оргазма, когда Костюня засаживал особенно глубоко. Левочка был прекрасен и знал об этом.

— Сука, какая же ты сука, — задыхался от стонов Костюня, беря его на таран и засасывая губами изящные пальцы на ноге Левки, подставляя для большего упора ладони под его стопы.

— Кончи в меня, — стонал Левусик под аккомпанемент шлепков плоти и чмоков-чпоков, стоящих в воздухе.
Держаться больше не было сил, и закусив любовника за бедро, Костюня выстрелил в него семенем, которое больше не могло томиться в орудии производства...

...Тридцатидевятилетний Константин Иванович проснулся под утро в холодном поту... и влажной от спермы постели, наглядно свидетельствующей реалии ночного кошмара. Потом на кухне он жадно, большими глотками пил холодную воду прямо из-под крана и усиленным мозговым штурмом пытался осознать, как так вышло, что героем его секс-фантазий впервые стал... мужчина.

Осознавать категорически не получалось. Но хуже всего было другое. При любой мысли о Левочке, при воспоминании о прикосновениях к его ухоженному, добротному телу во время вчерашней драки пах наливался неизменной каменной тяжестью, а перед глазами назойливо маячила Левкина напряженная, бьющаяся венкой плоть.

Константин Иванович в отчаянии сжал виски. Принял холодный душ. Потом долго и пристально разглядывал себя в зеркало. Все было на месте. Все было как раньше. Два глаза, нос, рот, руки, ноги. Ничто вроде бы не выдавало в нем новорожденного педераста, как говорили в роте Костюни.
«Один раз не пидорас, второй раз — пока не пидорас, третий раз... точно даст».

...Эта идиотская поговорка застряла обрывками будущего общественного осуждения и порицания, когда Костюня тоскливо брел по продуктовому магазину, пристально и придирчиво рассматривая других мужчин.

Выводы после визуального осмотра представителей своего пола не обрадовали, но отчасти успокоили. Попадавшиеся на глаза мужики казались Костику более сексапильными, уверенными в себе и привлекательными, чем нагруженные колясками с детьми и замотанные суровым бытом домохозяйки.
Однако ни на кого из них у Костюни не стояло.

«Может быть, я бисексуал?» — со слабой надеждой подумал про себя Костюня. Но тут на него снова накатили воспоминания о Левочке и ночном кошмаре. Плоть сама собой ожила в штанах, ширинка начала давить и Костюня, сломя голову, понесся в туалет гипермаркета.