— Простите меня, святой отец, ибо я согрешил, — раздалось по ту сторону решётки, и Анжело невольно вздрогнул. Рафаэль. Этот голос и запах невозможно не узнать.

— Слушаю, сын мой, — автоматически произнесли губы священника, а пальцы сильнее сжали чётки.

— Я... поддался искушению, падре, — почти натуральное сожаление, — не устоял.

— Что ты сделал, Рафаэль?

— Недавно мать послала меня на виноградник, — начал подросток, — нужно было собрать оставшиеся гроздья. Я пошёл, а там... Там была девушка, и она завела со мной разговор. Она смотрела на меня, а ветер трепал её волосы и задирал платье. А ещё... она была без лифчика, падре, и я видел её соски.

— Рафаэль, — кашлянул Анжело, давая понять, что мальчишка увлекается, — ты не мог бы... ближе к делу.

— Я возбудился. Очень сильно. Я не мог это скрыть, потому что в шортах всё очень заметно, — быстро заговорил кающийся, — она посмотрела на мой пах, а потом подошла и поцеловала меня. Я должен был её оттолкнуть, чтобы не грешить, но не смог. От неё так вкусно пахло виноградом, и на губах был сок, — теперь Рафаэль придвинулся вплотную к решётке, и его горячее частое дыхание почти касалось щеки Анжело. — Потом она сунула руку мне в шорты и схватила за... — запнулся Рафаэль и добавил тише, — член.

— Рафаэль, — чувствуя, как полыхнули щёки, оборвал подростка священник, — достаточно. Ты... переспал с ней?

— Да, отче, я сам не понял, как это получилось. Только что мы стояли и говорили, и вот уже она лежит подо мной, а я трах...

— Достаточно, — громче, чем стоило бы, повторил священник. — Блуд — один из семи главных грехов. Этим ты ещё сильнее осквернил своё тело, понимаешь?

— Надо же, — расстроено вздохнул Рафаэль, — а ведь оно было куда приятнее, чем др... чем самому, — поправился в последний момент. — Почему всё приятное — грех?

— Не всё, — ответил Анжело, — есть много вещей, приносящих удовольствие и не являющихся грехом, но не в этом случае, сын мой. Думаю, в этот раз мне придётся наложить на тебя епитимью: чтобы получить отпущение грехов, тебе нужно... — и дальше он назвал молитвы, которые подросток обязан будет читать в течение трёх дней.

***

Когда Рафаэль покинул исповедальню, Анжело облегчённо выдохнул — почему-то было сложно разговаривать с ним. В голову настойчиво лезло увиденное накануне и постоянно вспоминалось сказанное Рафаэлем своему партнёру: «Приходи сюда завтра в это же время». В том, что Джино придет, священник нисколько не сомневался, как и в том, что... тоже явится туда, хоть его никто и не приглашал, но должен же он положить конец тому, что вытворяет этот так подробно исповедующийся юнец.

Никогда прежде Анжело не доводилось встречаться с такими, как Рафаэль, в семинарии их просто не было. Те, кто не мог справиться с греховной натурой, долго не задерживались, а те, кто оставался — учились обуздывать себя. А этот мальчишка буквально дышал пороком, был воплощением соблазна, его красота становилась уже не благословением, а проклятием. А еще она напомнила Анжело о том кратком периоде, когда его, студента первого курса, начали посещать сны, непристойность которых была таковой, что даже говорить об этом вслух являлось грехом.

Не раз и не два Анжело снилось, что кто-то из братьев оказывается среди ночи в его кровати, чужие руки касаются тела, а губы оставляют на коже горячие следы. Анжело пришёл в семинарию сразу после школы, и сексуальный опыт у него уже имелся, но только с девушками. В семинарии женщин не было, потому и приходили в голову греховные мысли относительно братьев, а время от времени эти видения были настолько реалистичными, что Анжело просыпался от собственного стона, понимая, что разрядка уже случилась.

И тогда он пошёл на исповедь к своему духовнику и до сих пор помнил, как сложно было подбирать слова, как тяжело — поднять голову и посмотреть в глаза священника.

Анжело не смаковал свои грехи так, как делал это Рафаэль — стыд сжигал не только щёки, но и душу, и казалось, что прощения ему не видать. Но, по всей вероятности, для духовника всё это не было такой неразрешимой проблемой, как для Анжело. Грехи он семинаристу отпустил и пояснил, как стоит поступать, как бороться с искушением, напомнив, что содомский грех — мерзость в глазах Бога.

И вот теперь это снова случилось, только в несколько раз острее. Мысли о Рафаэле навязчиво крутились в голове: его глаза, губы, тело — возникали перед Анжело в самые неудобные моменты, и впервые за несколько лет соблазн явился в сон, пока что как зыбкое, размытое и жаркое видение. Это нужно было срочно прекратить, не позволить Рафаэлю и дальше скатываться в грех, увлекая за собой и Анжело.

***

Он нашёл подростков на том же месте. Джино, пунцовый и вспотевший от возбуждения, наблюдал, как Рафаэль медленно расстёгивает его джинсы, одновременно целуя в шею и что-то шепча, заставляя смущаться ещё сильнее. А потом Рафаэль стащил штаны и трусы с мясничонка и коснулся его члена сначала пальцами, а после — губами.

Похоже, понятие стыда Рафаэлю знакомо не было, более того — он откровенно наслаждался тем, что вытворял. Анжело видел такое только в похабных фильмах, которые смотрел ещё до того, как стал семинаристом, но и там подобное делали женщины, теперь же перед ним разворачивалась картина того, что частенько происходило между братьями, но миновало самого Анжело. И снова по какой-то неведомой причине он не вмешался, даже отвести глаз не сумел, словно Рафаэль обладал какой-то странной властью над ним, его телом и разумом.

Джино стонал всё громче, уже не пытаясь сдерживаться, но Рафаэль вдруг прекратил свои ласки также резко, как и начал, бросил насмешливый взгляд из-под ресниц и небрежно произнёс:

— А теперь ты.

— Что? — не совсем понимая, где находится, спросил Джино.

— Твоя очередь, — Рафаэль поднялся с колен и стащил свои джинсовые шорты, под которыми не оказалось белья. — Я показал тебе, как надо. Давай.

— Я не умею, — пробурчал тот.

— Так учись, — Рафаэль надавил на плечи мальчишки, заставляя встать на колени, — не тяни время, Джинетто, ты же видишь, как я хочу этого. Поможешь мне, а я — тебе, ясно?

Дальнейшее всё больше напоминало Анжело тот самый похабный фильм, только актёры были слишком молодыми, а стоны — некиношно искренними. Своё обещание Рафаэль сдержал, а после встал, притянул мясничонка к себе, целуя взасос, и только потом спросил, отстранившись и натягивая шорты:

— Ну, как тебе?

— Круто, — пробормотал Джино, продолжавший стоять столбом.

— Может ещё круче быть, только я тебе этого не говорил. Ты ещё маленький, Джинетто, для взрослой игры, — сейчас в голосе Рафаэля звучала откровенная насмешка.

— Я старше тебя на полгода, — серьёзно ответил тот, наконец-то прикрывая тело, — что может быть круче?

— Ты когда-то совал пальцы себе в зад? — спросил вместо ответа Рафаэль и уставился на Джино, ожидая ответа.

— Нет, а зачем? — искренне изумился тот.

— Кто же тебе даром скажет? Кроме меня, — Рафаэль притянул мальчишку ближе и продолжил: — Это приятно, Джинетто, только знать надо, куда давить.

— Да ладно! — недоверчиво фыркнул мясничонок. — Что приятного, когда в жопе копаются? Мне малому мать клизму делала — было больно.

— Так то клизмой, глупый! — рассмеялся Рафаэль: — Я хоть раз тебе соврал?

— Нет.

— Ну вот, если я говорю, что это классно — так оно и есть. Только я не могу тебе на словах рассказать, как надо, это показать нужно.

— Ну, не знаю, — Джино даже отступил на шаг, — я ж не педик...

— Ты дурак, — фыркнул Рафаэль, — педики бабские шмотки носят и красятся, а это... это просто приятно, так чего плохого? Или ты согрешить боишься?

— Если бы боялся, меня бы тут не было, да и чего бояться? Пойду, покаюсь и всего делов.

— Ага, самое то. Короче, решишь по-взрослому играть — свистнешь.

— Погоди...

— Чего?

Но узнать, что хотел сказать Рафаэлю Джино, Анжело не довелось — с другой стороны зелёной стены листьев послышались громкие женские голоса, и мальчишки рванули в разные стороны, спеша скрыться подальше с места преступления. Священнику не осталось ничего другого, как покинуть свой наблюдательный пункт, сокрушаясь о том, что так и не сделал того, зачем сюда пришёл — не остановил подростков.

***

Однако увидеть, состоялась «взрослая игра» или нет, Анжело не сумел. Возвращаясь в тот вечер домой, священник попал под дождь, который, несмотря на тёплую погоду и солнце, оказался по-осеннему холодным. На следующий день Анжело слёг: поднялась температура, горло сильно болело, а голос пропал вовсе. Священник никогда не отличался крепким здоровьем и теперь пожинал плоды собственной непредусмотрительности.

Плохо было настолько, что даже подниматься с постели оказалось непосильной задачей, и тогда он впервые оценил добродушие и внимательность своих прихожан. Они очень быстро узнали, что святой отец заболел, и взяли на себя заботу о нём, не спрашивая позволения самого Анжело, впрочем, он бы, не задумываясь, разрешил — так плохо не было давно.

В одну из горячечно-бредовых ночей Анжело пришла в голову мысль, что эта болезнь — предупреждение, ведь Бог никогда и ничего не делает просто так! В последнее время он оказался в опасной близости от греха, который излучал Рафаэль, и вместо того чтобы попытаться вернуть мальчишку на путь истинный — молча наблюдал за его выходками, а это никуда не годится. Это плохо, даже если не брать во внимание сан, для этого есть даже название.

Вуайеризм — вот что это такое, извращение, ничуть не лучшее того, чем Рафаэль занимался с Джино. Последнее, что должен делать слуга Божий — наблюдать за грехом из кустов. Это просто отвратительно, как и реакция тела Анжело на увиденное. Она всегда бывала однозначной и сильной — плоть наливалась, напоминая священнику, что у неё тоже есть свои желания, идущие в разрез с его верой.

И теперь это стало происходить не только в момент наблюдения — Рафаэль начал являться во сны Анжело с завидной регулярностью. Обнажённый и такой... порочно-прекрасный, что выдержать это было просто невозможно. Безумное желание поставить подростка на колени не для молитвы врывалось в мысли Анжело всё чаще, пугая своей навязчивостью. Картина, которую приходилось изгонять из себя, как беса — истовыми молитвами, покаянием — искренним, как и желание раз и навсегда избавиться от наваждения. Но как? Как это сделать, если Рафаэль постоянно рядом?..

Надежда, что за время болезни он сумеет обуздать себя, вернёт душевное равновесие, рухнула, когда в один из дней на пороге домишки Анжело появился Рафаэль собственной персоной в тех же джинсовых шортах, белой майке и с плетёной корзинкой в руках.

— Падре, мать послала меня к вам, — начал мальчишка, глядя на Анжело тёмно-карими, детски невинными глазами. — Сказала передать вам лазанью, — он вытащил из корзинки ёмкость с аппетитно пахнущим блюдом, — и велела, чтобы я вас накормил. А ещё, вот, — Рафаэль выудил довольно большую бутыль тёмного стекла: — Это лекарство, мать приказала вас растереть.

— Спасибо, — прохрипел в ответ священник, не поднимаясь с постели, — но есть я не хочу, поставь всё в холодильник. И растирать не нужно, мне уже лучше, возвращайся домой.

— Не получится, — покачал головой подросток, — мать мне голову оторвёт за то, что не выполнил её приказа. Она у меня знаете какая строгая? Или вы предлагаете соврать? — теперь глаза стали ещё больше и невиннее. Глядя на Рафаэля сейчас, нельзя было даже предположить, что он откровенно и бесстыдно совершает то, на что способен не каждый взрослый.

— Нет. Конечно же, нет, — кашлянул Анжело, — ложь — это грех. Как я могу такое советовать?

— Ну вот, — улыбнулся Рафаэль, снова демонстрируя ямочки на обеих щеках, — а это значит, что я вас покормлю и разотру.

— Но я действительно не хочу есть, — это была чистая правда, аппетит у священника отсутствовал напрочь.

— Ладно, — подумав, согласился Рафаэль, — лазанью съедите потом, ничего с ней не стрясётся. Я её на кухню отнесу, а вы пока рубашку снимайте.

— Зачем?

— Ну как зачем? Растирать буду, эту штуку моя мать сама делает, а вы знаете, как она в травах разбирается.

— Знаю, — кивнул Анжело, понимая, что отвязаться не получится, да и выглядеть это будет по меньшей мере странно.

Почему он не позволяет себя растирать? Чего боится? А мать Рафаэля — Мичела — действительно была отменной травницей. Об этом священник уже знал, горожане всегда обращались к ней за помощью, стоило кому-то в семье прихворнуть. Проводив паренька взглядом, Анжело принялся расстёгивать рубашку, убеждая себя в том, ничего плохого не случится за время, пока Рафаэль будет так близко.

Когда мальчишка вернулся, священник лежал на животе, уже без рубашки, ожидая обещанной процедуры. Тянуть время Рафаэль не стал, прихватив бутылку с растиркой, присел на край кровати — так близко, что это было бы опасно, если бы не слабость Анжело, вызванная болезнью. Потом Рафаэль налил на спину священника немного пахнущей травами жидкости и принялся за дело.

Сначала он просто втирал микстуру в кожу, то и дело добавляя её и не говоря ни слова, а потом... характер движений пальцев изменился. Теперь это были поглаживания — осторожные, ласкающие и недвусмысленно эротичные. Или Анжело всё это просто придумал? Его не раз и не два растирали братья в семинарии, но никогда не делали этого так, как Рафаэль. Чем ближе к пояснице опускались руки мальчишки, тем жарче становилось Анжело, хоть сегодня температура у него до сих пор была почти нормальной. Но еще хуже вело себя его собственное тело, откликаясь на эти провокационные прикосновения, застигающие врасплох и заставляющие вздрагивать.

— Я сделал вам больно? — тут же заботливо осведомился Рафаэль, наклоняясь и почти касаясь уха священника губами.

— Нет. Ты закончил? — хрипло спросил Анжело, не глядя на подростка.

— Почти, поясница осталась, падре, но вам придётся и трусы стащить, не то испачкаю.

— Не надо. С поясницей всё нормально, ты можешь идти, Рафаэль.

— Так не пойдёт, — и не думал соглашаться тот, — мать шкуру с меня спустит, когда узнает, что я опять всё через задницу сделал.

— Не узнает. Я скажу ей, что всё было хорошо, и это — чистая правда, — всё ещё надеялся избавиться от мальчишки священник.

— А вот и нет, — упрямец не желал сдаваться, продолжая растирать поясницу Анжело на границе с резинкой трусов, — плохо, потому что не полностью. Чего вы стесняетесь, я же не девица! Сто раз мужской зад видел — у меня же три брата, падре.

— Рафаэль... — начал было Анжело, но тут губы Рафаэля коснулись его затылка всего на секунду, но коснулись, и это было уже слишком не похоже на лечебную растирку. Терпеть это дальше священник не мог, а потому резко спросил: — Что ты делаешь?

— Мать всегда целовала меня так, разве это грех? — было сказано прямо в ухо, которого коснулись губы.

— Но ты не моя мать, — раздражённо ответил священник, — уходи, Рафаэль, ты сделал достаточно.

— Я могу...

— Не можешь. Уходи. Мне нужно отдохнуть, — как можно увереннее произнёс Анжело, надеясь, что Рафаэль послушается — не выбрасывать же его за дверь в самом-то деле!

— Как скажете, — в голосе прозвучало сожаление, или это только показалось? — Но завтра я снова приду вас растирать, это нужно делать дня три.

— Нет. Пусть... Пусть придёт твой старший брат, кажется, его зовут Леон?

— Именно так, падре, — Рафаэль поднялся, уже не скрывая своего разочарования, — а зачем вам Леон?

— Позволь, я скажу это только ему, — не совсем вежливо оборвал беседу Анжело и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.