Дождавшись, пока мотоцикл с журналистом скроется из виду, Анжело вытащил из кармана визитку и, не вчитываясь, смял её и бросил в ту самую урну, куда не так давно отправился окурок Дамиани. Никаких интервью, никаких разговоров — это слишком жестоко, неужели журналист не понимает этого? Хотя...

Он явился сюда вовсе не из добрых побуждений, а для того, чтобы собрать материал для статьи о Рафаэле, и плевать он хотел на чувства бывшего священника. Пять лет назад журналисты не очень-то щадили Анжело, и до сих пор одно упоминание о стервятниках с микрофонами заставляло его морщиться, так что — никаких бесед, ему нет дела до Рафаэля.

Нет. Никакого. Дела.

Закрыв калитку, Анжело медленно побрёл в сад, опустился на одну из скамеек и обхватил голову руками. Даже своей смертью мальчишка сумел отравить его жизнь, ведь этот Дамиани — всего лишь первая ласточка, а скорее — гриф, учуявший запах падали и прилетевший поживиться. Вскоре за ним последуют другие, надеясь разузнать что-то такое, чего не смогли собратья по перу. О покое можно будет забыть, жизнь снова станет адом, хотя тот, кто в этом виновен, уже мёртв.

— Это всё из-за того пацана, да? — Агата села на скамейку рядом с Анжело, коснулась большой и тёплой рукой его плеча. — Из-за Рафаэля?

— Откуда вы знаете? — изумился Анжело.

— Сынок, ты забыл, какие газеты я читаю? Оттуда и узнала, а тебе не говорила, чтобы не расстраивать.

— Вот как? — грустная улыбка скользнула по губам бывшего священника. — Они же теперь не отстанут?

— Боюсь, что так, — вздохнула женщина. — Угораздило же тебя, эх.

— Что мне делать, Агата? Куда бежать?

— Если бы я знала... Может, тебе стоило всё же поговорить с тем парнем?

В ответ Анжело просто отрицательно покачал головой. Как пояснить Агате, насколько это будет больно — снова погрузиться в прошлое? Это всё равно, что копаться в ране, которая только-только затянулась: рассечь тонкую кожицу и снова расковырять до мяса, даже не вытирая стекающей крови — это больно, тяжело, это ему не нужно, в конце концов!

— Ну, как знаешь, только к Жиральдо зайди, чего-то он от тебя хотел, — поднимаясь со скамейки, добавила сиделка.

Посидев ещё несколько минут, Анжело встал, направился в кабинет сеньора Амелио и услышал то, чего боялся:

— Значит так, миндальничать я с тобой не буду, и хоть ты устраиваешь меня, да и старики наши тебя любят, мне тут папарацци не нужны, и скандалы не нужны. Моим пациентам покой положен, а его теперь не будет, так ведь? Мне уже раз пять звонили из разных газет, про тебя спрашивали.

— А вы?

— А я сказал, что ты больше тут не работаешь и куда делся — понятия не имею, — хозяин сплёл пальцы и прищурил близорукие глаза. — Репутация Дома — это мой кусок хлеба, шумиха вокруг тебя только навредит, ты же понимаешь это?

— Да, — еле слышно прошептал Анжело, опуская голову и чувствуя, как рушится всё то, что он так старательно строил эти пять лет. — Я могу идти собирать вещи?

— Стой, — рявкнул толстяк, подаваясь вперёд. — Это я им так сказал, а тебе даю отпуск. Ты пять лет не покидал этого места. Думаю, за месяц о тебе снова забудут, и вот ещё что — поговори с тем парнем, что приехал, Анжело. Это приказ.

— Зачем?

— Затем, что не получив информации, он её выдумает! Ты хочешь завтра проснуться убийцей? Тогда уж точно не отделаться.

— Но я же...

— Ты дурак, — фыркнул хозяин, — а потому давай — собирай манатки и съезди проветрись, сразу после того, как дашь интервью.

— Спасибо, — прошептал Анжело, запоздало вспоминая, что выбросил визитку. Значит, придётся достать её из урны и набрать номер, обрекая себя на изощрённую пытку разговором.

***

— Знаете, а тут готовят отменный кофе, — широко улыбнулся Орландо, пожимая Анжело руку и указывая на двери небольшого кафе, в котором и назначил вчера встречу. — Я даже не ожидал.

— Италия — это не только Рим, — попытался поддержать светский тон Анжело, не стараясь, однако, изображать на лице улыбку.

— Я знаю, — так же беспечно продолжил журналист, открывая дверь и пропуская своего респондента вперёд, — за прожитые тридцать пять где меня только не носило, но давайте обо мне потом. Кофе или что-то покрепче?

— Я не употребляю алкоголь, — следуя за Дамиани к столику, сообщил Анжело.

— И правильно, — согласно кивнул Орландо, — я тоже в очередной завязке. Боль ведь не залить, верно?

— Да, — усаживаясь и выжидательно глядя на собеседника, кивнул Анжело. — Я хотел бы побыстрее покончить с этим.

— Жаль, — сделав заказ, поднял глаза от меню журналист, — я надеялся, что мы встретимся ещё не раз.

— Зачем?

— У меня накопилось много вопросов к вам, Анжело, — глаза Орландо сейчас были серьёзными, — и касаются они не только Бароне. Ведь покойник, если честно, и не стоит того внимания, которым его всё это время баловали.

— Даже так?

— Анжело, я могу быть с вами... с тобой, откровенным?

— Решать тебе.

— Рафаэль был редким засранцем, это знали все, кто имел «счастье» с ним общаться. Похоже, создавая его, Бог увлёкся внешностью и позабыл дать душу. Я наблюдал за тем, что происходило пять лет назад, и ни разу не усомнился в твоих словах, в отличие от своих коллег, — продолжил Орландо, закуривая и выдыхая в сторону дым.

— Зачем ты говоришь мне всё это? Какое отношение это имеет к смерти Рафаэля? — не понимая, к чему ведёт журналист, спросил Анжело.

— Я хочу, чтобы ты понял: я на твоей стороне, — наклонившись ближе, сказал Дамиани, — я собираюсь написать правду, то, как всё было на самом деле. Если, конечно, ты мне поможешь. Рафаэль получил то, что заслужил. И... того, кто его убил, вряд ли найдут: подобное не раскрывают. Ходили слухи, что мальчишка связался с серьёзными людьми, а они не прощают некоторых вещей, об этом мне сказал один из комиссаров.

— Лучшее, что ты можешь для меня сделать — не писать ничего, — не отводя взгляда начал Анжело, — я пять лет пытался склеить свою жизнь, у меня это почти получилось, и теперь всё снова летит к чертям. Следом за тобой придут другие, разве не так?

— Возможно, — не стал отрицать Орландо, — но... если ты доверишься мне, я сделаю всё, чтобы они тебя не нашли.

— Почему я должен тебе верить? Я вижу тебя первый раз в жизни.

— Второй, — улыбнулся журналист, придвигая к себе принесённый официантом кофе, — первый раз был вчера.

— Неважно. Пять лет назад твои коллеги сделали из меня педофила, хоть я и пальцем не притронулся к Рафаэлю, но им не нужна была такая правда. Ты журналист, а значит — такой же, как они, — резко отодвигая чашку, бросил Анжело.

— Ты был священником, таким же, как и те, которые трахали мальчиков в исповедальнях, так почему мои коллеги должны были поверить тебе? — парировал Орландо, сужая глаза и вращая в пальцах один из своих медальонов.

Они смотрели друга на друга молча, напряжение повисло над столом и сгущалось с каждой минутой: тихое позвякивание медальона, негромкая музыка, доносящаяся из динамиков, и ни слова. Только взгляды — тёмно-карий и светло-серый, разные и одновременно похожие чем-то неуловимым. Давней болью?..

— У меня не было доказательств, — сдаваясь, опустил глаза Анжело и снова потащил к себе чашку кофе, — моё слово против его.

— Я знаю, — так же, как ни в чём не бывало, кивнул журналист, — я следил за ходом разбирательства. Тот епископ... Виллани, неглупый мужик.

— Да, его преосвященство сделал для меня всё, что мог, — Анжело поднёс чашку к губам, глотнул, не чувствуя вкуса кофе, и продолжил: — Но по закону моей веры я был виновен.

— Ты ведь хотел Рафаэля, так? — снова до неприличия прямо спросил Орландо, вдавливая сигарету в донышко пепельницы.

Анжело ответил не сразу. Ещё никому, кроме епископа, он не рассказывал о том, что тогда произошло, но и Виллани слышал только то, что велела вера. Вся тяжесть прошлого продолжала лежать на душе Анжело, серебрясь на висках ранней сединой и собираясь горькими складками у рта. И вот теперь можно было от всего этого разом избавиться. Но стоит ли доверять римскому журналисту?

— А я хотел, — не дождавшись ответа, сказал Дамиани и выдержал изумлённый взгляд собеседника, — знал бы ты, сколько раз я на него... кхм... Да, Анжело, кое в чём мы с тобой похожи.

— Но я не...

— Но ты да, — улыбка теперь была вовсе не дежурной, — иначе это была бы Рафаэлла, разве не так? Ты соблазнился парнем, а значит — это и есть твоя судьба.

— Нет, — покачал головой Анжело, не поднимая глаз, — это грех.

— Разве? Не думаю. Это просто твоя природа, ты таким родился, хоть смириться с этим непросто, я в курсе, — продолжил Дамиани. — О том, кто я на самом деле, не знает практически никто. Правда уже стоила мне отношений с родителями.

— Тогда зачем?..

— Говорю об этом тебе? Ну должен же я хоть как-то доказать, что не держу ножа за спиной. И вот ещё, ты знаешь, что у стен тоже есть уши? Я предпочёл бы продолжить разговор в менее людном месте.

— Например? — насторожённо спросил Анжело.

— Я снял номер в отеле неподалёку, там нам будет удобнее, не находишь?

Анжело колебался несколько мгновений, внимательно всматриваясь в глаза журналиста, а потом кивнул, давая понять, что согласен.

***

Выключив диктофон, Орландо Дамиани поднял голову и невесело улыбнулся.

— Ну, вот и всё. Больше у меня нет повода, чтобы зазвать тебя на чашку кофе.

— Не страшно, — облегчённо вздохнул Анжело, откидываясь на спинку кресла, в котором провёл уже не один вечер.

Беседы, которые они вели, были сложными для обоих. Разговор часто обрывался, напоминая журналисту старую магнитофонную кассету, ленту в которой приходилось постоянно склеивать. Орландо понимал, как тяжело даётся его собеседнику каждое слово: так непросто вытаскивать наружу то, что столько лет мучило, но сделать это было нужно, и журналист видел, что с каждой встречей Анжело всё больше раскрепощается.

Они не только сидели в номере. Узнав, что у Сантини отпуск, Дамиани попросил позволить ему немного развлечь своего респондента и, получив согласие, развлекал. Мужчины много гуляли по Комо, который Орландо знал, хоть и не был уроженцем этих мест. Он показывал Анжело самое интересное, намеренно избегая только церквей и всего, связанного с религией. Как-то Анжело обронил, что не вернулся бы к служению, даже если бы запрет был снят.

— Я не могу, не имею права стоять у алтаря, — бросая в один из фонтанов монету, сказал он. — Я грешник.

— Ты опять? — укоризненно спросил Орландо. — Мы же...

— Знаю, говорили не раз, но... Дело даже не только в этом. Что-то во мне изменилось, понимаешь? Я много думал и пришёл к выводу, что... наша вера не всегда права. Даже не так. Как бы это объяснить?.. Понимаешь, церковь — это люди. Обычные люди, такие, как ты или я. А люди могут ошибаться в суждениях, в понимании Его желаний. Так как же можно принимать их слова за истину в последней инстанции? Библию писали люди, а значит... Да за одно это меня стоит назвать еретиком! Но я не верю больше так, как раньше. Уже не верю.

— И почему меня это не удивляет? Нельзя запретить мужчине жениться и надеяться, что он ни разу не соблазнится женщиной или другим мужчиной. Это ерунда, Анжело, самая натуральная ерунда.

— Ты не католик?

— Я атеист, — Орландо швырнул монету в прозрачную воду, — но это почти такая же тайна, как моя ориентация. Мой нынешний шеф — большой почитатель Папы, а терять эту работу мне бы не хотелось.

— Хорошо платят?

— Более чем, так что, сам понимаешь...

Гуляя с Анжело по городу, узнавая о нём всё больше, Орландо в какой-то момент понял, что бывший священник ему просто-напросто нравится. С каждым днем журналисту все сильнее хотелось узнать Анжело поближе, но... Как об этом сказать тому, кто до сих пор не примирился с собой? Кто видит в тебе подобие репья, прицепившегося к одежде и причиняющего неудобства?

Ничего разумного в голову не приходило, да и хотелось большего, чем просто одноразовый трах. Секс на одну ночь — это, конечно, хорошо, если речь идёт только об ублажении тела, это уместно, когда тебе нет ещё двадцати, но когда пошёл уже четвёртый десяток, просто секса мало. Особенно когда твой респондент сумел зацепить за живое, затронуть те струны, которые ты сам считал давно заржавевшими.

Дамиани радовался, когда удавалось рассмешить Анжело и на лице бывшего священника появлялась улыбка — почему-то очень робкая, словно это было запрещено законом. Или он просто забыл, как это — улыбаться? Как бы то ни было, радовать Анжело хотелось, а расставаться — нет.

Но постепенно белых пятен в истории пятилетней давности становилось всё меньше, а сама она всё чётче проступала перед Орландо, как проявлялись изображения на фотобумаге, когда отец печатал фотографии, показывая сыну, как правильно смешивать реактивы и сколько времени нужно держать в растворе бумагу. И то, что предстало перед Дамиани, ему категорически не нравилось, как и уверенность Анжело в том, что он виновен.

В чём? В желании? Смешно, в таком случае — всем место в аду, потому что жить и не желать чего-то или кого-то невозможно. В этом месте пути Орландо и религии расходились в диаметрально противоположные стороны. Точно так же, как должны сейчас разойтись их с Анжело дороги.

— Чёрт, вот дерьмо! — Дамиани отшвырнул от себя диктофон.

— Что-то не так? — осведомился Анжело. — Мне больше нечего добавить, ты уже знаешь всё.

— И это плохо, — мрачно процедил Орландо, выбивая из пачки сигарету, — потому что теперь мне придётся сказать тебе правду.

— О чём? — ощущая, как противно холодеет внутри, бывший священник впился взглядом в лицо журналиста, к которому уже успел за это время... привязаться. Расставаться не хотелось, но и повода видеться больше не было. Он рассказал всё, вывернул душу наизнанку, сбросил с плеч тяжесть, давившую все эти годы, привык к грубоватым штукам Орландо и позвякиванию его цепочек.

Как-то журналист обронил, что с детства обожал украшения и напяливал на себя материнские побрякушки, за что ему неоднократно влетало. Повзрослев, он получил возможность обвешивать себя серебряными безделушками, а вот духу украсить тело пирсингом или татуировками так и не хватило. Воспоминания о том, как в школе друг пробивал ему ухо, были слишком яркими и не желали тускнеть. Орландо боялся боли, это была ещё одна слабость, в которой он как-то сознался Анжело. Серьга в ухе так и осталась единственным пирсингом на его теле, зато украшений стало на порядок больше.

— Я не хочу тебя отпускать.

— То есть?..

— Ну, вот так, — Орландо сжал в кулак руку, и это выдало его волнение, — ты же понимаешь, о чём я.

— Но я...

— Просто дай мне шанс доказать, что не всё так хреново в нашем греховном мире, а? — продолжил Дамиани.

Рука бывшего священника дрогнула, он сглотнул, пытаясь подыскать нужные слова, но все они разбежались куда-то.

— Но... тебе же нужно сдавать материал... — пробормотал он.

— Какой? Этот, что ли? — Орландо дотянулся до диктофона и нажал на кнопку. — А его кто-то случайно стёр. Придётся начать всё с начала, или ты куда-то спешишь?

В ответ Анжело отрицательно покачал головой и накрыл своей рукой сжатый кулак Дамиани.

— Ну, вот и хорошо, — мягко произнёс Орландо, сплетая их пальцы.

Перед тем как губы журналиста оказались совсем близко, Анжело успел подумать, что наконец-то в его жизни что-то начало налаживаться. И тут же вспомнились слова Иисуса: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».

Так что греховного в том, что он позволит себе любить?..

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». (1 Кор. 13:4-8)