Сознание вернулось вместе с болью и жаждой, такой сильной, что казалось: пересохли не только спекшиеся губы, но и все внутри. Жар растекался по телу огненной волной, а само оно было безвольно распластано на кровати. Эйлер застонал, с трудом открывая глаза, но пошевелиться не смог — сил не осталось, словно все они вытекли вместе с кровью. Он не знал, где находится, комната была незнакомой и точно такой же незнакомой — рыжеволосая человеческая женщина, склонившаяся над ним и сказавшая с улыбкой:

— Очнулся, везунчик?

— Где я? — с трудом выговорил он.

— У друзей, — продолжала улыбаться незнакомка, а потом провела по его губам влажным кусочком ткани, — лежи спокойно, твои раны еще не затянулись. Тебе повезло, что кикимора тебя не выпотрошила. В противном случае магия была бы бессильна, — она вздохнула, окидывая его внимательным взглядом больших голубых глаз.

— Кто ты? — едва слышно спросил Эйлер, жалея о том, что влажная тряпка больше не касается губ.

— Трисс, Трисс Меригольд, — представилась женщина, — а тобой занимаюсь по просьбе одного ведьмака, любящего влипать в неприятности.

— Gwynbleidd... — начал эльф, но договорить не смог, помешал очередной острый укол боли. Он прикусил губу, сдерживая стон, не желая демонстрировать чародейке свою слабость.

— А кто же еще? — она снова улыбалась, опуская руку в кружку с водой, а после опять касаясь его губ мокрой тканью. — Приволок тебя вчера, велел поставить на ноги во что бы то ни стало, — Трисс нахмурилась, тряхнула буйными кудрями, словно отгоняя неприятные воспоминания, — хотя в тот момент ты больше всего походил на труп и едва дышал. Повезло, что тварь бедренную артерию не задела и живот не вспорола. Впрочем, тебе и без того досталось. Сейчас я дам тебе зелье и снова обработаю раны, а потом...

— Яевинн... — невежливо перебил Эйлер женщину, лицо которой начало терять четкие очертания, а сама комната поплыла перед глазами. Он надеялся, что чародейка догадается, о чем речь и скажет...

— Живой и здоровый, денежки Вивальди из банка исчезли, а бандитов так и не поймали. Рыцари Пылающей Розы ходят злые как шершни, а Геральт... впрочем, тебе пока что явно не до этого, — оборвала она сама себя и встала: — Я сейчас.

Эйлер закрыл глаза, уже не пытаясь бороться с накатившей слабостью. Самое главное он узнал — командир жив, операция завершилась успешно. Значит, не зря он изображал из себя приманку для кикиморы, оно того стоило. На мгновение эльфу показалось, что даже дышать стало легче, но тут же он закашлялся, почувствовал, как по щеке что-то потекло, ощутил запах собственной крови. Проклятье!

— Спокойно, ничего страшного, — Трисс снова возникла рядом, осторожно стерла с лица эльфа кровь, а потом приподняла его голову и поднесла к губам небольшой флакон с какой-то резко пахнущей травами жидкостью, — пей.

Он послушался приказа, хоть зелье оказалось горьким и не принесло желаемой прохлады пылающему в горячке телу. Напротив, к жару добавилась дрожь, от которой застучали зубы и свело судорогой пальцы. Но, похоже, чародейку это не смутило, она одобрительно кивнула, видя реакцию пациента, а после осторожно откинула одеяло.

Осознание того, что лежит перед женщиной совершенно голым, пришло не сразу, а когда пришло, Эйлер смог только медленно отвернуть голову в сторону, отводя глаза. Трисс оказалась первой женщиной, видевшей его таким, это смущало, но ничего поделать Эйлер не мог, даже прикрыться рукой — тело по-прежнему было чужим.

Глядя в стену, эльф чувствовал, как пальцы чародейки касаются сначала груди, потом живота и бедра. И там, где они прикасались, боль и жар отступали, хоть дрожь по-прежнему была сильной, и не желало уходить смущение.

— Ну надо же, — пробормотала Трисс, — еще бы чуть-чуть и в артерию, ты действительно чертовски везучий парень, ты это знаешь?

— Neen, — с трудом выговорил Эйлер, думая о том, как долго будет таким беспомощным и сможет ли когда-то снова вернуться в лагерь.

— Нет? Ну даешь, — короткий смешок сорвался с губ чародейки, — да ты всех богов благодарить должен, что жив остался! Я много раненых повидала, знаю, о чем говорю. Вот невеста твоя рада будет, когда выздоровеешь и к ней вернешься, — добавила Трисс, вероятно желая сделать ему приятное, увидела кривую усмешку на бледном лице эльфа и продолжила, как ни в чем ни бывало: — И командир твой обрадуется. Были тут уже гонцы с болот, знать хотели, что да как с тобой.

Услышав это, Эйлер улыбнулся. Значит, его судьба Яевинну небезразлична. Впрочем, точно так же командир беспокоился бы о любом члене бригады. Это не было чем-то особенным и не значило ровным счетом ничего. В противном случае Яевинн пришел бы сам, а его тут не было, а значит — тот поцелуй оказался иллюзией, порожденной угасающим сознанием.

И радость от того, что жив, померкла — Эйлер вспомнил слова, которые сказал, думая, что умирает. Делать этого не стоило, поскольку они не способны что-либо изменить, бесполезны и будут только мешать. Впрочем, Яевинн может подумать, что Эйлер произнес это в бреду, не видя, с кем говорит. Мало ли кто померещился тогда ему, теряющему кровь и силы с каждым ударом сердца?

— Ну вот, а теперь закрывай глаза и отдыхай, — возвращая одеяло на место, приказала чародейка. — Сон в твоем случае — одно из самых действенных лекарств. Dearme, — добавила на Старшей речи, и поспешила к двери, прихватив окровавленные бинты и кружку. Эйлер проводил стройную фигуру женщины взглядом и послушно закрыл глаза. Дрожь и боль постепенно стихали, даже внутри не так сильно горело — похоже, зелье начинало действовать.

«Благодари богов, что жив остался» — так, кажется, сказала чародейка? Что ж, если он действительно скоро поправится и сможет вернуться в бригаду — повод для благодарности будет, а пока что... Пока что веки стали слишком тяжелыми, чтобы и дальше держать глаза открытыми, а голова полна мутью и обрывками воспоминаний, сосредоточиться на чем-либо невозможно, да и не стоит тратить на это силы, которых и так немного. Спать. Вот что ему сейчас нужно.

***

Ведьмак появился у постели Эйлера на следующий день. Окинул его внимательным взглядом и, похоже, остался доволен увиденным, потому что скупо улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд эльфа:

— Я же говорил, что ты выкарабкаешься, — сказал, присаживаясь на край постели. — А я в этих случаях ошибаюсь редко. К тому же, я никогда не сомневался в магии Трисс.

— Ты второй раз спасаешь меня, — облизнув пересохшие губы, произнес Эйлер. — Почему? Ты же...

— Бездушный мутант, созданный для убийства? — закончил за него Геральт. — Осечки случаются у всех, даже у мутагенов.

— Почему ты помогаешь мне... нам? — этот вопрос возник у Эйлера еще ночью, когда он проснулся, мучимый уже не только жаждой, но и желанием справить нужду. Эльф не знал, как позвать чародейку и сказать ей, чего хочет, а потому решил дождаться утра, которое, как известно, мудренее вечера.

Чтобы скоротать слишком медленно тянущееся время, он вспоминал события прошедших дней, решив сосредоточиться на том, о ком мог думать спокойно — на ведьмаке, который вел себя совсем не так, как полагалось подобным ему. Это тревожило, потому что шло в разрез со всем, что эльф знал о людях вообще и о ведьмаках в частности.

Но прийти к какому-либо выводу Эйлер не сумел, только запутался окончательно, да и желание облегчиться становилось все невыносимее. Потом он и вовсе не мог думать ни о чем другом, надеясь, что все же дождется чародейку и не уделает кровать.

Когда же Трисс наконец-то вошла в комнату, у него не получилось найти подходящие слова, чтобы пояснить, чего именно хочет. Но они и не понадобились, чародейка все поняла сама, стоило ей только глянуть на пациента. Улыбнулась и ловко подсунула под него посудину, которая, оказывается, все это время стояла около постели. И тут же вышла из комнаты, чтобы не смущать эльфа и так не осмеливающегося смотреть ей в глаза. Уже после, снова занимаясь его ранами, Трисс сказала:

— Вчера я совсем забыла об этом, непростительно для чародейки, но, надеюсь, ты не будешь на меня злиться. Тут, над кроватью висит шнурок, видишь? — она указала на свисающий в изголовье витой золотой шнур. — Это для срочных вызовов. Достаточно протянуть руку и дернуть, понял?

— Yea, — буркнул Эйлер, все еще смущаясь своей наготы.

— Ну вот и хорошо. Вставать тебе пока что нельзя, слишком велик риск нового кровотечения, а ты и так потерял много крови. Но это дело поправимое: крепкий бульон, мясо, икра — и сам не заметишь, как выздоровеешь!

Он не ответил ничего, просто кивнул, терпеливо ожидая окончания процедуры и надеясь, что вскоре сможет увидеть ведьмака и задать вопросы, на которые так и не нашел ответов. И сейчас такая возможность Эйлеру представилась. Только вот Gwynbleidd отвечать не спешил. Задумчиво смотрел куда-то мимо эльфа, а потом глухо произнес:

— Потому что это — меньшее зло. Потому что нельзя усидеть на заборе, когда вокруг все горит. Да, Яевинн чертовски прав — нельзя. Я пытался.

— Жалеешь, что не вышло? — спросив, Эйлер тут же пожалел о сказанном, потому что меньше всего хотел обидеть ведьмака, которому теперь был дважды обязан жизнью, но слова уже прозвучали.

— Нет, — коротко и твердо сказал Белый Волк, — жалею, что сидел так долго.

— Когда-нибудь я расплачусь с тобой... за все, — это нужно было сказать обязательно, чтобы не показаться неблагодарным. — Правда, пока не знаю как.

— Договорились, — губы ведьмака снова тронула улыбка, — я передам Яевинну, что ты в порядке.

— Он...

— Не особо делится своими планами. Впрочем, ты и сам в курсе. Ладно, отдыхай и слушайся Трисс, она изумительный лекарь, и не таких с того света возвращала. И... больше никогда не зови смерть, потому что она всегда отвечает на зов. Рано или поздно, но чаще всего тогда, когда тебе уже не хочется умирать. Запомнил?

Эйлер кивнул, понимая, что более пространного ответа от него и не ждут и удивляясь прозорливости ведьмака. Откуда ему знать о том, что когда-то Эйлер желал смерти, как избавления от боли? Неужели он тоже может так же глубоко заглядывать в душу, как Яевинн?

— Твои глаза читают в сердце? — все же решился спросить эльф, видя, что ведьмак собирается уходить.

— Нет. Такому в Каэр Морхене не учат.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Потому что все повторяется и гораздо чаще, чем нам хотелось бы. И на самом деле не так уж мы и отличаемся — люди и эльфы. Скорее, слишком похожи, потому и убиваем друг друга. Впрочем, последнее, что тебе сейчас нужно — это философские беседы о смысле жизни и борьбе за существование. Да и не мастак я в этом, — ведьмак снова усмехнулся, думая о чем-то своем, а потом быстро пошагал к двери, оставив Эйлера в одиночестве.

***

Всякий раз, когда в дверь в его комнату открывалась, Эйлер ожидал увидеть Яевинна. Глупая уверенность, что тот обязательно придет проведать его, развеиваться не желала. Откуда она взялась эльф не знал, старался лишний раз не вспоминать о командире, чтобы не устраивать себе испытаний, к которым сейчас был просто не готов, но получалось плохо. И чем больше затягивались раны и прибавлялось сил, тем чаще думалось о несбыточном, тем сильнее хотелось снова увидеть Яевинна, услышать его голос, быть с ним рядом.

Однако командир не приходил. Справлялся о нем регулярно, передавал пожелания скорейшего выздоровления и не более того. Возможно, причина была в тех трех словах?

Эйлер знал, что нет ничего хуже ненужной тебе любви. Когда-то он сам был объектом подобной страсти со стороны человеческой девушки, жившей по соседству. Сначала он не понимал, почему Лина краснеет при встрече с ним, почему отводит глаза и несет какой-то вздор, совершенно ему ненужный? Почему так часто заходит к ним, якобы поболтать с его матерью или показать ей свое новое платье, как будто это вообще может заинтересовать кого-то, кроме тупой dh'oine!

Его разозлило, что на свадьбу брата Лину тоже пригласили и не просто позвали — усадили рядом с ним, обязав ухаживать за девушкой. Тогда он не счел нужным скрывать раздражение и разговаривал с Линой сквозь зубы, всем своим видом давая понять, что ему неприятно её общество. Но dh'oine в упор не замечала холодности, а когда выпила достаточно вина, которое рекой лилось за свадебным столом, и вовсе обнаглела настолько, что схватила его за руку и потащила танцевать.

Вырываться было глупо, он просто выставил бы себя на посмешище, а потому Эйлер, скрипя зубами от ярости, последовал за девушкой в круг. Он положил руку на её талию, стараясь не дышать слишком глубоко, чтобы не стошнило от запаха пота, которым успела пропитаться ее белая рубашка, провокационно выставлявшая напоказ полные груди, призывно колыхавшиеся при каждом движении.

Больше всего на свете эльфу хотелось тогда наплевать на все приличия и правила, оттолкнуть от себя похотливую самку и сбежать в лес, но... Это была свадьба брата, его праздник, портить который не хотелось. И хоть женился брат на dh'oine, в их жилах текла одна кровь, потому-то и кружился Эйлер в танце, стараясь не замечать, что Лина прижимается к нему все теснее и все чаще дышит, а ее глаза блестят уже не только от выпитого.

Надежда на то, что после танца девица оставит его в покое, скончалась, когда она вдруг пожаловалась на духоту и головную боль и попросила проводить домой. И хоть все его существо корчилось от отвращения, губы произнесли:

— Идем.

Шагая рядом с повисшей на руке девушкой, Эйлер молился, чтобы это испытание как можно скорее закончилось и он, наконец-то, смог вернуться домой и искупаться, избавиться от запаха возбужденной самки, который все сильнее раздражал. Она что-то без умолку говорила, но эльф пропускал слова мимо ушей, делал вид, что не расслышал и все ускорял шаги.

Остановившись у двери её дома, Эйлер собирался попрощаться, но девица вдруг обвила его шею руками, прижалась всем телом и горячо зашептала:

— Моих родителей еще нет дома, они вернутся только утром, нам никто не помешает, Эйлер.

— Не помешает что? — переспросил он, надеясь, что ослышался.

— Как это что? — захихикала она, потираясь о его пах. — Ты же не маленький мальчик, разве не знаешь, что двое могут делать ночью?

— Спать, — процедил он, грубо высвобождаясь из объятий. — Особенно если одна из них напилась и ведет себя, как шлюха, — увидев, как расширились её глаза, он испытал мстительное удовлетворение и продолжил, окончательно расставляя все точки над «и»: — Даже если бы ты была единственной самкой на земле, dh'oine, я и то предпочел бы ублажить себя сам. От тебя так воняет, что меня едва не вырвало.

— Эйлер... — пролепетала Лина, глядя на него полными слез глазами, — что ты такое говоришь? Твой брат...

— Я — не мой брат. И не смей больше подходить ко мне.

— Но я люблю тебя, — прошептала она, словно не слыша его слов и не видя перекошенного ненавистью лица.

— Ты глухая? — издевательски поинтересовался Эйлер. — Я лучше поцелую жабу, чем тебя! — выкрикнув это девушке в лицо, он развернулся и пошагал к дому, слыша за спиной истеричные рыдания и продолжая мстительно улыбаться.

Больше Лина никогда не приходила к ним в дом, а потом по городу прокатился слух, что она пыталась отравиться, да не вышло — ведьма что-то с зельем напортачила.

— Даже подохнуть не смогла, — пробормотал он тогда, — одно слово — dh'oine.

— Что ты сказал? — переспросила мать.

— Жаль, говорю, — отвернувшись, ответил Эйлер.

— Слушай, а ты в тот вечер ничего с ней... — начала мать, подходя ближе и беря его за подбородок.

— Ты о чем? — совершенно натурально изумился Эйлер.

— Я не слепая, видела, что нравишься ты Лине, танец ваш видела, и что ушли вы вместе. А после вечера того она ни разу к нам не пришла, как по-твоему, что я должна подумать?

— Что я обесчестил несчастную девушку и послал а d’yaebl aep arse?

— Эйлер! — повысила голос мать, а по её щекам пополз румянец.

— А разве нет? — он не отводил глаз от материнских — таких же светло-серых. — Клянусь, что не трогал её. Мама, разве ты забыла, что она dh'oine?

— Вино меняет многое, — сухо произнесла мать, — а выпили вы достаточно.

— Она выпила, а мне нужно в сто раз больше, чтобы лечь в постель с... — Эйлер осекся под предостерегающе-холодным взглядом, понял, что перегнул и тут же схватил материнскую руку, осыпал горячими поцелуями: — Squaess me. Но я действительно не коснулся Лины и пальцем. Не веришь? Спроси у нее сама.

Ходила мать к Лине или нет, Эйлер не знал, но с ним она больше о девушке не разговаривала никогда, а потом та и вовсе исчезла из города. Одни говорили, что ушла в Храм Мелитэле и дала обет безбрачия, другие — что отправилась в вызимский бордель. Что из этого было правдой, Эйлера не интересовало, он просто облегченно вздохнул, услышав эту новость. О том, что был груб и резок, он не жалел ни тогда, ни сейчас. Человеческая самка получила то, что заслужила. Он поступил совершенно правильно, потому что нет ничего хуже и отвратнее ненужной любви.

Такой же, в которой Эйлер сам сознался Яевинну. D`yeabl! А ведь именно так это все и выглядит! Он нужен командиру только как воин, а в остальном... Впрочем, он всегда может сказать, что не помнит никаких признаний или что в тот момент видел перед собой не командира, а... мать! Отличное оправдание, лучше и придумать нельзя. Только почему так не хочется пускать его в ход?..
_________________________________________________________   

Примечания:

Squaess me - извини меня
а d’yaebl aep arse - к черту в жопу