Эйлер вернулся в лагерь через две недели после ограбления банка. К этому времени его раны полностью затянулись, хоть при резких движениях еще давали о себе знать, особенно бедро, а на теле появились первые шрамы. Трисс настоятельно рекомендовала воздержаться от плясок с оружием в ближайший месяц, да и вообще не хотела отпускать так рано.

Однако эльф настоял, не собираясь злоупотреблять гостеприимством чародейки, здорово рискующей, скрывая у себя раненого бандита — того, кто мог пролить свет на ограбление, или даже выдать местоположение сообщников, исчезнувших в неизвестном направлении. Конечно, добровольно эльф делать бы этого не стал, но у палачей есть масса способов развязать язык.

Если бы Эйлера схватили, не поздоровилось бы и самой Трисс, нарушившей закон, запрещающий оказывать «белкам» какую-либо помощь. На шибеницу чародейка, возможно и не угодила бы, но из города была бы выслана однозначно, лишена имущества и привилегий, которыми обладала, как королевская советница.

Кроме того, эльф ощущал себя лишним в доме, где жила любовь, ясно читавшаяся во взглядах и прикосновениях, которыми обменивались Трисс и Gwynbleidd. Эльф знал, как нужно бывает влюбленным уединение, как мешает присутствие в доме постороннего, хоть и делающего вид, что ничего не замечает.

Потому и ушел, как только почувствовал, что голова уже не кружится, стоит только встать с постели, руки и ноги не дрожат от слабости, а тело слушается его по-прежнему. Почти по-прежнему. Впрочем, чародейка сказала, что через пару месяцев он вообще забудет о том, что был так тяжело ранен. Эйлер ей верил.

Трисс стала первой человеческой женщиной, к которой он не испытывал отвращения. Возможно, это происходило потому, что чародейка была слишком красива для dh'oine? Или потому, что у нее оказалась очень приятная, удивительно искренняя улыбка и сияющие голубые глаза? Или потому, что от Трисс всегда очень приятно пахло? Её запах ничем не напоминал вонь, исходящую от обычных людей.

А может, все было гораздо проще: чародейка спасла его жизнь, не думая о том, что может пострадать из-за этого. Разве можно ненавидеть или презирать того, кто рискует собой ради тебя? Особенно если до этого вы ни разу не видели друг друга? Нет. На столь черную неблагодарность Эйлер способен не был, потому и родились в его душе горячая признательность и уважение к рыжеволосой женщине с солнечной улыбкой.

Прощаясь, он осторожно взял руку Трисс, пахнущую чем-то приятным и нежным, поднес к губам и коснулся легким поцелуем. И тут же отпустил, смутившись, опасаясь, как бы чародейка не обиделась за такую дерзость. С нравами и обычаями dh'oine Эйлер был знаком плохо, а этот жест считал достаточно интимным, но поступить иначе не мог.

И у него словно гора с плеч свалилась, когда Трисс не нахмурилась грозно, а звонко рассмеялась, крепко обняла его и взлохматила светлые волосы:

— Чтобы больше в таком виде мне не попадался! — шутливо погрозила пальцем. — Не идет тебе кровь, ну совсем не идет. Сейчас ты мне куда больше нравишься.

— Спасибо, — Эйлер почувствовал, что краснеет, — когда-нибудь я верну вам этот долг.

— Конечно, а куда ты денешься? — чародейка протянула ему небольшой узелок: — Здесь немного лечебного зелья и мазь: на болотах сыро, раны могут начать ныть, а это должно помочь.

— Спасибо, — повторил эльф, а потом последовал за ведьмаком, который уже ожидал его снаружи, чтобы провести через канализацию к болотам. После ограбления караул был усилен, и пришлым эльфам не стоило показываться в городе.

Любого из них могли схватить и тут же уволочь на допрос, обвинив в пособничестве «белкам», а то и в самом ограблении. Точно такая же судьба ожидала бы и того, кого застукали в обществе «остроухого бандита», а потому они шли очень осторожно, а вздохнуть свободно смогли, только спустившись в канализацию. В конце концов, утопцы и плавуны не так опасны, как люди, с ними куда проще справиться, особенно если рядом с тобой шагает ведьмак.

***

За время его отсутствия в лагере появилось множество новеньких. Это Эйлер заметил сразу же, как только ступил на знакомую поляну.

— О, а вот и наш герой! — радостно заорал Торби — краснолюд, с которым эльф успел подружиться еще до ранения. — И как оно? — от избытка эмоций, он толкнул Эйлера в бедро и эльф невольно поморщился:

— Нормально, а вы здесь как?

— А что мы? Киснем от скуки и пухнем...

— От сивухи, — с усмешкой закончил один из эльфов, — ждем, когда же наконец Яевинн поведет нас в настоящий бой. Надоело дырявить стрелами мишени, я хочу убивать dh'oine.

— Все хотят, — рявкнул Торби, — но молчат. Поскольку командир велел покуда сидеть тихо и не высовываться. И ждать, когда он вернется.

— Вернется? — ощущая, как настроение стремительно рюхается прямиком в болотную жижу, уточнил Эйлер, уже успевший понять, что Яевинна в лагере нет. Сейчас вокруг него собрались все, кроме дозорных и... командира. — А где он?

— А черт его знает, — пожал плечами краснолюд, — он нам не доложился, куда утопал. Хотя мыслишки кой-какие есть.

— А именно?

— Да к Торувьель он смотался, помочь ей, дескать надо, а то что-то там у ней не получается с отрядом. Только это он пускай дитям малым рассказывает, мы-то знаем, о какой помощи речь, — выразительный жест, мерзкий в своей непристойности, ошеломил Эйлера, и сохранить на лице равнодушное выражение было невероятно сложно, но он смог. И даже спросил, криво усмехаясь:

— А я почему не знаю?

— Да потому что сосунок ты ишшо, бабы не нюхал и не трогал, а я ж сказал — дитям такое знать не положено!

— Торби! — возмущенно осадила разошедшегося краснолюда эльфка, которой раньше Эйлер тут не видел. — Какой же ты грубый! Всем известно, что у Торувьель и Яевинна — давняя любовь, разве мог он не прийти ей на помощь?

— Любовь-морковь! Тьфу, пропасть, сказки бабские! — смачно харкнул на траву Торби. — Все вы бабы одним миром мазаны и одним местом думаете! Соскучился командир по манде, любой мужик бы одурел — столько на болотах сидеть, ровно сыч в дупле! А Торувьель, хоть и эльфка, а огонь-баба! — сладостно причмокнул губами краснолюд. — Слыхал я, давно они уже кувыркаются... хе...

— Вот как? — равнодушно бросил Эйлер, хоть внутри в этот момент творилось черт знает что. — Ладно, я прилягу, пожалуй. Пока добрался сюда, устал с непривычки.

— Тю, раскиселился, ровно девка! А как же возвращение твое обмыть? С того света почитай чаровница тебя возвернула, а он тут нюни распустил и на боковую собрался. Не годится такой коленкор! Правильно я говорю, ребята? — Торби победно огляделся вокруг, ожидая поддержки, но вместо этого услышал от Эйлера:

— Да вы отмечайте, разве я против, — эльф достал из своего заплечного мешка пару бутылок вина, которым его снабдила Трисс — на всякий пожарный. — А мне пить пока что нельзя, чародейка запретила, не то снова плохо будет.

— Вона как? — разочаровано протянул краснолюд. — Разве добрая чарка может мужику повредить?

— Запросто, — снова заступилась за Эйлера эльфка, — после большой кровопотери нежелательно употреблять алкоголь. Так что оставьте его в покое. Раз так горит — берите вино и валите на ту сторону лагеря. Считайте, что это приказ.

— Э, а ты чего это раскомандовалась? — подбоченился Торби, плотно прижимая к себе бутылки. — Когда это тебя командиром над нами поставили? Чет я такого не припомню... — он поскреб в затылке, изображая задумчивость и воспоминания.

— А никогда. Просто не только о себе думать надо. А будешь и дальше выпендриваться, Яевинну всё расскажу, когда он вернется. И я даже подумать боюсь, что он с тобой тогда сделает...

— Гы, в том-то и суть — когда вернется, а это вопрос очччень антиресный! — хохотнул нисколько не испугавшийся угроз краснолюд. — От хорошей манды не шибко-то оторвешься, я знаю, что говорю! А Торувьель...

— Хватит! — громко крикнула эльфка, опуская руки на рукояти своих кинжалов. — Хочешь пить — иди и пей, только захлопни свою вонючую пасть и прекрати ею срать, тут уже и так дышать нечем!

— Так пойди проветрись! — грубо заржал Торби, но посмотрел на перекошенное, побледневшее лицо Эйлера и осекся: — Ладно, что-то и правда понесло меня, это от безделья все, в бой пора, а мы тут дурью маемся. А ты ложись, — он осторожно похлопал эльфа по здоровому бедру, — а то белый стал, как сметана, того и глядишь в обморок хлопнешься. Видать и вправду много крови из тебя вытекло, командир говорил — всего кикиморы изодрали.

— Не совсем, — криво усмехнулся Эйлер, — а вы пейте, это хорошее вино, — сказав это, он повернулся, к тому месту, где спал раньше, но эльфка, так яростно его защищавшая, остановила его жестом, указала на покосившийся шалаш, который раньше занимал Яевинн:

— Иди туда, там получше, чем на кочках будет, хотя бы крыша над головой есть.

— А если он вернется? — осведомился Эйлер.

— То обрадуется, что ты снова с нами, — широко улыбнулась она, протянула руку: — Меня Алунэ зовут, а о тебе я уже успела наслушаться.

— Даже так? — изобразил улыбку он.

— Ага, тут только о тебе и говорили! — воскликнула она, шагая вместе с ним к шалашу Яевинна. — Ты же собой командира закрыл, а на такое не каждый способен. Я бы не смогла... наверное. Страшно было?

— Нет, — совершенно честно ответил Эйлер, — вернее, я не думал об этом. Некогда было думать.

— Ну да... — тут же согласилась Алунэ, — все переживали сильно за тебя, а командир...

— Что? — стараясь не показать, насколько это важно, спросил он.

— Ругался очень, говорил, что ты... играешь со смертью, а она этого не прощает, но только... это говорил просто, а на самом деле совсем другое думал!

— С чего взяла?

— Да по глазам его видно было, — пояснила как нечто само собой разумеющееся Алунэ, — а ругался, потому что переживал. Каждый день посылал кого-то в город про тебя узнать, велел нам за тобой ухаживать, когда вернешься.

— Вот как? — усмехнулся Эйлер. — Ладно, спасибо что проводила и вообще...

— Не за что, — фыркнула эльфка, — ты не злись на Торби, он всегда чепуху мелет.

— Знаю, — Эйлер сел на постель Яевинна, — просто он слова подбирать не умеет, зато говорит правду. Извини, но я действительно устал.

— Отдыхай, — она тепло улыбнулась, — а я пойду послежу, чтобы они там не сильно шумели.

Когда Алунэ наконец-то ушла, Эйлер опустил голову и обхватил её руками, пытаясь так унять боль, ввинчивающуюся в виски, словно раскаленные гвозди. Яевинн и Торувьель. Вот значит, кому принадлежит сердце командира! Вот о ком говорил он с такой горечью и страстью, кого так боялся потерять. Торувьель, которой Эйлер никогда не видел, но слышал многое: о ее отваге, бесшабашной храбрости и ненависти к dh'oine ходили легенды. Неудивительно, что именно ей отдал свое сердце Яевинн. И, судя по словам Торби, отдал давно, может быть, они вместе уже не один десяток, а то и сотню лет...

Наверное, он сейчас очень счастлив, обнимая и целуя ту, по которой так долго скучал. Только почему от этой новости ему, Эйлеру, хочется выть, словно волку? Почему внутри опять так же пусто и холодно, как было тогда, сразу после погрома? Может потому, что он снова утратил самое важное? То, ради чего жил и был готов умереть.

Впрочем, главное, что Яевинн жив, а все остальное «глупые бабские сказки», как изволил выразиться Торби. Мужчине не пристало «распускать нюни», не для этого он был рожден на свет. А значит — лечь на подстилку, от которой все еще пахло Яевинном, закрыть глаза и постараться уснуть, не обращая внимания на снова проснувшуюся боль, уже начавшую вгрызаться в... сердце?

D`yeabl! И почему Трисс не снабдила его зельем, способным исцелить от любви?.. И вообще, существует ли такое зелье? И если да, то где его искать? У какого чародея можно купить равнодушие и спокойствие, которые будут просто необходимы, когда Яевинн наконец-то вернется. Какому магу заплатить, чтобы освободиться от цепей, которые надел на себя сам? Как вырвать из сердца чувство, не убив при этом себя?
Разве что... уйти из отряда, чтобы не видеть командира каждый день? Так будет легче.

Но в любом случае нужно дождаться возвращения Яевинна, чтобы уход не выглядел, как дезертирство или трусость. Найти в себе силы на разговор, суметь посмотреть командиру в глаза и сказать:

— Я хочу уйти в другой отряд.

А потом пояснить — почему. Если, конечно, Яевинн спросит об этом, в чем Эйлер сомневался. Какое командиру до этого дело? У него есть, о ком волноваться и оберегать, с кем делить радость и горе, кого любить.

Скрипнув зубами, Эйлер перевернулся на живот и натянул одеяло на голову, пытаясь согреться. За время, проведенное в доме Трисс, он успел отвыкнуть от холода и сырости, которых раньше почти не замечал. Но ничего, очень скоро привыкнет снова, а с завтрашнего дня начнет активно тренироваться, потому что иначе просто-напросто сойдет с ума.

***

— Доброе утро, — раздалось вместе со стуком по крыше шалаша и рядом с ним появилась Алунэ, держа что-то, прикрытое белой тканью. — Не разбудила?

— Нет, — улыбнулся девушке Эйлер, уже сидевший и застегивавший пояс, — я собираюсь вспомнить, как держать в руках меч и лук.

— А разве тебе уже можно? — уставилась на него эльфка, потом подошла ближе, и Эйлер ощутил запах свежего молока.

— А почему нет? — пожал он плечами. — Я же не в бой собрался, а всего лишь размяться. Что это? — кивнул на ткань.

— Твой завтрак, — улыбнулась Алунэ, протягивая Эйлеру глиняную крынку, на горлышке которой лежала скибка хлеба — это полезно, особенно после ранений.

— Откуда здесь молоко? — делая глоток, осведомился он. — Что-то я вчера не заметил в лагере коровы.

— У торговцев можно что угодно купить, были бы деньги, — пояснила девушка, — тебе как спалось-то на командирском месте?

— Отлично, — соврал Эйлер, взяв руку хлеб и смакуя молоко — действительно очень вкусное.

На самом деле он почти не спал, а когда наконец-то отключился — ожидаемо увидел во сне командира и... Торувьель, с которой Яевинн страстно занимался любовью. Лица эльфки Эйлер не видел, но ее стоны были красноречивее некуда, как и бедра, плотно прижатые к бедрам командира. Ей было очень хорошо, равно как и Яевинну, по спине которого стекали капли пота, а напряженные мышцы казались отлитыми из бронзы.

Эйлер смотрел на это и почему-то не мог отвернуться и уйти. Стоял как истукан до тех пор, пока из груди Торувьель не вырвался полный дикого торжества крик, а ее ногти не вонзились в спину Яевинна, раздирая кожу. В этот момент Эйлер наконец-то смог пошевелиться и... проснулся. Сел, приложив руку к колотящему сердцу и ощущая смешанную со злостью и возбуждением... зависть. К ней. К той, которой так хорошо с ним. И пусть это был всего лишь сон, но когда-то он слышал, что сны — отражение реальности и то, что видишь, обязательно где-то и когда-то было. Или будет.

— Вот и славно! — звонкий голос Алунэ заставил Эйлера вернуться из воспоминаний в реальность. — Ты и хлеб тоже ешь, тебе силы нужны, чтобы поскорее полностью выздороветь.

Он кивнул, вонзая зубы в ломоть, а потом спросил, желая отвлечься от корежащих душу картин:

— Слушай, а ты сама давно в бригаде?

— Нет, — покачала головой девушка, вздохнула и продолжила, — пришла после ограбления банка. Dh'oine тогда совсем озверели, всех без разбора хватать начали и на допросы таскать. Когда за отцом пришли, я успела через чердак сбежать. Помню только, как мама кричала... и плакала... и удары...

— Извини, — видя, как побледнела Алунэ, Эйлер ощутил себя настоящей сволочью — какого черта было задавать такие вопросы? Будто не ясно, что от хорошей жизни на болота не приходят? Но нет, у него говно в жопе не удержалось, как сказал бы Торби. Или невольно хотелось, чтобы ей тоже стало больно, как и ему самому?

— За что? — криво улыбнулась эльфка, шмыгнула носом, смахнула с глаз слезы. — Не ты же привел в наш дом тех dh`oine. В общем, я толком и не помню, как на болотах оказалась, очнулась, когда на меня тварь какая-то вонючая поперла. Ну, думаю, вот и смерть моя, и почему-то даже не испугалась, веришь? Все, подумалось мне, лучше, чем на виселице болтаться после того, как солдатня с тобой позабавится. Только не судьба мне умереть была, чудище вдруг завизжало и в воду шлепнулось, а за ним Торби стоял с топором своим, — Алунэ улыбнулась. — Они с ребятами как раз с задания возвращались, ну и спасли меня от утопца, так тот уродец назывался. Хотели домой проводить, думали, я заблудилась, но меня тогда как прорвало — разревелась и рассказала им все. Торби и предложил с ними пойти, сказал, что Яевинн обязательно в бригаду возьмет, если я хочу убивать dh'oine. Вот так я тут и оказалась.

— Ясно, — покончив с молоком, сказал он, — и многих уже убила? — он не хотел, чтобы вопрос прозвучал как издевка или насмешка, но почему-то так вышло, и слезы на глазах девушки тут же высохли, она обожгла его взглядом и ответила, почти не разжимая губ:

— Тебе на пальцах показать или письменный отчет предоставить?

— Squaess me, — он встал и осторожно взял девушку за руку, — я не хотел тебя обидеть. Просто спал на самом деле плохо, — Эйлер скривился, положил ладонь на грудь, — Трисс говорила, что от сырости раны будут болеть...

— Сильно? — Алунэ тут же забыла про обиду. — Можно, я посмотрю?

Решив, что отказ снова может обидеть её, эльф кивнул, быстро расстегнул рубашку и отодвинул ткань, чтобы Алунэ было лучше видно.

— Она хорошо заживает, — сказала эльфка, осторожно коснулась кожи вокруг раны пальцами, — молодец твоя чародейка.

— Не моя, — улыбнулся Эйлер, радуясь тому, что Алунэ больше не обижается. Девушка не заслужила хамства с его стороны, нельзя срывать на ней злость и делать больно, чтобы не ему одному было плохо. — Она живет с Белым Волком, знаешь его?

— Gwynbleidd? Конечно, — девушка улыбнулась, отступая на шаг, — он часто в лагерь приходил, новости про тебя приносил. Он не такой, как другие dh'oine.

— Потому что он — не человек, — пояснил Эйлер, снова застегиваясь, — вернее, не совсем человек.

— Я знаю, кто он, — Алунэ подняла пустой кувшин и пошла к костру, а потом снова повернулась к Эйлеру и спросила, глядя прямо в глаза: — А как зовут твою девушку?

— Никак, потому что у меня её нет.

— Быть не может! — совсем по-детски удивилась эльфка и Эйлер впервые увидел, что она и на самом деле очень молода, даже моложе его самого.

— Почему? — теперь удивился и он.

— У героев всегда есть возлюбленные, — серьезно заявила она, — так во всех сказках и легендах пишут, мама много их мне рассказывала.

— Так то у героев, — усмехнулся Эйлер, — а я тут каким боком?

— Но ты ведь уже любил какую-то девушку? — в широко распахнутых темно-карих глазах Алунэ было совершенно детское любопытство.

— Нет, — ответил он, не отводя взгляда, потому что это была чистая правда.

«Такая, как сейчас ты» — услужливо подсунула память, но Эйлер грубо велел ей заткнуться.