Эллира разбудила боль. Она вгрызлась в левую ладонь, оплела раскаленной сетью пальцы и предплечье и, казалось, проросла в кость. Собственный тихий стон, сорвавшийся еще в полусне, показался долийцу слишком громким. Постыдным. Хотя... стыдиться было некого. Слуги жили в другом крыле особняка, ближе к кухне, и, конечно же, не могли ничего услышать.

Еще не проснувшись до конца, он протянул правую руку, чтобы сжать горящую ладонь и попытаться снять боль простым заклинанием, но... пальцы встретили пустоту. Интересно, как долго он будет привыкать к себе такому?

Криво усмехнувшись, бывший Инквизитор, а ныне — граф Эллир Лавеллан, живущий в Киркволле, обхватил пальцами культю и закрыл глаза, вспоминая слова заклинания. Теперь сплетать их стало сложнее, сконцентрироваться получалось далеко не сразу, а посох лежал в одном из шкафов, поскольку полноценно пользоваться им сейчас Эллир не мог. Не получалось пока что приспособиться, да и, если честно, не было нужды. К счастью.

Самому себе можно было не врать и не делать вид, что все в порядке и ничего не изменилось. Не притворяться, широко и ослепительно улыбаясь местной аристократии, спешащей нанести визит вежливости другу Наместника — долийцу, не так давно спасшему Тедас от беды, подобной Мору. Играть с ними в вежливость Эллир перестал очень быстро. Собственно, первый же прием закончился, едва начавшись: поздоровавшись с гостями, лица которых были ему совершенно незнакомы, он сослался на боль и сухо попрощался, поблагодарив за внимание. Слишком ясно читалось в их глазах удивление, смешанное с жалостью, и светские полуулыбки только усугубляли ситуацию.

Потом Эллир прямо сказал Варрику, что это была плохая, нет, отвратительная идея, и попросил запомнить на будущее: являться в гости к графу Лавеллану может только он сам и Хоук. Всё. Для остальных его нет. Никогда. Он вечно занят и не может уделить гостям ни минутки своего времени. Варрик спорить не стал, он и сам уже успел пожалеть о сделанном, но аристократы тогда капитально на него насели, буквально требуя познакомить с бывшим Инквизитором. Отказать не получилось, поскольку у Наместника тоже есть обязательства, и вот...

Обиженные в лучших чувствах аристократы больше Эллира не беспокоили. Да и кто он такой, в самом деле, чтобы тратить на него время? Особенно сейчас, когда некогда могущественная Инквизиция канула в Лету, а подвиги ее стали забываться. Людская память вообще недолговечная штука. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, если ты сделал что-то плохое, и плохо, если наоборот. Эллиру это свойство памяти сейчас было на руку. Правую. Ту, которой теперь приходилось делать всё.

И всё чаще долиец мысленно благодарил Варрика, обеспечившего его титулом, домом и прислугой. Без этого жизнь была бы на несколько порядков сложнее, учитывая то, что даже самостоятельно одеваться теперь получалось не так быстро, как хотелось бы. Конечно, можно было и это доверить слугам, но Эллир продолжал каждое утро и вечер справляться с одеждой самостоятельно. Иначе было нельзя, чтобы окончательно не потерять уважение к себе самому.

Некогда самый могущественный эльф в Тедасе, уничтожавший демонов сотнями и разделавшийся с Корифеем и его ручным Архидемоном, каждое утро просыпался, приводил себя в порядок, радуясь тому, что бриться не нужно, а потом медленно одевался, считая каждую застегнутую пуговицу. И почему он раньше этого не замечал? Бытовые мелочи, которым тогда не придавал значения, сейчас превратились в ежедневные крохотные сражения. С собой. С телом, которое теперь не было таким послушным.

Впрочем, это не такая уж и большая цена за возможность жить. Как долго? Этого Солас... Фен-Харел Эллиру не сказал. Пожалел? Скорее всего. Потому что нет ничего страшнее, чем жить, зная, когда именно умрешь. Такое только злейшему врагу пожелаешь, а назвать Соласа врагом Лавеллан не мог даже сейчас, когда знал о бывшем соратнике все. Или думал, что знает.

И он жил. Приспосабливался к себе новому, пытался не думать о недавнем прошлом и одном тевинтерском магистре, боролся с желанием достать из сейфа передающий кристалл и проигрывал себе. Пожалуй, впервые после Убежища. Не думать и не помнить не получалось. И все сильнее Эллир злился на себя за то, что отказался поехать с Дорианом в Тевинтер, уже после того, как потерял руку, Инквизицию и часть себя.

Согласие тогда почти сорвалось с губ Лавеллана, но... Вслух он сказал совсем другое, заявил, что собирается немного отдохнуть, да и посмотреть на свое киркволльское имущество не мешало бы, подышать свежим морским воздухом. Говорят, он очень полезен. Особенно для тех, кто часто дышал кислотой, ядовитыми испарениями болот и прочей гадостью. Одним словом, Эллир объявил, что нет никакой нужды вносить какие-либо коррективы в их планы. Да и зачем? Ничего же не изменилось. Почти ничего.

Он был уверен, что со временем воспоминания поблекнут, и тоска, хватающая за горло ежедневно, а особенно — еженощно, останется в прошлом. Надеялся, что привыкнет к своему нынешнему одиночеству, но... Ошибся. Годы, проведенные с Дорианом, незаметно изменили и самого Эллира. Он привык засыпать и просыпаться, ощущая тепло любимого тела; слышать сонное сопение, а иногда и негромкий храп тевинтерца; отвечать на утренний поцелуй, ощущая легкую колкость щетины и зная, что совсем скоро Дориан встанет и примется тщательно приводить себя в порядок.

Наблюдать, не покидая постели, за тем, как он умывается, бреется, причесывает и укладывает волосы, и любоваться ладным смуглым телом, которое Дориан никогда не спешил прятать под одеждами. Вдыхать запах благовоний тевинтерца, которым были пропитаны инквизиторские покои и постель, и находить его удивительно приятным и уместным. Отвечать на многозначительно-дразнящий взгляд таким же своим и знать: только взглядами дело не ограничится, не позволит тевинтерский темперамент, помноженный на долийскую страстность. И старательно отгонять от себя мысли, что рано или поздно всё это закончится и Дориан уедет. Надеяться, что он все же передумает и останется, потому что не сможет иначе, потому что слишком прочными цепями скованы они теперь, и разорвать эту связь будет ой как непросто.

Под шум фонтанов Зимнего дворца услышать, как эти надежды разбиваются о мраморные плиты и разлетаются во все стороны. Найти в себе силы улыбнуться и пожелать ему удачи, еще не зная, что совсем скоро собственная жизнь будет висеть на волоске и кое-что изменится навсегда. И даже тогда не поехать с ним, не ломать его жизнь, не привязывать к себе и надеться, что время вылечит и это. И одновременно бояться, что вылечит, и рана покроется коростой равнодушия, а любовь испарится, как роса под жарким пустынным солнцем.

Считать дни, прошедшие со дня прощания, и понимать, что ничего не изменилось, только тоска, вместо того, чтобы развеяться, делается все острее. И всё сильнее ощущать, какой холодной стала широкая и очень удобная постель, всё чаще возвращаться во снах в Скайхолд, слышать жаркое «аматус» и скрипеть зубами, стискивая их, чтобы не дать вырваться из груди стону... нет, не стону даже, а тоскливому вою.

Каждый день останавливаться у сейфа, в который положил кристалл, касаться дверцы, проводить пальцами по ручке и стремительно шагать прочь, почти убегать, потому что желание достать кристалл и услышать любимый голос усиливалось многократно, превращаясь из испытания в пытку. Особенно сложно было сделать это прошлым вечером, после того, как в гостях у Эллира побывал Артур Хоук с Фенрисом.

Явись Хоук один, было бы проще, они просто поболтали бы о том, о сем, обсудили последние новости, в который раз помянули Страуда и разошлись, но Артур пришел не один. Собственно, он давно собирался представить Эллиру своего друга, телохранителя и возлюбленного, да все что-то мешало. Скорее всего, сам Фенрис не горел желанием знакомиться с бывшим Инквизитором, поскольку был в курсе его отношений с тевинтерским магистром.

О том, какие чувства вызывают в Фенрисе магистры, Эллир узнал от Варрика. Господин Тетрас в деталях и красках поведал Лавеллану печальную историю бывшего раба и настоятельно советовал никогда не упоминать Тевинтер и магию, буде случится им с Фенрисом пересечься за одним столом. На вопрос о том, не смущает ли Фенриса магия Хоука, Варрик ответил, что «любовь зла, полюбишь и мага», заставив Эллира иронично усмехнуться и покачать головой.

Но в тот вечер они явились в гости, принесли с собой ворох новостей, отличное тевинтерское вино и настороженные взгляды исподлобья, которые Фенрис то и дело бросал на Эллира. В зеленых глазах, таких похожих на глаза Лавеллана, ясно читалось недоумение — неужели это и есть тот самый Инквизитор? Похоже, Фенрис представлял его совсем не таким и сейчас подгонял свои измышления к реальности. И молчал. Раскрывал рот только для того, чтобы глотнуть вина, оказавшегося действительно изумительным.

Зато Хоук говорил за двоих, Эллир видел, что бывший Защитник Киркволла действительно счастлив и совершенно доволен жизнью. Он здорово отличался от того, которого Лавеллан помнил, из синих глаз полностью исчезла тревога, они лучились радостью, и смотреть в них было больно. Чужое счастье почему-то ранило, невольно напоминая о собственном одиночестве.

— Кстати, мы не с пустыми руками пришли, — сказал Хоук после очередного кубка, взглянул на Фенриса, увидел утвердительный кивок, и продолжил, снимая с пояса и протягивая Эллиру небольшой продолговатый предмет: — Думаю, это тебе пригодится.

— Что это? — приподнял бровь Лавеллан, не спеша протягивать руку.

— Экспериментальный аналог посоха, — гордо произнес Хоук, — гораздо удобнее и легче, но при этом — обладает такими же свойствами. Можешь называть это... магической палочкой.

— И откуда ты это взял? — поинтересовался Эллир, с опаской принимая дар и внимательно рассматривая покрытую рунами вещицу.

— Я давно думал о чем-то таком, — ушел от прямого ответа Хоук, — посох не всегда удобен, согласись? А без него творить заклинания сложнее, да ты сам это знаешь. Палочка же занимает куда меньше места и гораздо легче, с ней намного проще обращаться...

— Особенно тем, кто больше не может пользоваться посохом, — криво усмехаясь, закончил за него Эллир.

— При чем тут это? — горячо возразил Хоук. — Можно подумать, что ты ни разу не цеплялся посохом в узких коридорах. Особенно на Глубинных тропах! Я даже пару посохов там сломал...

— Один из них о гарлока, — наконец-то разжал губы Фенрис и скупо улыбнулся, — помню, ты долго жалел о нем.

— Ну еще бы! Тот посох был мне дорог, как память, да и стоил порядочно. Тогда-то я подумал, что было бы неплохо сделать что-то поменьше размером, просто времени на изобретения у меня не было, и только в последние два года...

— Я понял, — Эллир покрутил палочку в пальцах, ощущая в ней скрытую до поры до времени силу, — в любом случае, спасибо. Надеюсь, у меня получится столковаться с этой твоей штуковиной.

— Даже не сомневайся! — Хоук улыбнулся и снова налил вина. — Ты Брешь закрыл и Корифея грохнул, не думаю, что есть что-то, с чем ты не справишься.

В ответ Лавеллан невесело усмехнулся, подумав, что таких вещей много. Одна из них — одиночество, вторая — тоска, а третья — фантомная боль, преследующая его с момента потери руки, заставляющая просыпаться по ночам и даже принимать обезболивающие зелья, от которых наполняется туманом голова и наваливается сонливость.

Потом они снова говорили о пустяках, избегая только одной темы — Тевинтера и разразившейся там войны. Похоже, Хоук тоже был в курсе сердечных дел Лавеллана и не собирался сыпать соль на раны, прекрасно зная, что такое разлука с любимым. Три года, прожитых вроде бы рядом с Фенрисом и при этом — в одиночестве, до сих пор не стерлись из памяти Артура, заставляя по-особому ценить каждое проведенное вместе мгновение. Хоук прекрасно понимал, как чувствует себя Лавеллан, и не собирался усугублять, не для того они сюда явились.

— Я должен тебе кое-что сказать, — поставив на стол пустой кубок, вдруг начал Фенрис, — давно нужно было.

— Слушаю, — Эллир внимательно посмотрел на эльфа, увидел, что тот удивительно серьёзен и тоже отставил вино.

— В Тени ты спас не только Артура, — негромко продолжил Фенрис, — если бы он не вернулся, я...

— Но я вернулся, — на мгновение Хоук положил руку на плечо эльфа, и в этом простом жесте было столько нежности, что Эллир ощутил острый и болезненный укол в груди. — Так что мы оба должники Инквизитора.

— Бывшего, — мрачно процедил Лавеллан, снова поднося к губам вино.

— Неправда, — покачал головой Хоук, — и ты сам это знаешь. Покой не для тебя.

— Форель не может жить в болоте, — поддакнул Фенрис, — а фрегат — плавать в луже.

Эллир спорить не стал, не видя в этом особого смысла. Куда больше его занимало другое: как долго он еще сможет делать вид, что всё в порядке? Как скоро достанет передающий кристалл, устроив себе дополнительную пытку? Когда сдастся окончательно и произнесет, глядя в такие далекие сейчас глаза: «Мне тебя не хватает»?

Собственное одиночество ощущалось особенно остро, когда рядом находились двое, сросшиеся настолько сильно, что их близость была заметна в каждом взгляде, прикосновении, жесте. Одним своим видом они причиняли боль, и скрывать это было всё сложнее с каждой минутой разговора. Однако сдержать облегченный вздох, прощаясь с гостями, Эллир сумел. Пожал обоим руки, поблагодарил за визит и подарок и закрыл дверь, одновременно переставая улыбаться.

Потом он долго крутил в пальцах магическую палочку, приспосабливался к ней, пробовал творить простейшие заклинания и обрадовался, когда это получилось. Все эти манипуляции отвлекали, и на некоторое время Лавеллан забыл о давящей тоске и холоде одиночества. Но только на некоторое время.

Фантомная боль ненадолго отступила, но лишь для того, чтобы вернуться ночью. Вгрызться одновременно в отсутствующую руку и в сердце, заставить Лавеллана сначала сесть на постели, а потом встать и подойти к сейфу, достать кристалл и установить его на подставке, произнести заклинание, активирующее чары, и тут же услышать:

— Аматус, ну наконец-то! Ты опередил меня буквально на минуту!

— Вот как? — приподнял бровь Эллир, жадно всматриваясь в любимые черты и жалея о том, что прикоснуться к проекции невозможно. Нельзя запустить пальцы в волосы и поцеловать губы, по которым безумно соскучился, нельзя окунуться в его запах и забыть обо всем хотя бы ненадолго. Проекция — это всего лишь образ. Близкий и неимоверно далекий одновременно.

— Именно так! Мне не терпится знать, как твои дела? Вероятно, их так много, что совершенно нет времени на что-либо еще, даже на разговор, — в голосе Дориана ясно слышалась обида, и Эллир откровенно наслаждался ею. И ответил не сразу:

— Я не хотел тебе мешать, — обронил негромко, — да и новостей, стоящих твоего времени и внимания, не было.

— Мешать? Аматус, как много и какой дряни ты выпил, что ляпнул подобное? — теперь обиду сменило искреннее возмущение.

— Совсем немного и хорошего вина, — улыбнулся Эллир, — тевинтерского, кстати, — и продолжил, отвечая на вопросительный взгляд, — сегодня ко мне приходил Хоук и... — он принялся рассказывать Дориану о своих гостях, хотя на самом деле хотел сказать совсем другое. Хотел. И не мог. Потому что полгода назад уже сказал «Нет», в ответ на предложение поехать в Тевинтер вместе.

— Рад за них, — сухо прокомментировал услышанное Дориан, — и за тебя. Надеюсь, Хоукова безделушка славно тебе послужит.

— Я тоже, — теперь улыбка Лавеллана была невеселой, — это, конечно, не посох, но...

— У меня тоже есть для тебя подарок, — перебил Дориан, — только передать его через кристалл я не могу и уехать из Тевинтера — тоже. А это значит, что тебе придется поднять свою графскую задницу и навестить меня в Минратоусе. Если, конечно, у тебя нет других... планов, — добавил тевинтерец после небольшой паузы и замолчал, выжидательно глядя на полуобнаженного любовника.

Эллир молчал. Слова, которые нужно было произнести еще полгода назад, почему-то застряли в горле. И сейчас они смотрели друг на друга, смотрели молча, внимательно и пристальнее, чем когда-либо, а потом Дориан протянул руку, словно собираясь провести ею по щеке Эллира, как делал это в Скайхолде перед поцелуем, означающим начало долгой и жаркой ночи. Лавеллан потянулся в ответ, запоздало вспомнив, что разговаривает с проекцией, и услышал сказанное очень тихо и быстро:

— Ты нужен мне, аматус. Без тебя всё идет не так, как я планировал... Похоже, некоторые вещи невозможно делать одному. Ты приедешь? — в глазах и голосе Дориана слились вопрос, ожидание и еще что-то, слишком хорошо знакомое Эллиру. Тоска?

— Да, — так же тихо ответил Лавеллан, — некоторые вещи действительно невозможно делать одному.

***

Глядя на спящего рядом Эллира, Дориан думал о том, что поступил совершенно правильно, дав тому время. Им обоим это было нужно, чтобы окончательно понять, насколько близкими они успели стать, чтобы пресытиться одиночеством и смириться с тем, что это — не для них. Любовь на расстоянии хороша исключительно как кратковременное испытание, но не более того.

Одиночество — слишком сильный яд, им так просто отравиться, оно убивает медленно, но неотвратимо. И есть только один действенный антидот: любимые губы, руки и тело; поцелуи, которых всегда не хватает и хочется еще и еще; ласки, сводящие с ума и заставляющие хватать ртом воздух и бесстыдно стонать, сливаясь с тем, кого так и не получилось забыть. Кто продолжал сниться каждую ночь, чей голос слышался в шепоте ветра, а глаза смотрели с собственноручно нарисованного портрета.

Его боль по-прежнему ощущалась так же остро, как и тогда, когда они спали в одной постели. Сводило с ума желание обнять, прижать к себе, покрыть поцелуями лицо и тело, без слов доказывая, что для тебя не изменилось совершенно ничего. Море, разделившее их, не сумело залить и погасить сердца, не заставило обратить взгляды на других. Оно оказалось бессильно, равно как и гордость, которой было так много в обоих. Слишком много. Но и ей пришлось отступить перед любовью и острой потребностью снова быть вместе. Именно эта потребность заставляла Дориана повсюду носить с собой передающий кристалл, надеясь, что Эллир обязательно его вызовет. Именно она не давала спать ночами.

Благодаря ей он отыскал лучших в Тевинтере мастеров и задал им непростую задачу: сделать механическую руку, которую потом можно будет зачаровать, наделить магией, превратить в оружие. Создать то, чего еще не делали, то, что поможет Эллиру снова ощущать себя полноценным. И пусть для самого Дориана совершенно неважно, сколько пальцев у любимого, это важно для него. Об этом он никогда не скажет ни слова, но это слишком ясно читается в зеленых глазах, таких же искренних и чистых, как несколько лет назад.

Механики с задачей справились. Серебряная рука, изящная и зачарованная, которую осталось только окончательно подогнать под эльфа, покоилась сейчас на столике у кровати. Эллир сам положил её туда перед тем, как скользнуть под одеяло, уже обнаженным. Он не сказал ни слова, но взгляд был настолько красноречив, что слова и не требовались. Подарок пришелся Лавеллану по вкусу, а свою благодарность он выразил в поцелуях, ласках и страсти, по которой успели истосковаться оба.

Потребность снова быть вместе оказалась сильнее гордости, боли и всего остального мира. Она заставила Дориана пойти ва-банк и произнести: «Ты нужен мне», опасаясь снова услышать отказ. Он рисковал, но иначе было нельзя, потому что оба они медленно умирали, и требовалось срочно это остановить, как когда-то Инквизитор остановил Корифея. Тот самый Инквизитор, не пожелавший принять помощь, сочувствие и заботу, выбравший одиночество и мужественно страдающий от него. Гордый, глупый, любимый. Аматус, без которого всё пошло совсем не так.