Нижний уровень улья, катакомбы под заводом

Окровавленная, беспомощная Деметрис неуклюже барахталась на земляном полу, бессмысленно собирая пальцами душный липковатый воздух в пригоршню. Впервые отчаянно хотелось кричать, — нет, выть, — и вкладывать в каждый резонирующий с реальностью звук невыносимую боль, непонимание, неприятие происходящего.

Рыжие прядки слиплись от грязи и пота, паутинкой застыв на заострившемся сером личике — все краски вобрала в себя лилово-черная гематома, наливающаяся на разбитой скуле.
Худенькое тельце время от времени содрогалось мелким спазматическим тиком, на острый подбородок текла слюна вперемежку с сукровицей из рваных ранок, раздраженных грубой нитью.

Всю гамму обрывков эмоций и ощущений передавали лишь запавшие глаза. Привычные, такие утешающие и верные молитвы намертво стряли в горле хриплым булькающим клокотанием, нереальным гулом существуя теперь только в сознании девушки.

Нечеткие, словно смазанные неверной рукой пикты, воспоминания, заставляли бессильно биться о пол крошечной кельи-камеры; кожа зудела от чужих, вызывающих лишь отвращение, прикосновений, нарочито долгих, подробных, остающихся полосками припухших красноватых рубцов. Разорванная накидка, — и та сохранила больше святости, нежели хрупкий сосуд души. А та трепыхалась вместе с сердцем, в клетке ребер, стремясь покинуть истерзанный оплот.

Голоса шептали и иногда ей казалось, что щеки касается чье-то смрадное ледяное дыхание — тогда голос нематериального гудел набатом, пытаясь перекрыть золотистое тепло содрогающейся веры.
Стыд, раскаяние, — все, что еще теплилось в гаснущем сознании. Отобрали лишь желание видеть хоть какое-нибудь будущее, — его теперь просто не было.

Скрип дверной створы подхватил Деметрис с пола, собирая ее тело в тугой комок. Вера, неизбывная, та, что родилась вместе с ней, зиждилась в ее предках, дарила праведную слепую ярость, но не давала смысла, стоило ей схлынуть из опустошенного и обессилевшего существа.

Тень закрывала узкую полоску света. Сжатый кулачок саданул по мельтешащей перед лицом бронированной перчатке, — ответный удар поставил девушку на колени; пинок пришелся низко в живот, порождая влажный хруст сустава. Деметрис захлебнулась слезами и беззвучным криком.
Ее подняли, кувырнув расплывающийся и меркнущий мирок, вздернули за загривок: босые ступни бессмысленно болтались, лишенные опоры в полу-футе от земли.

Даже сквозь пелену солоноватой влаги девушка могла видеть струящееся сквозь линзы древнего шлема мерцание, — тварь проклятого нематериального насыщалась утратившей плоть душой, давая иллюзорную власть.
Всему была цена. Такой урок девушка извлекла из жизни подле Призрака и теперь, глядя на поддавшегося тысячи лет назад соблазну знаний и могущества гиганта, она не могла не ужасаться, пытаясь представить хоть немного, какую же цену платит ее возлюбленный господин.

— Ты продолжаеш-шшшшшь... упорствовать в своей никчемной вере... — Шипящий голос, исторгнутый сквозь маску шлема, коснулся лица вместе с током едва колеблющегося воздуха смрадом тлена, — Ты смееш-шшшшшь противопоставлять Владыке Перемен ничтожную мумию на тронеееее... Скажи, кто тот, с кем ты по глупости явилась в этот мир, что вы ищете здесь? — Воин встряхнул Деметрис, возвращая ей почти утраченное сознание, — Я могу прочесть твои испуганные мысли, неблагодарное дитя, раз уж твой не в меру острый язычок поет свои дерзкие восхваления отдельно от тела... Облегчи душу, раскрой ее, подобно книге, отдайся власти, способной вознести над всей этой суетной возней и дарующей верным своим любое желание... Ты перестанешь страдать, ты сможешь править и менять миры в угоду своему желанию... О, невежественное дитя...

Деметрис и слышала, — и не слышала. Пытаясь извернуться всем телом, она уже готовилась к тому, что вскоре голова отделиться от шеи — столь крепка была хватка огромной руки, способной раздавить ее, как орех.

Перед глазами вновь восставали картины прошлого — ее мертвые сестры не предали веру, испытывая боль, тысячекратно большую, нежели глупая соплячка. Она боялась лишь одного, — ее чувства были ее слабостью, впрочем, как и единственным, что уберегало разум от сумасшествия. Веру предавали и куда более сильные духом, но продолжали следовать за тем, кого любили в ад ли или же против всей вселенной — не все ли равно...

— Это бесполезно, Фелактис, наша невинная имперская сиделка умудряется закрывать свой разум, выставляя напоказ лишь истеричную фанатичную преданность. И где только таких, как она, тренируют? — В келье материализовалась высокая фигура в черной накидке с глубоким капюшоном — словно выползла из густой тени в углу, — Может быть, стоит вырвать этой девочке и ее бесстыжие глаза, пусть смотрят на то, о чем без устали болтает ее язык с моего посоха? Презабавнейший образчик тупой, ничем не подкрепленной веры в благость трупа тирана на троне далекой, гниющей в пороке Терры. Эй, дитя, он давно никого не слышит, он и при жизни не отличался внимательностью к предостережениям и просьбам! — колдун когтистым узловатым пальцем прошелся по нанизанному на обруч вырванному языку, наслаждаясь немой бессильной яростью хрупкой пленницы. Ее сшитые темной нитью губы шевелились, но ни звука не родилось в келье, кроме гулкого утробного хохота огромного еретика.

— Брось эту праведную падаль. Скоро сопротивление захлебнется и мы сможем допросить того лояльного вояку, который мнит, будто и не было противостояния Хоруса, а Калибан до сих пор служит Империуму. — Черная фигура стала таять на глазах, а воин отпустил, наконец, загривок Деметрис, отшвырнув ее в угол.

Девушка всхлипнула и осторожно подвернув разбитое бедро, свернулась клубком, продолжая молить Императора уберечь любого от этой смертельной ловушки.

***

Кэссель пришла в себя много позже. Пришла именно в себя, словно со стороны наблюдая за собой же, — блекло-зеленоватой дымкой с контурами знакомого до мелочей тела.

В ушах еще стоял воющий крик. Боли? Неужели это она так орала? Облик осыпался лохмотьями кожи и тлеющей медью рыжих локонов.

Женщина еще раз упрямо взглянула на свои раскрытые ладонями вверх руки, набрала в грудь тяжелой взвеси воздуха и вновь наполнила все пространство вокруг себя криком — она переставала существовать.

Кэссель немного устало и разочарованно фыркнула — она быстро пресыщалась теми, кто стремился удерживать ее собственными желаниями, сейчас все было равноценно, равносильно и знакомо, однако пробуждалась и застарелая жажда — еще только нарождающийся отклик на призыв.

Обрывочная память мельтешащими осколками продолжала тянуть не до конца пробудившийся разум... «Крадущаяся Тень», Ваэль, клетка, приказ, просьба — невозможно вспять и наоборот...

"Срывая покровы...

...Тяжелые уверенные шаги, заваленная мясным кровоточащим забоем комнатушка...

...Заляпанный липковатой лимфой кожаный фартук...

...Этого человека не существует уже сто восемнадцать минут...

...По нагрудной пластине брони медленно и нехотя стекают тяжелые густые капли, не марая, лишь скрывая символы и знаки — простота рождает силу...


...Прости, мой господин, — шепот сквозь уже не унимающийся озноб близкого перехода...

...Я не отпускаю тебя, слышишь? — Вопль сотрясает все пространство огромного корабля, распугав скребущих адамантиевую обшивку корабля демонов...

...Ты позволишь мне видеть? — Плевок кармина, вырывающийся откуда-то из позвоночника и цепенеющий у жадно и редко бьющегося сердца шип боли...

...Она должна остаться! Как ты это сделаешь, мне не интересно. Молись кому угодно, молись усердно, — рык становится глуше, все больше обретая человечность звучания, — Если я потеряю ее, я утоплю в крови не только эту галактику, но и самих богов!

...Рунный круг тускнел. Колдун отступил от распятого тела, с безвольно распахнутыми во всеобъемлющем объятии руками, едва дыша. Обезглавленные рабы лежали в изголовье, в ногах, скульптурно завершая ритуальную композицию у самой грани очерченной линии...

...Мой господин... — Слишком покорные слова для того, кто знаком по истине давно или же умело гнется, не ломаясь, — слова тяжело падали в плотном воздухе звучными камешками на парящий от бойни пол...

...Я слушаю тебя, — лик оставался подвижен, некогда благородные черты теперь представляли собой бесконечную череду сменяющихся гротескных масок психопата. Затянутая в защищенную шипастыми пластинами перчатку рука покоилась на оголовье меча, алчно гудящего в предвкушении обильной кормежки...

...Мой господин, она более не сможет жить в этом теле... — колдун рухнул на липкий пол и пополз к ногам своего владыки, — Я смог лишь сохранить ее в этом мире...

...Темный силуэт склонился над магическим кольцом, полнящийся ледяной взвесью взгляд созерцал остекленевшие глаза женщины, ее мраморно-белую стылость, скульптурность...

...Найди ее. Каждая минута поиска будет стоить тебе шкуры, органа, а если не останется и клочка от твоей проклятой смрадной туши, я раз за разом буду препарировать твою душу, я буду возвращать тебя и вновь знакомить с квинтэссенцией боли и ужаса..."

«Ты это помнишь или просто знаешь?
Лучше, чем ты. Ты не знаешь, что ищешь.
Как же удобно притворяться человеком. Ты предсказуема.
Не более, чем ты, тварь. И не менее...»

Она задыхалась, глядя в пустоту, словно сквозь толщу воды, в которую погрузилась с головой. Не было ни страха, ни какого-либо иного чувства — тело спазматически подрагивало, рефлексировало где-то за тончайшей гранью, отделяющей здравый рассудок живого существа от видения истинной реальности. Мудрый злой взгляд скользил дальше...

«Срывая покровы...
Ты повторяешься.
У тебя многослойный саван...»

Все лица, малейшие черточки, легкий намек улыбок, даже миры, отражающиеся небесами, потолками и могилами в глазах, обращенных во вне, — были ей знакомы, уже виденны, пережиты, заглянуты и вывернуты наизнанку.

«Срывая покровы...»

Настойчивая воля рвала содрогающуюся в ритме бегущей по венам крови пленку, извлекая на поверхность новые лица, личины и образы, рожденные или еще только задуманные, набросанные второпях или затертые в порыве разочарования неудачей, живущие и дышащие вне воли маниакального творца, но по его желанию.

«Срывая покровы...»

Впервые, — укол раздражения, — и глоток реальности, рожденный сиюсекундной во вневременье полосой отброшенного «сейчас». Шершавое прикосновение и вторящий ему вопль страдающей плоти, замирающий щарахающимся эхом в позабытом лабиринте уходящего во тьму подземелья.

«Еще...
Твое существование — ошибка.
Неужели.
Я знаю, о чем ты помнить не хочешь. Зеркало. Сколько раз нужно пройти сквозь себя, чтобы окончательно утратить сущность?
Так кто же я?»

Она ощущала бешенство — легкую рябь сознания, чужой бездны, смыкающейся над головой.
И обволакивала необъятное, прорастая каждой индивидуальностью, неторопливо смакуя характеры, жадно приникая, точно в поцелуе, — столь же проникающей, сколь и удушающем своей излишней продолжительностью, переходящей в насильственный акт. И растворялась...
Отрывая сознание от ослепшего и оглохшего тела, она почти теряла связь с существующим и материальным — сердце бывшего дознавателя Кэссель Лекс отчаянно ударилось о тлеющую клетку ребер и остановилось. Вибрирующий крик оборвался с остатками исторгнутого воздуха.

Появилось сопротивление — сознание вопило тысячей глоток, раскрывая искалеченные гримасами рты, распахивая незрячие глаза. Но она погружалась глубже, безжалостно стремясь добраться до своего ответа. Даже ей требовалось время, а силы таяли.

Тело женщины замерло в купели плавленого пламени волос.

«Срывая покровы, ты помнишь?»

***

Прошло невероятно много или невероятно мало времени, если оно вообще имело смысл в этих безрадостных стенах и двигалось здесь. Деметрис осторожно, стараясь не тревожить поврежденную ногу, перекатилась на спину и подергала ослабленную веревку на запястьях. Опухшая вывихнутая рука уже почти ничего не чувствовала, отдавая в плечо и локоть тупой болью.

Оставшись в одиночестве, девушка позволила себе расплакаться. По грязным щекам скатилось несколько капелек, размывая пыль и кровь в еще более замысловатый узор. Рассеченная скула горела, как и саднящие ранки от проколов костяной иглой. Губы слиплись от жажды и засохшей слюны, представляя собой багровую корку с затвердевшими остовами толстых ниток.

Веревка спала, и медичка попыталась размять единственную дееспособную руку. Мысль о подъеме родилась и угасла — стоило развернуть бедро хоть немного, все тело по позвоночнику пронзила нестерпимая боль, но крика так и не последовало, лишь губы снова стали кровоточить.

«Я не убоюсь зла,
Я не убоюсь смерти
Потому что Сам Император явится за мной.
Страх ничтожен, потому как вера моя сильна.
Могучий Император, распространи Свой священный свет,
Чтобы он служил мне опорой во тьме...»

Ладонь нащупала стену, шершавую, осыпающуюся пылью, теплую, словно и сюда проникали лучи светила. Далеко не с первой попытки Деметрис удалось встать на здоровое колено, а потом, цепляясь свезенными пальцами и срывая ногти подняться, опираясь на стену.

Тьма, царившая в помещении, оказалась сероватым полумраком, когда слезящиеся глаза привыкли к обстановке и девушка даже смогла разглядеть узкую дверь, в которую в прошлом протискивался воин-еретик. Расстояние до предполагаемого выхода было с одной стороны ничтожным, с другой — почти непреодолимым.

Облокотившись спиной на перегородку, девушка осторожно ощупала бедро. Удар, нанесенный ей хаоситом, был, несомненно, силен, но решающую роль в разрушении сустава сыграло препятствие, о которое медичка и приложилась от души.

Истерику задушили на корню спокойные профессиональные размышления. Она не могла себе позволить такой роскоши, как нытье и саможаление — невинным душам и ее господину грозила смертельная опасность, а если поверить хотя бы малой толике слов еретиков и видению происходящего, рядом с Призраком могло и не оказаться никого, кто смог бы защитить его или хотя бы дать отпор проклятым Императором врагам. Да и заинтересованность врагов целью прилета так же вызывало опасение.

Сердце Деметрис зашлось от безумной бури эмоций, которым она впервые поддалась столь откровенно: долг, превыше которого быть ничего не могло, несколько потускнел в сравнении с ее чувствами к человеку. Господин прежде всего был человеком, могущественным, сильным, но столь же хрупким и совершенно не неуязвимым. Скоропостижный вылет с Тригон Прайм еще больше укрепил ее в вере в это. Впрочем, как и то, что лорд Призрак обратился за помощью к этой страшной ведьме с пустыми глазами.

Взгляд блуждал по комнате в поисках хоть чего-нибудь, способного послужить опорой или оружием, хотя смешно было бы надеяться, что даже болтер стал бы лучшей защитой от гигантов в немыслимых, смердящих ересью доспехах.

У самого выхода из стены торчал грубый крюк с цепями и кандалами, примитивными и слишком большими, чтобы испробовать их на нынешней обитательнице камеры, однако, тот, кто был здесь в заточении, вероятно, изрядно насолил еретикам, потому как повсюду на полу валялись обломки палок, костей и рваных тряпок. Однако, кое что из этого вполне могло бы сойти за трость.

Оставалось только добраться до интересующих медичку деталей. Пришлось снова опуститься на колено и, пользуясь здоровой рукой, ползти. Тренировки в храме на Валенсе, да и уроки Лизы и Рейн даром не прошли, хрупкая на вид, Деметрис была сильной для своих лет и строения.

Первый обломок был слишком ветхим, полым и ненадежным, второй — слишком коротким. Достигнув противоположного угла, медичка все же обнаружила оптимальный, как выразился бы Ред, экземпляр и вознесла про себя уже не первую благодарственную молитву, сменившуюся новым потоком слез. Разбитое тело ежесекундно взывало к рассудку острыми уколами боли, тошнотой и головокружением.

Палка сошла бы и за оружие, будь перед девушкой хотя бы кто-то напоминающий человека, вера укрепила душу, а неизбывная любовь была лучшей панацеей и смыслом отбиваться хоть от орды.

Следующим пунктиком значилась массивная дверь, оказавшаяся, провидением Императора, — не иначе, не просто не запертой, но и приоткрытой. Иное дело — сдвинуть ее получилось не сразу и Деметрис израсходовала почти все остатки сил, наваливаясь на створу всем телом, внутренне воя от гасящих все краски тисков ослепляющей боли в искалеченном бедре.

Она буквально выпала в узкую щель и уже приготовилась к удару, справедливо полагая, что в коридоре наверняка кто-то стоит — на изумление времени не было. Девушку поразило не только отсутствие стражи, но и могильная тишина, оглушающая, звенящая, вызывающая не меньший ужас, нежели крики или рев исчадий варпа.

Пальчики коснулись затвердевшей нити, плотно сомкнувшей губы. Саднящее пощипывание и зуд сводили с ума и медичка, поминая слова своей наставницы, уже перебрала в уме все возможные последствия. Первая волна отчаяния от собственной немоты прошла. Любая мысль казалась произнесенными вслух словами и Деметрис даже сравнила это ощущение со своим общением с дневником, зарытым в кипе бумаг на столе в каюте.

Щеки под слоем грязи вспыхнули — там, на последнем листе оставалось письмо, которое она так и не отдала Призраку во время подготовки к вылету на планету. Теперь наверняка не отдаст. Ну и пусть. Ведь от того, знает ли он, слышал ли и понял ли, она его меньше любить не станет.

Опираясь на свой импровизированный костыль, она стала продвигаться вдоль стены коридора, ощущая оттуда слабое дуновение сквозняка. Что она стала бы делать, если бы навстречу вышел один из этих противных всему живому еретиков, Деметрис не знала. У нее была цель. Черная фигура, истаявшая в тенях ее кельи, однозначно заявила, что хаоситы желают изловить кого-то, возможно — ее господина.

Оставалось лишь молить Императора, чтобы они не успели этого сделать в лучшем случае, в приемлемом — суметь предупредить, в худшем — оказать помощь, не отдать, хоть голыми руками рвать, но не допустить, не подпустить... В такие моменты Деметрис немного завидовала воинственной Энжи или Рейн. Но и в себе, ощущая тепло бьющегося вместе с сердцем чувства, она осознавала силу, обостренную, поддерживающую.

Коридор казался бесконечным, бесцветным туннелем, уходящим куда то вниз — девушка чувствовала, как пол постепенно уходит угнетенным углом на скос. Ладонь, которой она уцепилась за палку, уже кровоточила, разодранная острыми краями.

Остановившись, девушка оглядела себя — из одежды на ней осталась лишь легкая туника, превратившаяся в лохмотья. Кулон с микро-воксом тоже остался, но камень, служащий активатором, не откликался на нажатие пальцев. Оборвав широкую ленту и укоротив одежду еще на пол-локтя, Деметрис обмотала руку, приноравливаясь к своему костылю.

Идти так стало легче, однако, теперь она могла видеть то, что стало с ее ногой, волочащейся и неестественно вывернутой. Шок должен был уже пройти, и медичка молилась, чтобы у нее достало сил стерпеть ту боль, которая настигнет ее дальше.

В плотном воздухе кружилась песчаная взвесь, словно где-то на поверхности кто-то устроил бомбардировку, но ни звука так и не нарушило облепившую стены тишину. Наконец, путь резко свернул налево, и девушка зажмурилась — после сероватого сумрака даже слабый свет казался ей ослепляющим. Спустя несколько минут слезящиеся раздраженные глаза смогли воспринять картину — впереди, преграждая дорогу, лежали огромные обломки вывороченных каменных глыб. Откуда-то сверху струился рассеянный отсвет, слабый луч, в котором танцевали пылинки и осыпающиеся мелкие ошметки каменной взвеси.

Пройдя еще несколько шагов, девушка обессиленно прильнула к стене. От нарастающей боли в глазах темнело, ком подкатил к горлу и она едва не лишилась сознания. Однако то, что медичка увидела, все же преодолев остаток расстояния до первого обломка, заставило ее расплакаться, утопив в раскаянии и молитве первую радость от находки — огромная фигура космодесантника распласталась по полу, покрытая серой пылью, от этого больше походя на статую, скульптуру поверженного героя. Книги о многих таких воинах девушка читала еще в детстве, да и в храме сестер не гнушалась знакомиться с историей Империума, что уж говорить о библиотеке на корабле лорда Призрака.

Чуть в отдалении, ярдах в десяти от тела воина Императора лежала изломом на обломке обвалившегося купола женщина, сначала так же показавшаяся каменным изваянием, но огненная шевелюра разрушила иллюзию. Это была та самая узница, предположительная еретичка и псайкер, с которой почему-то господин решил договориться, а не предать смерти.

Деметрис опустилась на каменную плиту, не в силах бороться со слабостью. И космодесантник, и незнакомка оставались неподвижными, казались мертвыми, но взгляд девушки все же уловил слабое поднятие грудной клетки защитника Империума и медичка стерла туманящие взгляд слезы тыльной стороной ладошки.

Псайкерша выглядела гораздо хуже с любой точки зрения. В слабом свете ее лицо было землистым, широко распахнутые глаза утопали в темных кругах, — она словно бы вся потускнела, окаменела, застыла.

Промучившись еще с десяток минут, Деметрис удалось перетащить искалеченную ногу через преграду и подобраться ближе к своим компаньонам. С точки зрения наставницы, она должна была бы первым делом оказать помощь космодесантнику, но Деметрис так и тянуло прикоснуться к женщине. Дрогнувшие пальцы погладили рассыпавшиеся рыжие локоны, столь же пламенные, как и кудряшки самой медички, но более глубокого, золотистого оттенка. Мягкая волна прильнула к руке, свиваясь между пальцев. Пульса не было, дыхания тоже. Медичка, отложив палку, склонилась к самому лицу и заглянула в полнящиеся мраком глаза псайкера — в душе родился крик немого ужаса, однако, оторваться от того, что видели глаза в маслянисто-черной тьме взгляда, было невозможно.

Деметрис словно против воли потянулась к присыпанной пылью щеке и даже сквозь повязку ладонь почувствовала пронизывающий щиплющий холод. Мир содрогнулся — или же это был удар, волной пронесшийся под обвалившимися сводами, воздух свернулся в неразличимый глазам вихрь, а потом вновь разлился в пространстве.

Деметрис была готова поклясться, что расслышала идущий словно издалека мучительный болезненный стон. Веки незнакомки опустились, тело вздрогнуло, сбрасывая сероватую взвесь, чуть выгнулось и губы исторгли первый жадный выдох, за которым последовал неуверенный вдох, хрипловатый, с душащим кашлем.

Медичка отшатнулась, упав на спину. Чужой разум холодным щупом ворошил все ее существо, совершенно нагло, демонстративно, мучительно-больно. Однако, в отличии от еретика, ничто в девушке не восставало против.

Женщина свалилась с обломка и теперь она склонилась к медичке, стоя на коленях.

— Милая моя девочка... Император может гордиться такой дочерью...