Тарнак, пусть и рискуя, сильно рискуя, вернулся в подземелье. Почти все
его бойцы были раздавлены обрушившимися плитами купола, а кое-кто —
и это колдун знал наверняка, — истреблен оружием. Жалкие бойцы
с двуглавыми орлами на картонной броне не могли противостоять могуществу
духов, обретающихся в древних доспехах... Тарнак опустил тяжелый
набалдашник посоха на голову стонущего гвардейца, ставшего последним
свидетелем присутствия на Океании Тысячи Сынов.

Еретика мало беспокоило то, что погибло свыше десятка собратьев,
их проклятые души уже обретались в пучинах нематериального мира и ждали
своего часа. А вот утрата артефакта... Изобретательности демона,
сопровождавшего отряд воинов-магов, позавидовал бы каждый — заветную
вещицу колдун получил слишком легко, а охотников на нее было более, чем
достаточно. Смертная оболочка посредника, принесшего искомое в этот
обреченный мир, была утрачена, а артефакт обрел новое место, как кинжал
обретает удобные ножны.

Несущие Слово и их глупый Апостол вклинились в картину видения
не столько неожиданно — слуги Тцзинча всегда предвидели сотни
вариантов... Но Владыка Перемен создавал их тысячи! Усердные молитвы
и обильные жертвы, очевидно, оказались не слишком усердными
и обильными — ларец для дара близкого божеству примарху исчез,
воспользовавшись нападением безмозглых фанатиков. Тарнаку не слишком
везло. Конечно, в мудрости своей и умении выискивать и воспринимать
божественную волю, дитя Магнуса оставлял далеко позади отпрысков
Аврелиана, — и только поэтому еретик вернулся в подземелье. Псам нужен
был нюх, следопытам — улика... А ему, магу, достаточно было узреть
последние мгновения глазами жертвы... И в его власти было повернуть
неукротимое для остальных время, вспять.

Колдун презрительно усмехнулся, представляя, какая суетность и отчаяние
бытует в рядах тех, кто присягнул богам, стоило им не выполнить приказа.
С ним такого не случится — тем более, в одиночку еретик добудет куда
больше благосклонности своего отца и его могущественного покровителя...

***

Ваэль небрежно отер клинок о мундир полковника. Высокопоставленный
гвардеец сидел на коленях, в той позе, в которой, по мнению эльдара,
и должен находиться мон’кей. Все еще дрожащие руки человека вяло
скользили перед ним, словно желали обнять, а на самом же деле, ладони,
липкие и потемневшие от крови, удерживали и впихивали обратно
вываливающиеся парящие теплом внутренности. Глаза жертвы уже помутнели,
бессмысленно созерцая труп комиссара. Фигура в черной форме буквально
раздвоилась — лезвие темного меча ополовинило мнительного мон’кея
и швырнуло на стену, обдав ту восхитительным ореолом.

Кэссель, с брезгливостью безумца отряхивала немощные руки, хотя густые
капли крови уже давно застыли между пальцами и темные потеки засохли
до самых локтей. Максимилиан Толлен защищался истово — и пал, как
и полагается имперскому инквизитору, достойно. Обрубок лишенной головы
шеи прижгло и немного опалило, неровные куски кожи и мышц свисали,
свернувшись, словно пергамент.

Псайкер находилась на той самой грани, когда сожаление от содеянного
борется с доказательствами необходимости этого содеянного. Она почти
лежала на столешнице, не в силах опираться на искалеченную ногу. Еще
пару мгновений назад женщину немилосердно рвало обдирающей пищевод
желчью, а череп грозился взорваться от набата визгливых проклятий Рунны
и какофонии самых разнообразных, кажущихся знакомыми, голосов.

«Он ждет. Он готов. Просто толкни эту дверь... Я сделаю все сама, я должна убить их...»

«Спасение мануфактории с погрешностью на пару десятков тысяч жизней,
Толлен... Ты даже не пытался защитить просящих, ты отдал их Хаосу,
ты отобрал у них выбор, ты вручил им индульгенцию на ересь! Ты трусливо
отсиживаешься и ждешь меня, а Сиддар играет в извращенное милосердие под
дудку своих божков!...»
Этот внутренний монолог был последним, что растворилось в сознании,
переполненном гневом, стоило Кэссель преодолеть переполненные после
еретической атаки окопы укрепленного наспех поста.

Ваэль пнул оторванную голову в угол и обернулся к своей хозяйке.
На узком лице сиял щедрый плотоядный оскал удовлетворения. Он ждал этого
момента долгие шесть лет — и ведьма утратила контроль над собой, она
подарила ему океан страданий, щедрые волны которого до сих пор баюкали
пресыщенное сознание. Увешанный побрякушками мон’кей умирал сотню раз
перед тем, как его душу обратили в прах, вырвав ее из сочащегося
ароматной кровью нутра.

Однако стоило поторопиться. Инквизитор угодил в точную ловушку
проклятого Призрака, он решил разделить эфемерные лавры невидимого
коллеги и одеть ошейник на беглую еретичку... Сработано, конечно, было
грубовато, но ради финала осуждать людишек за отсутствие фантазии смысла
не было.

Дурным взглядом Кэссель еще раз окинула временный штаб и, не обнаружив
более никого, кто ответил бы ей на вопросы, сползла на пол, тяжело
опустившись на ладони и относительно целое колено. Если верить
устрашающим угрозам Максимилиана, несколько святых рыцарей-демоноборцев
оставались где-то неподалеку, противостоя Темному Апостолу и его воинам.
Ментальная связь оборвалась, испытывать судьбу псайкер не хотела, хотя
и понимала это едва не меркнущим кусочком здравого разума. А безумие
требовало крови. Его бурая взвесь плескалась в сознании, владея
желаниями и возможностями, пленяя дар, умножая главный катализатор —
чистейший гнев...

Эльдар с некоторой опаской приблизился, и его обманчиво-хрупкая тонкая
рука дала опору всему разбитому и изломанному телу Кэссель. Женщина
неуверенно клюнула подбородком в сторону искореженной двери. Дальше
простирались тоннели ангаров, к ним пробивались, устилая своими телами
стальные плиты платформ еретики. Там, за последним рубежом, в смраде
и копоти, в неизвестности шаткой безопасности ждал возвращения
непогрешимой госпожи капитан, Стефан, сержант Хоук... А она искала
оправдания у одного единственного существа, у неувядающего в памяти
образа.

***

Люди верили в ад, верили, что там, за гранью, тонкой и легко
преодолеваемой, в агонии, они попадают не к престолу сиятельного
Владыки, а обречены на миллионы смертей в объятиях гнусных демонических
сил, рвущих жалкие душонки и упивающихся страданиями отлученных от света
сущностей.

Кэссель не верила в это. Она умирала сотни раз, удерживаемая
в гноящемся, как струпяная рана, мире живых, тонким поводком Рунны.
Ад существовал только в реальности. Его творили, а не придумывали, ибо
не существовало такого извращенного сознания, не было такой фантазии
даже у проклятых друичий и поклонников пресытившейся всеми возможными
удовольствиями Слаанеш.

В едином сейчас комке мыслей, порыве, реве глоток, визге боли — в этой
колеблющейся массе, гигантском котле, существовал ад. Разум отвергал
залитое кровью видение ангарных площадок. Земля и листы пластали
бугрились живым алчущим нового окропления существом, слившиеся
в набегающем прибое на баррикады тела не имели личностей, лиц, — они
жили слитно, сплоченно, выдыхая багряную взвесь, выводя унисоном песню,
для которой не требовались слова. Это был гимн той самой жизни,
требовавшей выживания любой ценой.

Багровыми волнами в сплетении тел и отчаянного рева толпа гнула кордоны
арбитров, едва не опрокидывая заслон. Ангары содрогались, словно агония
умирающих и гул канонады со стороны обороняющихся вырывали этот кусок
реальности с мясом из обреченной земли.

Пересечь этот сужающийся чумной круг было верхом безумия, еретики
и фанатики гнали на баррикады почти лишившихся разума граждан Морэсби,
вопя от наслаждения. Живой визжащий в предсмертных судорогах щит обдавал
захлебывающуюся пока атаку теплым темным кармином. Облаченные в алую
броню гиганты в поразительном вихре слепящей ярости сошлись в схватке
с серебряными рыцарями, утоляя рожденную тысячелетия назад ненависть.

— Уверена? — Голос эльдара не дрогнул, хотя в лиловом взгляде
и отразилось сомнение. Ксенос не испытывал ни ужаса от деящегося,
ни страха. Каждая клеточка его напружинившегося и готового к схватке
тела жаждала бойни, этого потока страданий и пресыщения вкусом горя,
боли и отчаяния.

А Кэссель, тяжело опершись на плечо своего телохранителя, смотрела
куда-то вперед, туда, где в самой гуще грандиозного кровавого спектакля
пребывал обладатель до отвращения знакомой ауры...

Женщина глухо и слабо зарычала, втягивая тяжелый воздух. Тонко
вырезанные ноздри трепетали, черты лица заострились еще больше,
а бледность теперь казалась совершенно поразительной.

— Его кровь взывает ко мне, Ваэль... Он снова заступает дорогу мне
и снова желает воздвигнуть трон своей гордыне поверх горы трупов.
— Ведьма мелко задрожала от напряжения и выходящей из под контроля
разума ярости, — Однажды я отпустила его, я дала этой твари уйти,
уползти в логово и зализать раны... Это не месть, это необходимость!
— Она огрызнулась на крик, завершая пояснение, однако Ваэлю было
достаточно и этого. К чему разоряться на никчемное любопытство, если
вновь все твое существо охватывает почти оргазмическое предвкушение
чужих мук?!

Псайкер шла неуверенно, волоча ногу, припадая на вывернутую стопу, едва
не опрокидываясь навзничь. Казалось, искалеченное тело повинуется лишь
воле, а не опоре, и вот-вот воспарит, будь на то желание самой Кэссель.
Эльдар шел чуть впереди, а время вокруг снова стало смердящей патокой —
два беглеца влились в беснующуюся толпу единым вздохом, порывом,
шагом...

«Я видела ее, свою крошечную дрожащую ладошку, я видела ее, льнущую
к твоей холодной и сухой коже. Я помню все оттенки ощущений, минули ли
тысячелетия или всего две песчинки канули в пустоту колбы старинных
часов. Я чувствовала твое безумие и одиночество, его породившее. Так
поет нематериальный изменчивый мир — но слышат ли эту песню люди? Ты —
обоюдоострый клинок веры... Нет, не нынешней, своей, канувшей в огне
Истваана... Ту, что творят сейчас люди, глупо было бы называть так при
тебе, видевшим бога до его обожествленности... Я познавала тебя, испивая
твою проклятую, но живую душу. Я смотрела в твои глаза и видела бездну.
И я звала тебя по имени...»

***

«Обернись...» — Шепчет внутренний голос.

«Я не могу. Я знаю. Он убьет меня точно так же, как и тот, к кому я стремлюсь...»

Широко распахнутые ртутные глаза поглощают приправленную визжащей
какофонией картину, изуверское полотно вошедшего в бесноватость
имажиста. Сколько было этих лиц, скольким затравленным взглядам она
ответила, отражая чужие эмоции прежде, чем сама впадала в их агонию
и погибала в кровавой слякоти под ногами остальных обреченных?

Кэссель едва успела развернуться и, утратив равновесие, опрокинулась
навзничь, захлебываясь окатившей ее тошнотворной волной чужих
внутренностей. Подле псайкерши упал скребущий землю еретик, его грудную
клетку и вздувшееся, точно перезрелый плод брюхо разворотило освященным
зарядом. В бой, ведомые инквизитором, вступил малочисленный,
но переполненный праведной яростью отряд Дочерей Императора. Под
ангарный свод плеснуло жидкое пламя, где-то позади рвущихся вперед
предателей и обезумевших гражданских глухо ухнуло, а потом рокочущее эхо
догнала взрывная волна. На воздух взлетели цистерны с прометием.
Ваэль полностью отдался одному ведомому ему танцу, завораживающему
вращению в россверках клинков. Темные волосы плыли вокруг его тонкого
гибкого силуэта вместе с хлопьями копоти, создавая иллюзию парения.
Ведьму отшвырнуло в сторону пинком — и лишенный скальпа с половиной
черепа человек зарылся лицом в землю, уткнувшись в носки высоких сапог
эльдара. На колени Кэссель упала отрубленная рука, все еще продолжающая
сжимать болтер, женщина в темной броне истошно вздохнула, но продолжила
отмахиваться от неуловимого ксеноса цепным клинком. Тщетно.

Оглушенные и опаленные взрывами, еретики замедлили свой бег и натиск
на баррикады, но десантников Хаоса замешательство в рядах пушечного мяса
не остановило — Несущие Слово рассеялись по периметру и продвигались
вперед, давя людей бронированными стопами, не обращая внимания
на воззвания доверившихся губительным силам душ.

Лорд Сиддар возвысил и без того оглушительный свой голос, звуки его
ввинчивались в мозг, лишая возможности воспринимать реальность —
нечестивые слова молитв и проклятий становились собственными мыслями,
а сознание наполнялось единственным желанием — убивать, пусть даже
и тех, кого еще несколько часов назад защищал или трудился бок о бок...

На какое-то мгновение стрельба с линии обороны стихла, а потом, словно
кто-то повернул маховик времени с чудовищной силой, хлопки выстрелов,
редкие и нерешительные, поначалу, вновь зазвучали, оружие выплевывало
смерть, даря иным забвение, желанное и необходимое, иным же принося
страдания, вынуждая еще долго корчиться в объятиях таких же неудачливых
компаньонов или же жаждущих мести приспешников безжалостных богов.

Кэссель видела черную четкую фигуру, размахивающую оружием, взбирающуюся
на отвал баррикады. Она видела только ее, поддавшись удушающему захвату
ненависти, стискивающему горло древней гарротой. Кем бы ни были люди,
сдерживающие натиск еретиков, этот человек жизни был недостоин априори.

Мендоза. Он ввергал десятки миров в бессмысленную и, подчас, ничем
не оправданную гибель. Проклятый псайкер, пользующийся силами, которых
велено опасаться в бездумном употреблении. Радикал, способный принести
миллионную жертву в поисках своей собственной истины.

«Я с наслаждением дробила его лицевые кости голыми руками. Я выдавила
ему глаз. Я заходилась хохотом, нажимая на проткнувшие легкие ребра
господина инквизитора Арока Мендозы. Я шептала самые страшные вещи ему
в уши, я пела ему саги Имматериума, заставляя его мозг почти достигать
кипения. Сотканная проклятым колдовством преграда больше не защищала
его — и Рунна открывала противнику все то, чего он так боялся и на что
нечестиво покушался, расплачиваясь за силу чужими жизнями.

Сколько минуло времени? Император ведает. Я сожгла подобравшегося
слишком близко помощника инквизитора, опаленное тело которого теперь
преданным дохлым псом лежало в ногах Мендозы, свернувшись изломанным
смердящим клубком. Я выговаривалась, варп задери, я не знала, зачем
я говорила этому ублюдку о своих чаяниях и тщетах! Я баюкала на коленях
его разбитую голову, испытывая ущербную жалость и несказанное
удовлетворение, я наблюдала, как жизнь, эта безумная искра, все еще
теплится в единственном заплывшем глазе. Арок и не думал сдаваться,
но с Рунной ему тягаться было не по силам.

Когда я покинула этого человека, мне казалось, душа его, не выдержав,
уже отделилась от вбитой в землю оболочки... О, как я ошибалась! Владыка
Золотого Трона не удостоил меня пониманием, и много позже я раскаялась,
что не убедилась в гибели единственного существа, которое способно было
продлить мучения не только и не столько мои, сколько тех, кому
я доверяла и кого я любила...»

Первый выстрел, хоть и не достиг цели, бросил в лицо женщины мелкой пыли
и ранивших кожу осколков, угодив в остов рокритовой перегородки. Второй
разодрал ей ухо, отверзая кровоточащую воронку. Теплая влага залила шею
и грудь, напитывая пропыленную ткань. Ветхая рубаха живописно поменяла
свой серый окрас, а из горла ведьмы вырвался гортанный рык. Молниеносная
тень взвилась в невообразимом пируэте, сметая высунувшуюся из-за
баррикады голову.

Увы, Ваэлю не суждено было достигнуть земли с той же грацией —
скалящийся хаосит, не особо рассчитывая на меткость, от всей своей
проданной обреченной душонки расстрелял в ксеноса обойму, сделав ставку
на количество.

Эльдар тяжело упал на бок, выпуская из скрюченных пальцев рукоять своего
диковинного темного клинка. Он скулил от бессильной ярости, пытаясь
привстать на колено, но Кэссель оказалась проворней. Мгновение между
восьмью ударами сердца сокрылось в псионическом тумане. Она закричала
коротко и зло, звонко, на пределе связок. Рискнувших преодолеть барьер
разорвало и оставшиеся от напавших капельки крови плыли по воздуху
переливающимися драгоценными камнями.

Ниже подвздошной кости разгорался самый настоящий пожар. Кристалл,
до того лишь вяло обозначавший свое присутствие в хрупкой оболочке,
теперь, казалось, растекся по всему телу ведьмы жидким изумрудным
зельем. Женщина скорчилась, словно ее сминала колоссальная безжалостная
длань, от искаженного гримасой невыносимой боли рта шел горячий пар
дыхания в то время, как внешняя среда заметно охладела.

Атака на левый фланг захлебнулась. Умерла вместе со всеми звуками.
Пульсировали в сознании лишь толчки сотен сердец, трепещущих в разных
ритмах.

Ваэль потерял сознание еще до того, как его хозяйка взмыла над кордоном в ослепительной вспышке.

***

Илларион припал к земле, едва раздался грохот первых детонаций. Купол
содрогнулся, окатывая всех каменной крошкой. Хрупкий свод едва держался,
осыпаясь мелкими пока фрагментами и насыщенный озоном воздух извне
заполнял ангары.

Ангел обогнул открытую площадку перед ангарными отсеками, держась правой
стороны, менее пострадавшей от взрывов и куда более защищенной ввиду
своей целостности. Пару раз он даже счел день не столь безнадежным —
гвардейцы, организовавшие оборону этого участка, охотно пропускали
гиганта в керамитовых доспехах, вещавшего священные слова литаний.
Космодесантник мог бы сколь угодно долго пояснять разницу между
молитвами несуществующему божеству и истинными обращениями к духам
оружия и брони, но вряд ли отчаявшиеся люди стали бы внимать ему
с тем же пиететом, с которым открывались створы баррикад. Деметрис, уже
окончательно пришедшая в себя, отрешенно молчала и созерцала все
окружающее с поразительным безразличием.

Илларион быль готов возблагодарить удачу, миновав окопы и очутившись
аккурат перед одними из ворот челночных наземных отсеков, как вдруг,
словно подчиняясь чьей-то непререкаемой воле, из реальности пропали все
звуки и даже смешавшиеся до неузнаваемости цвета померкли, смазались,
расплылись в серости. Тишина лопнула мыльным пузырем, породив одинокий
крик невыносимой боли и гнева. И, видит Император, Ангел не спутал бы
этот голос ни с чьим иным...

***

Тарнак материализовался в вихре плещущейся вокруг его колоссальной
фигуры энергии, ошеломляя и оглушая всех, кто оказался рядом
по отвратительному стечению и без того отвратительных обстоятельств.
Перед колдуном Тысячи Сынов парила хрупкая фигурка женщины, едва
справляющейся с сочащейся через ее тело силой. Кокон, скрывающий ее,
сливался с плещущимися по ветру огненными волосами, создавая иллюзию
горения.

Псайкер. Ведьма, по глупости своей человеческой покусившаяся на власть,
уготованную избранным. Такого Тарнак ни простить, ни понять не мог. Еще
одна глупая наложница дохлого мумифицированного божка.

От обличительной ярости колдуна отвлек взгляд — сочащийся млечным
свечением, осмысленный, уверенный... Чужой... Глупой смертной оболочке
невозможно приписать ничего подобного, но стоило ли испытывать терпение
и без того оскорбленного Владыки? Тарнак взмахнул посохом и, отметая
от себя жалкие фигурки людей в имперской униформе, швырнул в сияющий
горящий кокон сгусток паутинного пламени, черного, как недра проклятых
дыр нематериального.

Гвардейцы, арбитры, ополченцы, кто-то еще... Все они двигались
марионеточно-медленно, вливаясь в водоворот уготованной им гибели
со слепым упорством. Кэссель с легкостью уклонялась от беспорядочной
стрельбы, созерцая мешанину тел и вкушая смрадное пиршество чужих
распахнутых ужасом и отчаянием душ. Ее собственное сердцебиение
грохотало в каждой клеточке тела, а пульсирующая боль была наградой выше
бесконтрольного бича силы обретенной.

Рев негодования и ощущение иной ипостаси власти переменчивого варпа
заставили разум покинуть тропы поиска — душа женщины содрогнулась, Рунна
лишь оскалилась, открывая объятия чужой атаке, раскидывая руки широко,
обращая их ладонями вверх в этаком доверительном жесте.

Сфера огненным водопадом осыпалась, восприняв удар. Босые ступни
коснулись вязкой от крови земли. Огненные локоны все еще беспорядочно
текли вокруг головы, электризуясь и пощипывая окружающий мир крошечными
искрами молний.

Следующий удар был куда как материальней — верхушка посоха вгрызлась
в податливую плоть, обнажая ребра. Побелевшая кожа пошла рябью, рваные
ошметки ее тянулись друг к другу, пытаясь сомкнуться. Удар заставил
ведьму сделать несколько неверных шагов назад, возвращая боль
настоящего, естественного мира. Губы исторгли совершенно человеческий
стон, а в ртутных глазах промелькнул ужас. Лишь на мгновение.

Рванув друг другу навстречу, две сущности побудили каждое способное
к действию существо двигаться, рычать, сражаться, разрывая клинками,
руками, вгрызаться зубами, дробить, ломать, кромсать...

Керамитовая перчатка сомкнулась на хрупкой шее. Даже усилия бы
не потребовалось, чтобы позвонки превратились в клейковатое крошево,
а голова бессильно запрокинулась бы назад, утратив опору.

«Я познавала тебя, испивая твою проклятую, но живую душу. Я смотрела в твои глаза и видела бездну. И я звала тебя по имени...»

Сознание откликнулось на оглушительный рев несвоевременного зова:

— Эзекиль!