Надежда иссякла, когда Ангел отбросил свое оружие. Принять ближний бой, пусть и в обществе воина Императора Кэссель не могла — рана еще напоминала о себе, а дурнота, грозившая лишить сознания, накатывала каждый раз, как только псайкер использовала свой дар. К тому же, женщине казалось, что приливу еретиков, подобному неиссякаемой волне, виной является как раз таки она сама. Илларион, к чести сказать, стоически и очень спокойно защищал временный рубеж, хотя и отступал с каждой атакой, стараясь уходить на фланг, так было бы ближе к подъемнику на поверхность.

Прибившаяся к импровизированному отряду еще в катакомбах девушка лежала неподвижным кулем за одной из сохранившихся стен рабочего барака.

— Твоя броня выдержит, уходи. — Кэссель сама себе удивлялась. Еще несколько часов назад, почти убегая из общества неожиданных союзников, она с оправданным презрением отнеслась к идее защищать калеку из свиты лорда Призрака, еще несколько часов назад ей было все равно, осуществится ли миссия странного одиночки, но теперь... Они все вместе прошли туннелями контрабандистов, они сутки обороняли этот крошечный закуток, обстреливаемый с одной стороны гвардейцами и арбитрами, уцелевшими в заводском бунте, с другой стороны не давали и мгновения роздыха спятившие и ввергшиеся в ересь работяги, бегущие вперед пушечным мясом.

— Ты сможешь идти, я прикрою. — Без какого-либо сомнения парировал Илларион, извлекая из ножен свой клинок. Болтер, бесполезный теперь, лежал в каменном крошеве.

Ртутно-серебристые глаза бывшей дознавательницы несколько мгновений созерцали вжавшегося в стену гиганта. Она видела то, чего не увидел бы обычный человек — и то, что понимала Кэссель, отвергало надежду. Рунна была словно погружена в тяжелую дремоту, рваной чередой сновидений путающую реальность и чьи-то воспоминания.

От оглушительного взрыва содрогнулась земля под ногами, а все вокруг скрылось в пыльной взвеси, тотчас набившейся в рот и глаза. Невообразимо сильная рука рванула ослабевшее тело куда-то вверх, за шиворот, больно сдавливая воротом горло. Ангел бежал, тащил своих компаньонок вперед, полагая, что удача не покинет их после сложнейшего пути, уже померкшего где-то позади, в гуле следующих детонаций...

***

Кэссель шарила вокруг себя незрячей рукой. Она была полностью дезориентирована во взвеси пепла и пыли, похоронившей руины целого сектора. Глухие удары взрывов и обманчивые звуки канонады подсказывали, что псайкер все еще жива и все еще обретается в аду под названием Морэсби.

Слезящиеся глаза тщетно выискивали силуэты космодесантника или раненой девчонки — тонкие пальцы Кэссель перепачкались смердящей кровью упокоившегося с разнесенным черепом еретика, затем нащупали давно застывшую холодом мозолистую ладонь одного из гвардейцев, тряпку, служившую шалью какой-то женщине, колтун смешанных с грязью и припаленных волос, вместе со скальпом отделенных от черепа невезучего обывателя подземного города.

Мир обступил женщину безумной какофонией, каждый звук, каждый сумасшедший удар чужого сердца, каждый хрип и стон она ощущала всей душой, не то, что слухом — рабочий сектор пылал и корчился в агонии, раздираемый имперцами и лезущими из самых глубоких щелей еретиками.
Удушливый смрад пожарища и тошнотворно-сладковатый — вывернутых внутренностей витал повсюду, прилипая к еще живым и шлейфом следуя за ползущей по вмятым гусеницами транспортов гвардии телам Кэссель.

Куда она двигалась? Одному Императору известно. Оглушенная, возможно, контуженная, она ментально ослепла и едва соображала, как шевелить свезенными до мяса руками.

Новым звуком было фырканье — такое издает насытившийся, но не утративший азарта погони хищник, такое свойственно охотящемуся чудовищу, — и оно было рядом. Псайкер попыталась встать и завалилась на бок, а в следующую секунду в ртутных глазах отразилась оскаленная, сросшаяся со шлемом морда, обтянутая незаживающей струпяной кожей. От насыщенной, гнилостной гемоглобиновой вони женщину чуть не вывернуло. Потоки обжигающего дыхания твари касались лица, густая тягучая нить слюны капала на песок и каменное крошево левее головы жертвы. Но порождение болезненной фантазии всесильных обитателей варпа нападать не торопилось, принюхиваясь и тихонько подвывая. Зазубренные, твердые, как адамантий, когти рыхлили землю, все выпуклые, гипертрофированные мышцы слабо подергивались от напряжения.

— Что это тут у нас? Тэфеус, ты отменный следопыт. Но прочь, эту перепуганную душонку мы скормим на алтаре, я чувствую ее этот восхитительный страх, выпествованный фанатизмом.

Звук голоса, тихого, спокойного, даже мягкого, — так обычно говорил наставник с неофитами или умудренный жизнью и опытом проповедник на периферийной планетке, — накатывал все ближе, а потом Кэссель накрыла тень. Рунна лязгнула оскаленными клыками, где-то в самой глубине и заскулила от бессилия. Она ослабла.

Гигант в алой броне усмехнулся, его пергаментно-бледное лицо, с по-своему благородными правильными чертами, приблизилось. На псайкера взирали мудрые холодные глаза того, кто видел рассветы Колхиса еще человеком.

***

Поворот, еще один, вдох, выдох, вдох, выдох — усиленные легкие исправно гоняли спертый воздух, обогащая кровь таким необходимым сейчас кислородом. Скорость, развиваемая космодесантником, казалась почти невероятной для такого массивного человека. Но, несмотря на все усилия, в спину воина ударила мощная взрывная волна...

Зло выдохнув, Илларион зашевелился под грудой обломков. Сервомоторы брони исправно работали, несмотря на повреждения, и позволили ему достаточно быстро подняться на ноги. Оттерев тыльной стороной перчатки засыпанные каменной пылью глаза, Падший осмотрелся. Заметив хрупкое тело, чудом не придавленное массивным куском стены, Ангел поспешил к Деметрис. Приведя девушку в чувство, воин начал разгребать соседние завалы, пытаясь отыскать псайкершу. Через несколько минут он остановился. Кэссель здесь не было.

***

Анфилады помещений некогда впечатляющего размахом и размерами завода, теперь выглядели так, словно псайкер вновь оказалась на поглощенной варпом планете. Не было и дюйма на каменных перекрытиях, который не покрывали бы убористые письмена, втравленные в поверхность, побуревшие, но сохраняющие каллиграфическую ровность и эстетику.

С нарастающим ужасом Кэссель осознавала, что понимает каждое слово, каждый нечестивый символ, погружаясь в значение, смысл...

Ее вели, тащили, бросали, подталкивали, теребили, понукали, а окружающее сворачивалось ало-черной спиралью, впитывая звуки голосов и рычания, смрад, физически ощутимый страх, квинтэссенция лебезливого поклонения... Огромный воин в алом доспехе продолжал шествие вглубь комплекса, окруженный целой сворой несущих в себе зерно варпа существ.

Остановилась процессия лишь в сумрачном зале, бывшим некогда просторным цехом. Погрузившиеся в ересь работяги соорудили подобие колоссального трона в самом центре, украсив его в угоду новому господину, чьими устами говорили ненасытные боги. Подобно клочьям слишком плотного тумана со стен и потолочных балок свисали пропитанные скверной кожи рабов и мучеников, украшенные теперь все теми же еретическими текстами, выполненными на забытом языке погибшей планеты легиона-предателя.
— Какой приятный дар... — Навстречу предводителю вышел еще один гигант, однако, оружием его был увенчанный восьми лучевой звездой посох. — Ты щедр в исполнении обетов, Апостол, боги окажут поддержку твоим чаяниям.

— Не торопись, Зетус. — Еретик усмехнулся, оборачиваясь к брошенной на каменные плиты женщине, — Уже ли ты, великий маг, не видишь, кого длань Тцзинча привела под сень храма? Подойди ближе, присмотрись...

Колдун, брезгливо подобрав изукрашенную символами мантию, шагнул к пленнице. Закованная в керамит, когтистая его рука уже было потянулась вперед — и замерла, чуть подрагивая.

Кэссель закрыла глаза — и открыла их уже Рунна. Мудрое ртутно-серебристое марево ее взгляда окатило фигуру космодесантника. Никакого удивления, никакого страха или гнева. Дух созерцала приблизившегося так, словно жила с ему подобными рядом. Ослабевшее и подконтрольное тело медленно поднялось, пошатываясь и припадая на искалеченную ногу. Лохмотья одежды уже не могли скрыть ни влажных толстых узлов желтовато-белых связок, ни волокнистых сплетений мышц, ни измененной стопы, опорой которой теперь служил острый темный коготь толщиной в запястье ребенка.

— Что это? — Презрительно отозвался колдун, обходя несостоявшуюся жертву, — Я не чувствую в ней воли богов... Она смердит варпом, но не принадлежит ему...

— Отвечай, раба трупа на троне, кто ты, — Апостол качнул гигантским крозиусом, подобным булаве и с легкостью водрузил свое оружие на плечо.

— Мне не о чем с тобой говорить... «Император сладчайший, вот она — смерть, моя душа будет пожрана, мой мир закончится здесь, на обагренных ступенях проклятого алтаря...» У тебя свои пути, слуга Четырех, у меня — свои... «Я схожу с ума от этой песни, я слышу эти жуткие голоски, этот шепот, словно они проникли под кожу, в самые кости...» То, что наши дороги пересеклись — лишь досадная случайность, избежать которой было моим единственным желанием... «Еще секунда, всеблагой мой защитник, еще немного — и я растворюсь в том мире, где нет твоего согревающего света...»

— Тварь! — Обладатель посоха одним едва уловимым движением обрушил острое навершие на незащищенную голову псайкера, однако, хрупкая на вид, женщина ухватилась за древко обеими немощными ручонками и удержала его над собой. Волна силы не была заметна в материальном мире, но все, кто находился поблизости, ощутили резкий энергетический отлив, похожий на иссякающий смерч.

Апостол усмехнулся и подступил к Кэссель, рванув ее на себя так, что едва не оторвал ей руку. От соприкосновения пленница заорала хрипло, оглушительно, неестественно изогнувшись и вырываясь изо всех сил. На лице еретика отразилось некоторое удивление, не больше, скрытое почти сразу. Бронированные пальцы разжались, выпуская женщину, и та осела на каменные плиты пола, отползая и отмахиваясь.

Рунна судорожно захлопывала все двери, которые в своем разуме распахивала утратившая рассудок Кэссель. Человеческая ее душа пребывала в страшном смятении и едва балансировала на краю пропасти, имя которой — безумие. Сбивчивые, рвано-пунктирные, мысли псайкера рассыпались битыми кристаллами, стоило той попробовать обуздать страх и осмыслить то, что видел ее внутренний взгляд...

***

«Я убралась с Химгарла спустя неполных десять лет. И все эти годы, посвящая каждый удобный момент молитве, я испрашивала у Императора защиты и прощения для Ловина Вэнса, коему была обязана своей жалкой жизнью, принесшей, как мне теперь ясно, столько опасностей для ни в чем не повинных людей, в вере своей и верности непогрешимых.
Более месяца, питаясь тем, что находилось для человеческого желудка в джунглях, я двигалась в одном известном мне направлении, хотя интуиция упрямо рекомендовала вернуться и сдаться, ежели хоть кому-то было дело до сбежавшей неблагонадежной сотрудницы Инквизиции. Однако никто так и не шел по следу, который я, конечно же, скрывать не пыталась, вывод напрашивался сам собой: корабль космодесанта покинул орбиту планеты, а что сталось с нашим судном, предположить было бы нетрудно...

Жалела ли я? Нет. Все, что было мне привычно, все, чему я так доверчиво отдавалась, в единый день сменило свою позицию на диаметрально противоположную. Наставник, ведший меня путем искренней веры, оказался чудовищной тварью, живя в лицемерии и предательстве многие годы, мои достойные коллеги шли за ним даже в бездну, а те, кто обнял землю этого мира, стали тленом, утратив свой жизненный выбор.

Вряд ли кто-то, впрочем, как и я, мог бы предположить, что способен выжить в дебрях Химгарла. То, что вышло из влажных лесов на восточном континенте к невысоким стенам одного из поселений аборигенов, с преувеличением можно было бы назвать человеком разумным. Истощение мое было не только и не столько физическим — разодранная пополам душа никак не желала угнездиться в умирающем теле.

Местные жители, преимущественно, существа далекие от возвышенных идеалов, оказались близки к состраданию, чем выгодно отличались от обитателей большинства планет, чтящих заветы Императора. В поселении не было ничего, что помогло бы вернуть меня в лоно продвинутой цивилизации... И я была этому несказанно благодарна.

Не стану скрывать, малодушные мысли о том, чтобы навеки остаться среди этих людей и кануть в омуте памяти для всей оставшейся вселенной, мучили и терзали меня. К несчастью, уединение среди природы длилось недолго. Не давало ли покоя моим бывшим коллегам наличие руин ксено-расы или же они чаяли обнаружить то, за чем явился на Химгарл Адольфо Киссау, я не знала. Но нападение на поселок оставило первую черную дыру в моей душе, этакий выжженный круг, пустоту, мертвую землю, бесплодную, как голые скалы. Тот, кто дергал марионеточные нити откуда-то из скалящейся лазганами безопасности, даже предположить не мог, кого он взял на борт. А я в своей сумасшедшей смелости едва ли могла поверить, что вскоре улечу к звездам, оставшись инкогнито. Только вот цена едва не сломала мне хребет.

«Безжалостный» принадлежал Вергилию Гайно, век, дарованный аугментикой, бороздящим пути варпа от имени Ордо Еретикус.

Оказавшись на борту, втиснутая в вонючую клетушку с десятком не особо удачливых наймитов, я впервые отключилась от всего мира, отчего-то успокоившись и решив для себя все вопросы. Не было отвратительнее существ, чем те, кто властью, данной для освещения пути людского, уничтожал тех, кто к свету тянулся. Я искренне верила, но не понимала фанатизма. Я не принимала слепоты, лишающей мир красок, смысла и того, во что человек вмешивался наравне с самим Императором. Владыка Золотого Трона не успел возвести своих детей на те высоты, на которые пытались карабкаться блеклые тени истинного величия духа.

Сомневаюсь, что обиталище мое в недрах корабля Инквизиции было безопасным, в чем я убедилась уже спустя несколько часов. Штрафники, наемники, простое пушечное мясо обоих полов, все они имели свое место и положение в иерархии. Сыграло ли роль то, что они были мало знакомы друг с другом, или же длань Императора незримо вела меня дальше в жизнь, но появление моей скрючившейся в углу фигурки озаботило лишь старого священника, волею судьбы служившего в часовне на нижних уровнях гигантского корабля.

Пожалуй, у меня хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать тех людей, кто был добр ко мне. Бесхитростно и бескорыстно. Подчас рискуя собственным благополучием, а то и жизнью. Преподобный Веспис был именно таким. Приняв меня, по началу, за больную, он отвел меня в лазарет, впрочем, покинули его мы, едва добравшись до входа. Нет, я не использовала волю, тогда я лишь начинала познавать свои способности, стократ увеличенные страшной силой в руинах Химгарла. Старик мне просто поверил. Я рассказала ему о десятилетии жизни среди людей, искавших своего Императора. Его увлекали любые мелочи, будь то нехитрый быт или отождествления обитателей своего божества с тем, о котором рассказывала им я.

Многие часы мы проводили в тихих беседах, укрывшись в крохотной келье, а оттуда я уходила в свой закуток, чтобы проснувшись, снова идти в часовню, слушать дребезжащие хоры и размышлять о будущем.

С «Безжалостным» я побывала в десятках миров, но не осталась ни в одном из них, гонимая, словно лист на ветру, все дальше. Мой друг Веспис умер тихо и счастливо спустя пятнадцать лет нашего знакомства. Его сухонькая рука вложила в мои пальцы хрупкий свиток молитв, который старец берег пуще зеницы ока, да почти истертую печать чистоты, полученную еще его прадедом от одного из святых воинов, принимавших паломников на Макрейдже.

Все сходилось одно к одному. Спустя столько лет я, пусть и таясь даже от себя, продолжал думать о своем отважном защитнике. Судьба сержанта, скорее всего, была далека от счастливой, пусть и в понимании сурового выбора тех, кто отрешался от людской суетности во благо человечества.

Сказанные слова, данное невольно обещание, теперь приобретали смысл, угнездившись в моем разуме. В мире, где так много и так мало могут значить чьи бы то ни были обещания, я поклялась, что каждый день своей жизни посвящу поиску. Ведь по сути дар существования был дан мне Ловином, как и то чувство, которое испытывать было нельзя.

Вергилия Гайно я убила во время еретического бунта в Североне, столице континента Танкард, инквизитор оплатил мой первый счет, хотя его кровь, мне казалось, прожигала тонкую кожу, заставляя меня раз за разом обдирать руки в попытках смыть ее.

Кеноба и оба ее континента были отбиты у культистов, в города вошли имперцы и огнем вытравили память тысяч живших и умерших в некогда белоснежных стенах. Только не для меня. Я помнила каждого, каждую мысль, рождалась ли она с новым рассветом или угасала в предсмертных конвульсиях, почти стертая болью и разочарованием. Не было для меня разницы, чьим воспоминаниям гнездиться в разуме. Обе части моей измененной души равно принимали покаяние верных свету Золотого Трона и сопротивление догматам от воспринявших силу владык варпа. Просто тончайшая грань была у всего сущего. И я могла судить о ней куда лучше тех, кто отдавал приказ: «Уничтожить». С обеих сторон..."

***

Цепи лязгнули звеньями. Кэссель, даже не поднимая головы, прекрасно осознавала где и в каком положении находится. Впрочем, если учесть, сколько раз за последние несколько суток она готовилась отдать душу Императору, нынешнее состояние дел было ничуть не хуже и не лучше.

Даже пришедшая вместе с вернувшимся сознанием боль в вывернутых и едва не ломающихся под весом тела запястьях, была какой-то привычной что ли, приемлемой и даже необходимой. Толстый, неровный от ржавчинной цепкой хватки, крюк глубоко и аккуратно вогнали в тело чуть ниже солнечного сплетения. Он тоже служил опорой распятой женщине, он влажно поблескивал от ее медленно сочащейся крови, становясь частью измотанного организма.

— Я мог бы заставить тебя истекать кровью, питая силу рун на алтаре богов, ведьма. Но ты сумела заронить зерно сомнения в проклятую душу Зетуса. — Гигант в алом доспехе подался чуть вперед, впрочем, не поднимаясь с трона. Взгляд его, полный холодной иной мудрости, сейчас стал насмешлив, — Уже ли тебе, имперка, не хотелось бы избавить себя от мук и страданий, влекущих бессмысленную смерть? Ты — одна из миллионов, одна из огромного поголовья скота, вскормленного лживыми прислужниками того, кто истлел в своем золотом саркофаге. Уютная ложь или правда, за которую стоит рискнуть душой? — Голос Апостола, казалось, был не материален, его слышала пугливая душа человека, в то время, как тело погружалось в странное оцепенение.
— Я... Я знаю, что ты желаешь мне сообщить... — пересохшие губы с трудом разомкнулись, отпуская на волю, в густой жаркий воздух шелестящую ленту звуков, — Оставь подобную искренность своей пастве.

— Сильные слова сильного духом. И такая досадная слепота. — Еретик скорбно и отстраненно взглянул куда-то поверх головы своей пленницы, словно подвешенная на крюке женщина была лишь элементом декора. Хотя... Возможно, так оно и было... — Знаешь, почему все тебе подобные — только прах? Жертвы, призревшие одну участь? Духовная слепота. Человечество, созданное свободным, люди, рожденные зрячими, — все теперь стоит на коленях перед тем, кто никогда не был богом, а истинные чувства выжжены не-светом. Уже ли сравнится рассвет в небесах родного мира с чадящим маревом гнетущих стен храма? Уже ли познание себя и своих сил менее важно, нежели угнетение желаний естественных и развивающих?

— Хорошо, Сиддар... — Псайкер не могла не заметить, как дернул скулой Апостол, стоило ей выдохнуть его имя, — Я дам тебе искренность, которой ты так желаешь: я говорю с тобой — и значит, не испытываю страха. Я знаю, кто ты — и меня не ужасает гнет лет, которые ты скормил по ту сторону Ока вечно голодным и ненасытным хозяевам. — Кэссель перевела дыхание и облизнула губы, стараясь хоть как то смочить их, преодолевая болезненную клейкость тонкой кожицы, спекшейся на сукровице. — По сути говоря, ты предлагаешь заменить одно божество, немощное по твоим словам, целым пантеоном тех, кто водворит во вселенной новую эру... Однако, методы у вас похожи слишком, и то, что может привлекать слабейшего легкостью получения силы и потаканию низменным страстям, сильнейшего сведет с ума... Или оттолкнет.

Апостол усмехнулся. Пленница была нагла неимоверно, но Несущий Слово оценил порыв и зерно достоинства, гордости и незаурядной смелости — такое встретишь не часто, слишком много слабых душ или же фанатиков, бессмысленное существование которых стоит пресекать сразу, не вдаваясь в дебаты о высоких и, как показал опыт, не доступных им материях.

А еще больше его интересовал дар псайкера. Соприкоснувшись с рукой женщины, он окунулся в память.

***

«Ужасающий шторм в варпе был лишь слабой толикой , отголоском бури, смешавшей все сознание псайкера. Теперь она видела ясно, кем был воин, что видели его мудрые холодные глаза, что он вершил... И она не находила в себе протеста, понимая и соглашаясь, потому как видела то, что стало бы основой и ее поступков, верши она что-то подобное, решай она по справедливости, действуй по чести.

Демон упивался трепетом смертной души. Кэссель засасывала воронка тысячелетних осколков чужой памяти. Все ее естество вопило от перенасыщения контактом и столь же желанного удовлетворения.

... детство... Руки матери, качающие его и дающие покой, ощущение безопасности... Несколько лет спустя... Радостное предвкушение неизвестного, не истлевшее с тысячелетиями, скрытое непроницаемыми для иного взгляда слоями брони, крепче той, что защищала тело... Он видел сына бога! Лоргар, будущий примарх, тогда еще бывший лишь служителем веры... Протус вершит свою судьбу, он делает успехи и покидает детство... И вот сейчас...

Глубже — и душа Кэссель сопротивляется, балансируя на опасной грани разрыва с телом, но не страх — нежелание видеть то, что знаешь. Похожие судьбы; видение темных и глубоких, как пропасти, глаз Сиддара сменяется укоризненным холодным и ясным, как небо над Макрейджем, взглядом Ловина Вэнса. Но ненадолго. Человечность разрывается беспощадными когтями иной сущности. И память с колоссальным трудом, с болью и тоской открывает третий лик...»

***

Илларион отступал, подобно смерчу двигаясь следом за уходящей гвардией. В душе космодесантника не шевельнулось и тени сомнения — понятия чести, гордости и прочих возвышенностей попросту меркли перед выбором на выживание. Ангел вдоволь насмотрелся, как сотнями косит огонь врага гонимых комиссарами защитников Морэсби. Эта картина никак уж не задевала его, не заставляла задумываться о воспитанных, но почти истаявших в веках догматах поведения. Целесообразность. Выживание. Время.

Втиснутая в помятый и выщербленный стрельбой нагрудник, на руках воина слабо и редко постанывала Деметрис. Большую часть сумасшедшего пути маленькая шпионка пробыла без сознания, что значительно облегчало задачу — Илларион, прикрывая ношу собственным телом, сумел, меняя позиции и вступая в короткие неравные схватки с приспешниками еретиков, добраться сначала до полу обрушившегося туннеля к подъемнику, а затем и до самого механизма, обеспечившего подъем платформы.

Жалкие попытки унять панику привели к тому, что арбитрам и немногочисленным гвардейцам в верхнем секторе удалось локализовать лишь несколько кварталов, занимая оборону на случай прорыва противником укрепленных подступов наверх.

Просочиться через патрули и текущую единым потоком массу убегающих от опасности людей оказалось делом трудным даже для того, чья сила была неизмеримо больше сил простого человека. Раздобытые обноски и изрядная порция каменной пыли и гари придали воину вид окончательно утратившего интеллект огрина, отчаянно рвущегося к одному ему известной цели.

Конечно, не все капитулировали морально перед завывающим в уличных громкоговорителях голосом одного из предателей — арбитры, сцепив зубы и орудуя дубинками, шерстили каждого подозрительного, а таковыми в глазах стражей порядка были все...

Стряхнув остатки крови и мозговой массы с керамитовой перчатки, Илларион шагнул в смежную улочку. Второй патрульный замер нелепой марионеткой аккурат над останками коллеги. Перехватив свою ношу поудобней, Ангел со спокойным энтузиазмом обыскал тела преследователей и обнаружил несколько медицинских пакетов. Фляжку с дурно пахнущим алкоголем, поразмыслив, он так же прихватил с собой.

Судя по карте, составленной некогда одним из его «крыс», двигаясь на восток можно было достичь основного транспортного туннеля, ведущего к главному подземному космопорту и частным докам. Илларион не питал никаких иллюзий. Кэссель могла и солгать, однако, так или иначе, с планетки пора было убираться. Наличие недееспособной компаньонки вызывало раздражение — и вот тут в полной мере возобладала честь. Не раз уж спасенная девушка не могла теперь быть брошена на произвол судьбы.

В голове космодесантника постепенно складывалась некоторая мозаика, слова псайкерши становились понятными, а наличии существа, хоть сколько-нибудь значимого для того, кто отправил на Океанию Деметрис, обеспечивало пусть и не совсем явный, но вариант отбытия...

***

«Рунна...»
«Да, мой господин».