Я проснулся, когда было уже очень светло, от невыносимого ощущения когтей на жопе. Тонких, маленьких коготков, вжатых в мою кожу, ровно под татуировкой на попе, слева.
Почему без одеяла? Почему так болит голова? Почему откуда-то снизу сопение?

Ты лежал на полу, распластавшись по недостаточно мягкому ковру, уткнувшись лицом в мою скомканную пижаму, под моим же одеялом.
Я даже вспомнил, как ночью, настолько пьяные, что почти трезвые, мы спорили, кто как ляжет, и договорились, что ты на полу, зато под одеялом, а я на диване, но без него.
Почему я не пошел спать на свою кровать? Почему не достал тебе гостевое одеяло? Почему?
Не знаю. Напейтесь, может поймете.

Тихонько, стараясь не будить тебя, я встал. Голова отдалась болью такой, что в глазах потемнело. Но, как ни странно, не тошнило.
Зато дрожали руки.

Пошатываясь, медленно и печально я втек в кухню. Было до странного чисто, посуда расставлена по посудомоечной машинке, столы протерты.

Краем сознания я понял, что сам убраться не мог точно. Во-первых, слишком многое было сделано не так, как сделал бы я, во-вторых, я бы помнил, а в-третьих — я не мог быть настолько неадекватен.

Я довольно улыбнулся, поняв, кто именно убрал кухню. По-семейному так.

Натянув джинсы, я поперся в магазин под окнами. Купил тебе сигарет, пожалев, что ты куришь такую дрянь, себе — пачку леденцов, и нам обоим — литров, наверное, восемь газированной бон-аквы. Подумав, прихватил килограмм лимонов и на кассе — борьбу с похмельем — пачку витаминок.

Принеся все домой, тихо, как в приемном покое, рассовал по холодильнику минералку, развел в воде два лимона, сделав практически лимонную кислоту, заварил и поставил в холодильник крепчайший чай, практически купец, решив пока не добавлять сахар.

Сам выбулькал бутылку минералки, почти всухую сожрал лимон, схрумкал витаминку, набрал в ведерко холодной воды и поставил туда минералку. Отнес в комнату, где спал ты. Поставил.

И снова рухнул.



Следующий за моим пробуждением день был более чем странным. Казалось, мы с тобой решили устроить молчаливые соревнования «кто кого перезаботит». Или отзаботит, не знаю уж.

На твое:
«Жень, я не хочу домой. Там слишком много Текки»
Я кивнул, спросив только, покормит ли кто-нибудь твой кусок стервозного меха. Ты кивнул, прозвонив какую-то подругу.

Завтрак готовил ты, что повергло меня в шок. Было похмельно, но вкусно.
Странным было то, что ты с удовольствием разгрыз и витаминку, и лимон. И даже чай, подсластив, выпил, чуть ли не мурлыча. На мои обливания чуть подтаявшим льдом ответил отказом, зато долго ржал, взахлеб, когда я смущенно пытался прикрыть хоть чем-нибудь стянувшиеся и рельефные от холода соски, которые не скрывала даже самая толстая моя футболка.

Мы поиграли в приставку, подкалывая ,друг друга изредка поддаваясь — оба, шумно разбираясь в правилах, и всячески ребячась. Дошло до того, что я улегся тебе на руки, мешая держать пульт и снова отрубился, прямо посреди игры.


Проснувшись, я понял, что ты так и остался сидеть, видимо, чтобы не будить меня. Игра давно крутила титры, ты бездумно накручивал на палец мои волосы и поглаживал под майкой моё плечо, нежно касаясь ключиц, и, видимо, думая о ком-то. Почти дрожа от нежности.

— Аф! — рявкнул я и рассмеялся, когда ты так мило и как-то очень по-детски захлопал светлыми ресничками.
— Ты не спишь?
— Ага. Уже минут пять, — похвастался я, вставая с тебя. Ты с видимым наслаждением распрямил затекшие ноги.
— Нет, не долго, часа два, — ответил ты на вопрос, крутившийся у меня в голове: «А долго ли я спал?»
— Я еще ничего не спросил, — улыбнулся я
— А я мысли читаю, — оскалился ты, изображая злобного колдуна и вздымая надо мной скрюченные «страшнючие» пальцы.
— Устал подо мной? — наивно спросил я и сам расхохотался двусмысленности вопроса.


Примерно так и проходил день. Я рефлекторно заигрывал, кокетничал, а ты только благосклонно улыбался всем моим выходкам. Ужин решили заменить покупной курой-гриль, за которой ты побежал один, не взяв меня, и даже денег от меня.

Это так странно. Улыбаясь, резать салат, ожидая, пока вторая часть ужина и его потребитель придут домой. И думать именно так, придут именно «домой» а не «в гости» или «ко мне домой». И это я. Человек, которому чтобы впустить кого-то в жизнь нужно месяцами вытравливать из себя снобизм, вредность, пугливость.

Ты пришел как-то очень уютно, позвонив в дверь, с большим теплым бумажным свертком, с пакетом на запястье, гордый, довольный.

Я забрал из твоих рук ужин, пошел на кухню, стягивая через голову фартук, опуская на стол тепло куры, доставая из холодильника салат, присаливая его, каким-то раком успевая помешивать заварившийся чай. По привычке заваренный прямо в кружке, как для себя.

— Знаешь, она теперь просыпается так рано
И заваривает чай прямо в стакане
Чтобы вспомнить твои глаза
Покупает фиалки, — мелодично, чуть хрипловато, как от бега, пропел ты, заходя на кухню, ставя на стол пакет и рухнув на высокий стул.

Я усмехнулся, думая, надеясь, что когда-нибудь эти строки будут про меня. И повернулся к столу, ставя салатницу, подбирая слюни посмотрел, как ты разворачиваешь бумагу, обнажая золотистую, сочную, присыпанную какими-то специями тушку. Как лопается, трескается, исходясь ароматным мясным соком от малейшего нажатия тонкая, ощутимо хрустящая корочка, как рвется, мягко, вкусно, намокший от сока лаваш. Как отблескивает масло на половинке маленькой помидорки, пущенной мною в салат. Как дымом курится горячее мясо, как проступает пот на пакете, как дрожат от предвкушения и голода твои руки.

— А ничего нам с похмела не будет?
— Хер знает, но я уже не отдам.

И смех. Наш.