Проснувшись часов в шесть, я потянулся к телефону. Аккуратно, чтобы не разбудить тебя, обнимающего меня во сне излишне тесно. Тихонько прижал к уху трубку.

— Полинка? Спишь? Слушай, у тебя есть его ключи? Он сегодня на работу? А... ага. Понял. А как его можно отмазать? А у меня его телефона нет... ну он же не мой муж... а? Да не шиплю я! Хорошо. Нет, не плохо. А, тогда плохо. Нет, не дома. У меня. Сколько? А в жопу? А. Хорошо. Привет ему. Как? Ну в каждой черепушке... да, я схожу. Спасибо.

Телефон аккуратно лег на простыню рядом со мной. Ты рефлекторно, во сне прижал меня сильнее. В спину гулко билось твое сердце, сильный запах «Явы» в моих волосах. И горячие руки на теле. Почему мы спим в одной постели? Почему ты обнимаешь?
Почему так тепло?

Универ молчаливо пошел по указанному на ногте оттопыренного среднего пальца адресу, к встрече твоего пробуждения все было готово еще с вечера. Хотя, кажется, я лег раньше, чем ты. Или нет?

Мысли, бродившие у меня в голове, могли бы называться странными, если б не влюблялся столько раз. И не понимал, не узнавал мгновенно и дерзко вот эту влюбленность. Жадную. Которой сам не веришь, которую гонишь из себя, а она только сильнее взрывает лапками песочек наполнителя твоей души.

Как там? Влюбленность — это как обосраться. Все видят, что ты налажал, но только тебе ведомо это приятное чувство тепла и наполненности.

Вот так — не было. Было гораздо более странно, тепло и... уютно, что ли. Не рвалось внутри. Только страх, что не поймет, что отвергнет, что оттолкнет, едва я признаюсь...

Ты мурлыкнул что-то во сне — хрипло, суховато-сладким горлом и прижал к себе теснее, как-то особенно интимно кладя руку на солнечное сплетение. И я мгновенно вырубился.


Снов про пони не было. И про радугу. И про Апокалипсис. И вообще не было, только ощущения, только ровное дыхание сквозь пленку мутного, дополнительного, утренне-дневного сна.



Зато было весьма приятное пробуждение. От странного чувства, что мной дышат. От слишком глубокого дыхания за спиной и чуть подрагивающей руки на моих длинных волосах.

Это странно. Понимать, что прядь твоих волос сейчас является своеобразным фетишем для того, в кого ты влюблен. Чувствовать спиной возбуждение того, секс с кем кажется немыслимым, невообразимым и недосягаемым. Ловить волосами, кожей на затылке это тихое, чуть хрипловатое дыхание, пахнущее сигаретами и лимоном. И бояться даже шевельнуться под этими тяжелыми, шершавыми, горячими, убежденными в своей правоте ладонями — одной, которая обнимает снизу, прижавшись к животу, будто фиксируя — и второй, которая, едва касаясь, так непередаваемо-ласково дрожа, оглаживает, распрямляет, нежит мои длинные пряди, пахнущие сигаретами, шампунем, сном от подушки, моим «Булгари», и, наверное, мной самим.

Нарочито громко вздохнув и чуть перекатив мышцы на плечах, я дождался, пока отпугнется твоя рука и повернулся лицом к тебе, все так же оставаясь в твоих ладонях, прижатым грудью к твоей — широкой, теплой, с сильным, почти ощутимым стуком внутри.

— С добрым утром?
— Жень, я извиниться хотел... Ты меня ждал?
— Нет, обожаю таксистов.
— У тебя сосуд в глазу лопнул

Я хотел-было вскинуться, уже булькала на языке грубость, но тут я просто понял. И замер. Потому что сам делаю так же. Жалобно, с ощутимым стыдом перевожу тему. Я приподнял лицо на тебя, высматривая в матовом свете твоей кожи то, что наверняка там должно было быть.

Такое странное, не понятое еще, теплое, уютное, семейное, меховое, сладковатое. Такое... наше?
Это странно. Не «я в тебя влюбился», а «мы влюблены», деля вот это дремотно-томное, эротичное — на двоих, дыша общей романтикой, общим, кисловато-сладким лимоном.

Это странно, понимать, что мне нравится, что моя подушка пахнет тобой. Что я проснулся в одной постели с мужчиной, которого всю ночь ждал, за которого рванул бы последнюю рубаху на груди, с которым мне легко, которому я нужен...
И ощущать, что все, даже секс, который, в принципе, до пошлости не нов, все впереди. И будет окрашено не мной.

Нами.