Утром было странно. Сонно. Непривычно от того, что я в своих сборах не один. Но как-то уютно. Сталкиваемся, обмениваемся короткими фразами, несемся дальше. Я прыгаю в одном ботинке, прося, чтоб ты без меня не выходил, потому что ключей-то у тебя все равно нет.


Ты кивал, улыбался и ждал, так терпеливо, что я чувствовал себя немножко умственно отсталым.


День прошел быстро, за мыслями о том, что я буду готовить нам на ужин и чего ты захочешь больше — пива или вина. Мысль, о том, как ты придешь домой, и я смогу заботиться, чувствовать себя приятно нужным — грела и теплила. Не просто вернуться домой. А вернуться домой пораньше, чтоб успеть приготовить ужин. Ужин не только для себя.

Домой я действительно смотался пораньше, помахивая полупустой сумкой вошел в квартиру, кинул ключи на тумбочку.

«Это будет офигенный вечер. Ужин, новое кино, которое я уже скачал, которым мне все уши прожужжала однокурсница. Я даже фруктового льда купил. Все будет супер.»
С этими мыслями я и штурмовал Невский, то есть холодильник. Примурлыкивая какую-то немецкую песенку, сам поражаясь своему растущему настроению, повиливая попой в такт музыке, играющей в голове.

В общем, я вел себя странно. Более чем.

К семи тебя не было. Как и к восьми, и к девяти. Как и настроения. Как и желания звонить тебе. Понятно же. Ты решил вернуться домой, к себе домой, к кошке, к теплому ноуту, к запаху Текки. К своим сигаретам.

Я устало бросил взгляд на блок «Явы», который купил для тебя. Красненькая.

Сел у окна, глядя на собравшиеся тучи, на поблескивающий во влаге ночи асфальт, на фонарные столбы, цветки зонтов где-то внизу, или мелькание мокрых волос. Автомобили, влюбленные, мамаши с детьми и велосипедами. Постепенно они сменились пацанвой с «пивандрием» и «семками». А я все смотрел, почти не смаргивая. Ужин давно и безнадежно остыл, от напряжения лопнул сосуд в левом глазу: теперь моргать было немножко больно, будто щипало что-то. Плеер гонял и гонял полуторачасовой трек-лист, кажется, уже в третий раз. А я не мог даже отойти от окна. Пытался. Взять в руки книжку, сесть за ноут, написать что-нибудь, раскалякать лист черной ручкой, погреть ужин, поиграть в ожесточенных птичек в телефоне...

Ничего не помогало. Книга полетела в стену, на ходу теряя листы, крышкой ноута я прищемил себе подушечку пальца, лист с рисунком и тетрадь с записями стукнули в полке глухо, как труп об дно гроба, сковородку, вместе с ужином, я в истерике кинул в раковину, птички раз за разом улетали куда-то в Дальние Ебеня.

Я снова приник к окну,в какой-то безумной надежде, что ты не поехал домой, все же вспомнив, как я утром предлагал посмотреть фильм. Я не понимал, зачем, почему так жду. Может просто привык, что кого-то надо ждать? Физически необходимо хранить тело как тетиву: ждать, натянуто, напряженно, жадно.

Засунув в ухо наушник, я раз за разом слепо скользил по сенсорному экрану пальцами, слушая тугие, вызванивающие истерикой гудки в шайбочке одного наушника и тяжелые басы музыки в другом.


Гудки. Музыка. Шум дождя за окном. На часах светилось уже три. Телефон садился, плеер начинал хрипеть, но я не видел, не слышал ничего, кроме окна, в котором ночь, мокрый асфальт, и нет тебя. Кот забрался мне на шею и уснул, мурлыча, вздрагивая всем телом, видимо, отвечая снам.

Сколько сейчас? Три? Четыре? Пять?
Такой мысли даже не появлялось в моей голове, я просто ждал.

Бардовая раздолбанная машина резко взвизгнула тормозами, заезжая во двор, тормознула у подъезда. Я устало прикрыл глаза.
И тут же распахнул ресницы, прозревая, осознавая сбитую кепочку желтой таксистской «светилки» на крыше машины. И забилось в груди. Не сердце даже, наверное, скорее пульс, кровь, страх, предвкушение, немного охотничье возбуждение.

Ты вывалился с заднего сидения и шатко направился к подъезду. Рыкнула ручником тачка, открылась водительская дверь, оттуда вылез настолько типичный таксист, что я невольно ухмыльнулся. Он что-то сказал, схватив тебя за руку, ты, не глядя, небрежно, как лев ударом тяжелой лапы врезал ему по морде. Пошатнувшись, «типичный» полез в ответку, вопя, чтоб ты отдал что-то.


Схватив с полки сотку баксов, я ринулся к двери. Быстро слетел по лестнице, почти падая, сигая через пять ступенек, как будто бы стремясь в олимпийские резервы.

Толкнув с ноги подъездную дверь, я едва успел втиснуться между прижатым к своей машине мужичком и тобой, заносящим кулак.

Который и притормозил в миллиметре от моего виска. Мне показалось, что я то ли обоссался, то ли просто яйца вжались так, что аж больно стало. Но я только сильнее напряг спину, глядя тебе в глаза.

— Пойдем. Пожалуйста. Пойдем со мной.

В твоих глазах, пьяных, злых, скользнуло раздражение. Я рефлекторно прикинул, в какую сторону (от?) тебя валить если что, но остался стоять, напряженно, гордо.

— Пойдем. Он уйдет. Пожалуйста. Пойдем. — Наверное, это выглядело смешно, но я почти шептал, не стараясь перекричать ни шум дороги, которая находилась совсем рядом, ни оглушающее пыхтение таксиста. Ты развернулся и раздраженно пошел к подъезду.


— Быстро, берите и мотайте, — я сунул ему сотку, уже разворачиваясь обратно.
— Он меня ударил, я в суд подам!
— Слушай, дядя! — я взорвался, переходя на шипение. — Я тебе, пидарасу, жизнь спас! Не ты в суд, а твои родственники на опознание поехали бы, понял? Заткнулся и мотай! Пока я не разозлился. Поверь, мне с уголовщиной — не впервой
— Вы пожалеете! — взвизгнул этот хорек, прячась в машину. Я раздраженно вздохнул и рванул к тебе, уже набирающему код на двери.


Перестелив кровать, я принялся помогать тебе раздеваться. От тебя остро пахло алкогольными коктейлями, проститутским парфюмом, сигаретами и потом. Я только усмехнулся, становясь на колено, чтобы расстегнуть заевшую ширинку


— Что, решил вот так? Резина-то есть? Дай только нажрусь посильнее. Выебать тебя, а? Давай, ты же любишь по-жесткому, твои ёбари всем уже растрепали! — ты схватил меня за волосы, рванул, заставляя смотреть себе в глаза. Я почувствовал, как жжет слезные каналы, как сжимается от обиды комок под кадыком, как расправляет огненные крылья дракон, которым я запретил себе быть...
— Замолчи, пьяная тварь, — лениво, стараясь показать, что не боюсь, бросил я, справившись, наконец, с заевшей молнией. — Раздевайся дальше сам и иди в душ, я тебя такого в свою постель не пущу. Полотенце дам.

Очнулся.
И как-то странно, влюбленно-виновато посмотрел на меня. Утопал в ванную, раздеваясь уже на ходу. Я, с нехорошей такой ухмылочкой, понял, что расстегиваемые мной джинсы были натянуты прямо на голое тело и, видимо, поэтому мое занятие вызвало в тебе подобную реакцию.

С каким-то внутренним удивлением я понял, что... черт побери, унизительно, обидно, грязно... но очень четко встала перед глазами картина хорошего, злого, несдержанного, возбужденного траха. И мне эта мысль — мысль о том, чтобы позволить именно тебе что-то подобное — не отвратительна. В конце-концов — не мальчики оба.

— Какой бред... — вслух сказал я и понес тебе полотенце и зубную щетку.