Сэнди просто готов был расплыться сиропом на неделе, которая в его жизни прошла относительно спокойно, без ударов и трагедий. В конце концов, это даже не были отношения, это была ненавязчивая близость новичка, которому не хотелось сближаться с «крутыми» интерната, ему проще было «взять под опеку» какого-нибудь сладкого гомика и делать вид, будто они всерьез мутят. Сэнди был не против, они не целовались и даже не нежничали, просто часто, когда Блуверду становилось холодно, Доэрэл обнимал его за плечи одной рукой. Они даже сидели везде вместе, проводя время за тупой болтовней. Робин был слишком увлечен Жаном, разборками с ним, становлением себя, как совершенно другой личности с новым статусом и становлением в паре. Уолтерс тоже мучился этими переменами, но не собирался превращать их «Это» в простую интрижку, в дружеский секс. Но мучился он с удовольствием, это было заметно невооруженным глазом. Дэни скрывался и шифровался, стараясь не то забыть то, что случилось на выходных, не то просто спрятать это в шкаф, как ненужный скелет. Аронетс так никому и не проболтались, зато вот Дитер держал свое слово странно. Он никому не говорил напрямую, но порой задерживал на Марсе такие взгляды, что тот боялся огласки. И во взгляде Хайнца ясно читалось: «Я-то знаю».

Одри сходил с ума, в нем окончательно проснулось то, что было задушено несколько лет подряд. Нет, с девчонками в старом приюте это тоже просыпалось, но не так безумно. Видно, он и правда был законченным геем, раз уж нравились ему больше всего парни.

Больше всего ему хотелось даже не Нэнэ, а просто секса. Но он не был идиотом, вроде Жана, он не был эгоистом, как Коул и Дойл, он прекрасно знал, что такое «секс» для того, кто снизу. И не хотел заставлять готенка делать то, чего тому не хочется, лишь ради собственного удовлетворения. Мало ли, чего ему хочется, Нэнэ – не резиновая кукла, его нельзя использовать, как хочется в определенные моменты. И для Одри он был даже не столько важен, сколько нежен. В смысле, Боргес убил бы любого, кто хрупкого Меркурия задел бы хоть нечаянно. Он был такой нежный, изящный, грациозный, стоило лишь присмотреться, он умел быть кокетливым и истеричным попеременно, томным и наивным, каким угодно.

И этот огромный мир в душе одного человека НУ СОВСЕМ никак нельзя было рушить лишь грязным желанием грубо трахнуться.

У Боргеса ехала крыша, мысли в основном сосредоточены были на двух вещах: на Нэнэ и на сексе. Причем эти две темы не пересекались в его мыслях совершенно никак, он сидел на уроках, которые делал автоматически, уже не отвергая помощь Сэнди и поняв, что ему же лучше, со следующего полугодия придется пахать со всеми, и надо быть к этому готовым. Он сидел, смотрел на доску, что-то строчил в тетради, отвечал в тему и нужным голосом, а перед глазами вертелись откровенно извращенные картинки чьего-то тела. Любого, не определенного, лишь бы мужского, лишь бы молодого и гибкого. В конце концов, секс – единственный способ получить огромную дозу эндорфина сразу.

В общем, половина мозга азартно насиловала некую абстрактную личность, а вторая половина того же мозга воспроизводила короткие, нежные воспоминания о моментах с Нэнэ. Это было нечто, это было волшебно, так что можно было задохнуться. И целовать себя Сомори позволял уже по-настоящему, сам почти перестав стесняться и научившись делать это не хуже того же Сэнди. Он всегда закрывал глаза и улыбался, а стоило губам скользнуть по его шее, тонкие пальцы сжимали рукава рубашки или футболки на плечах Одри, будто Нэнэ за него держался, чтобы не выпасть из реальности. Он был до ужаса чувствительным и, казалось, искушенным во всех этих штучках, отвечал ярко, открыто, прижимался не навязчиво, не нагло, а скорее согласно.

У Боргеса вечно срабатывал стоп-кран. Один раз он попытался-таки уложить готенка в горизонтальное положение, но тот сразу вскочил, и у него обнаружились СРОЧНЫЕ дела, не терпящие отлагательств. Это было во вторник, и Венер окончательно убедился в том, что это нежное существо трогать просто нельзя, это грех и кощунство. Он же никогда не спал с парнями, он такой… Он, как четырнадцатилетняя девственница, только не пробитая во всех местах пирсингом, трясущая пережженными волосами и хлещущая портвейн с соком во дворе многоэтажки. Он, как домашняя, послушная девочка, которая просто обожает строить из себя взрослую, вот и носит такие извращенные кружева. В общем, он к этому просто не готов, он не понимает всего, что случится, согласись он «прилечь и расслабиться». Робин, к примеру, по жизни был готов, он был чересчур даже взрослый и ответственный, Жана тоже этой ответственностью отлично заразил. Сэнди пришлось взрослеть параллельно с сексом, и ни к чему хорошему это, на взгляд Одри, не привело. У него история была попроще, ему сделали приятно когда-то давно, никаких травм и обид не случилось, и он просто не влюблялся, а занимался этим ради удовольствия. А вот теперь поверил в любовь и совсем не хотел, чтобы с Нэнэ у них все либо продолжалось в обиде, либо вообще закончилось после этой обиды. Он не был уверен именно в самом себе, он знал, что он безответственный козел, что он может обидеть хрупкого племянника музыкантши, использовать его и бросить. У него это было быстро – он добивался, пользовался, а потом интерес пропадал, и заставлять себя насильно Боргес не мог, бросал первым всегда. В этом была его беда, чертов Тиссен был совершенно прав.

Но у него была совесть и, к сожалению или счастью, она мешала так поступить с Нэнэ. Можно было утешить себя фразой: «Это жизнь, когда-то надо взрослеть, ему будет приятно, а потом все просто закончится». Но это был бы поступок настоящей сволочи, и он не хотел быть сволочью, которая цинично пользуется доверием людей. Сомори не такой, как все, он какой-то волшебный, он даже с привидениями разговаривает, что еще добавить? ТАКИХ людей нельзя спускать с небес насильно, они должны жить где-то между небом и землей, но никак не ползать на коленях по полу, унижаясь перед тем, кто их «поставил на путь истинный». Они не должны знать слов: «безопасный, дружеский секс, презервативы, позы, минет, расчет, измена, расставание».

Если у кого-то и была жесткая аура девственности, так это у Нэнэ, потому что Одри она заколдовывала, он через эту ауру никак не мог пробиться, и она его поглощала, заставляла думать о нежных глупостях. Да даже не из-за любви, а из-за восхищения. Меркурий был таким, каким никогда не был сам Одри. И Нэнэ невозможно было представить пьющим водку из алюминиевой кружки в кругу дружков, играющим в карты на раздевание, играющим в бутылочку, чтобы потом целоваться взасос с малознакомыми людьми, нельзя было представить его с дрожащими руками, пытающегося затянуть над локтем резинку и проткнуть тонкой иглой огрубевшую вену. Никак нельзя было.

В пятницу его мозготрепка дошла до своей кульминации, руки тряслись от желания либо набить кому-нибудь морду, либо стиснуть чьи-то бедра, держа их в раздвинутом положении и трахая, трахая, трахая чье-то тело. На душу Одри было, в принципе, плевать в этот момент. Единственной душой, достойной внимания, уважения и преклонения, по его мнению, была душа Нэнэ. Остальные превратились в картонки, на которые он смотрел брезгливо и равнодушно.

Его просто колотило от захлестнувшей жажды близости. Что странно – ему не хотелось «этого» в понимании того же Жана, Сэнди или Робина. Ему не хотелось захлебываться стонами, задыхаться от жары, терять сознание от удовольствия, чувствовать дикое сердцебиение, не хотелось скользить руками по мокрому и горячему от пота телу, не хотелось слышать чьи-то вздохи, не хотелось наблюдать за чьим-то смущением или реакцией, не хотелось, чтобы его обнимали и целовали. Ему даже не хотелось самому целовать, обнимать, говорить всякую чушь, ему хотелось сделать это просто технически. Даже не так, как Аронетс сделали с Дэни, а куда хуже.

Что поделать, он не джентльмен, хоть убей.

Если бы Нэнэ в самом деле был телепатом и смог пробраться в мир его фантазий, он бы надолго ушел в кому, а после нее ни за что бы не стал с «этим ублюдком» общаться.

В автобусе они болтали шепотом, готенок сидел у окна, снова почти насильно вытащенный в город, он смотрел на улицу, будто никогда раньше не видел этот однообразный пейзаж. Одри сидел рядом, повернувшись к нему, развернув корпус и наклонившись так, что закрывал Меркурия ото всех на заднем ряду, говорил тихо, так что голос казался чуть ниже, чем обычно, но был таким же сиплым.

- Что привидения говорят?

- Что ты идиот.

- Понятно, все по-прежнему, - Боргес хмыкнул. – А ты что?

- Я соглашаюсь, - Нэнэ нарочно так говорил, потому что знал – это Одри не разозлит, только насмешит, заставит его сделать такое выражение лица, которое Нэнэ нравилось. Он чуть усмехался, щурился и выгибал бровь, холодно глядя в окно. Наверное, Сомори заколдовывали именно его глаза, не менявшие своего ледяного, пустого взгляда, который «знал все» и ни во что не верил. Так казалось. Он не был тяжелым в том самом смысле, потому что Одри ни на кого никогда не давил, ему это было неинтересно, его взгляд не был навязчивым, потому что ему и одному было прекрасно. Его взгляд не был отчаявшимся и тоскливым, что сильно раздражало в обыкновенных неудачниках, он был просто взрослый, изучающий и штампом бьющий по диагнозу. Правда врач озвучивает диагноз, а Боргес его ставил лично для себя и обращался с человеком в соответствии с этой «справкой». И в нем не было ни капли пафоса до такой степени, что хотелось застрелиться, в нем не было жалости к себе и не было дикой гордости на тему «Да, я такой».

Такой и такой, ну и что теперь.

Нэнэ радовало даже не то, что они официально наконец-то встречались, а то, что можно было смотреть, как разрывает от зависти всех остальных. Особенно в кайф было видеть готу мучения рыжего Марса, который ненавидел его черной ненавистью. Сложно и бесполезно ненавидеть того, кто может проклясть не в шутку, не в честь собственной субкультуры, а просто так, из банального желания. Бесполезно ненавидеть того, кто может попросить привидений отомстить, мотивируя это собственной властью над их появлением.

Нэнэ обожал видеть, как такие «мальчики» страдали. Простые, «крутые», откровенные и открытые. Так им и надо было, они заслужили.

Сэнди смотрел на них в автобусе, потом косился на Жана и Робина, которые просто не разговаривали. Уолтерс и Тэкер сидели вместе, но смотрели в разные стороны, Робин скрестил руки на груди и слушал музыку, Жан тоже слушал, только совсем другую. Он смотрел не в окно, как его «парень», а в проход, пустым взглядом выжигая точку в креплении чужого сиденья, раздвинул ноги широко по обычной мужской привычке, свесил между них руки и мерно перемалывал челюстями жвачку.

Они поругались в миллиардный раз за неделю, и Сэнди верил в реальность их чувств больше, чем в реальность чувств Боргеса и Сомори. Нет, все выглядело наоборот, будто готенок и торчок друг друга обожали, боготворили и на руках готовы были носить… Но ссоры – признак разногласий. Разногласия бывают лишь тогда, когда мнение расходится. А мнение может разойтись лишь при обсуждении какой-то темы. А раз тема есть, значит, она общая, а если есть общая тема… Рассуждать можно до бесконечности, это не так уж сложно, но если говорить проще – те, кто не ругаются, просто плевать друг на друга хотели и любят не друг друга, а придуманные образы, напяленные на партнера.

Сэнди это по себе прекрасно знал, иногда вспоминая Гаррета. Легко любить человека и не видеть его недостатков, если запросто придумал ему безупречный образ и влюбился именно в образ. Но как полюбить ту грязь, которую человек собой являет на самом деле?

Поэтому Блуверд и не старался копаться в душе у кого-либо, предлагавшего ему встречаться. Им с Доэрэлом было вместе весело, хорошо, приятно, спокойно… Зачем узнавать его лучше, если нет уверенности, что Сэнди сможет полюбить и его отрицательные качества тоже?

Жутко хотелось попросить Нэнэ оставить Одри в покое, перестать вертеть задницей, трясти патлами и строить свои черные, как нефть, глаза. Но это показалось бы лишь ревностью, а Сэнди не хотел выглядеть идиотом, потому и молчал. А можно было попросить Одри бросить готенка, объяснив это фиктивностью их «любви». Но тоже казалось бредом. Сэнди видел, что с Дэни случилось что-то не то, он перестал его задирать, перестал хамить, стал странно ехидным и спокойным в то же время, надменно смотрел на Дитера и на Жана, на братьев старался не смотреть вообще, хотя неделю назад с ними еще общался. Сэнди видел, что Жан умирает по Робину, а Тэкеру только дай поломаться – весь перебитый будет ходить, гипс нацепит и вперед, лишь бы любили, ценили и жалели. Сэнди видел, что Доэрэлу он заменяет какую-то зверушку, которую можно любить, опекать и на которую можно показывать пальцем со словами: «У меня нет друзей? А зачем они мне? У меня на них времени нет, все уходит на этого».

Сэнди видел, что Одри восхищается скорее нежностью и хрупкостью Сомори, чем в самом деле его любит. И Блуверд отчетливо видел страсть Нэнэ к унижению тех, кто был менее удачлив. Такой он был человек, ничего не поделать.

Боргес уговаривал готенка купить что-то более открытое, чем обычные его суровые одеяния.

- Не хочу.

- Черное.

- Ага.

- Я серьезно. У тебя же нормальное тело.

- Нормальное?

- Шикарное, - Одри усмехнулся. – С капюшоном, ты же их любишь.

- Где я такое возьму?

- Найдешь. Господи, магазинов дохрена, найди себе что-нибудь покороче.

- Чтобы вся спина была голая, ага. Как у Блуверда. Еще чего изволите?

- Ну, не вся… Половина.

- Успокоил.

- Да тебе правда пойдет. И штаны поуже, а то нихрена не видно ног. Зачем ты тогда форму поддерживаешь, если никто не видит?

- Кому надо, тот увидит.

- Мне надо. И я хочу видеть. Или ты вынуждаешь меня приставать, чтобы увидеть?

Нэнэ засмеялся тихо.

- Нет.

- Ну вот и все. Я хочу видеть, а раз ты не хочешь, чтобы к тебе приставали, давай.

- Приму к сведению, - пообещал готенок, посмотрев на него загадочно.

- А я пойду с тобой.

- Не надо! – Нэнэ сразу передумал. – Я не могу ходить по магазинам с КЕМ-ТО.

- Я не «КТО-ТО».

- Ну, все равно…

- Ладно, - Одри закатил глаза, решил пошляться просто по всем магазинам от нечего делать. Он сел нормально, заметив, что они уже подъехали, автобус собирался остановиться, и Венер услышал обрывок тихого, дурацкого разговора Сэнди и его новой «подружки» Нептуна.

- Да ладно, давай!

- Не буду я…

- Да дава-а-ай, поржем хоть, а то сдохнешь от скуки. У тебя такое лицо, как будто не знаю, кто-то умер.

- Может и умер…

- Отлично. Вот и оживишься заодно. Это же забавно. Тебе не хочется просто посмотреть на себя?

- И деньги тратить?

- Ничего, денег в жизни много будет, а восемнадцать тебе уже не будет никогда потом.

- И по салонам пробежаться, всякие масочки-процедурки поделать? – Франсуа ехидно засмеялся.

- Да нафига? Ты рыжий, у рыжих на теле волос нет. Ну, или незаметно.

Тиссен подавился конфетой, которую перекатывал во рту.

- Я не о том.

- А я о том. Тебе даже не надо париться, как кое-кому тут, - Сэнди знал, что Нептун терпеть не может готенка, и каждый раз старался немножко задеть Нэнэ, пока тот не замечал этого.

- В смысле?

- Он же брюнет натуральный. Если бы мне пришлось постоянно возиться с этой хренью, со всякими станками и прочим бредом, я бы психанул и стал брутальным самцом.

Франсуа опять засмеялся.

- Представляю…

- Лучше не надо. Ну, решил? Давай. Что ты, хуже, что ли? Хуже, чем Нэ-э-энэ?

Одри сделал вид, что не услышал этого, чтобы не начать ругаться, а Сомори и правда игнорировал. Его не интересовало, что о нем говорили личности, типа потаскушки Блуверда и патологической девственницы Франсуа. Последний все еще цеплялся изо всех сил за свой имидж натурала, наклеенный перед приездом в Стрэтхоллан. Он думал, что все будут суровыми мужиками, но оказалось, что при определенной осторожности, чтобы не узнали учителя и надзирательницы с директрисой, можно было и пошалить. Правда никто не собирался обращать на него внимание, и это угнетало по-настоящему. И он решил, что ничего плохого не будет, если они просто поржут в каком-нибудь большом магазине, купив дурацкие чулки, кружева, туфли и потупив в примерочных. В конце концов, Нэнэ в таком виде все уже видели, так что не они первые, не они последние. Единственное – Франсуа бесило то, что Сэнди был именно красивым внешне, на лицо, у него ничего не было «чересчур», если не считать рта. Себя Франсуа не любил, даже ненавидел отражение, хоть и выглядел ничуть не хуже Блуверда. Всему виной постоянные издевки, «посылка» от Дэни, затем унизительная отповедь Боргеса в субботу. Это было жутко неприятно. Он решил повысить самооценку или убить ее в конец, одно из двух, а потому забил на все и отправился с Венерическим капитаном ржать в магазин, когда автобус остановился.

Одри не удержался, погуляв по городу и пройдясь по магазинам, он все же нашел в самом большом тот самый отдел, куда собирался Блуверд, и решил поискать парочку извращенцев. Примерочные располагались вообще удачно, в закутке, а не в самом отделе, и это были не две одиноких кабинки, а не меньше двенадцати просторных кабин с тяжелыми бордовыми занавесками.

У парня резко понизилось настроение, когда он оказался между двумя рядами примерочных, понимая, что просто так Сэнди с противным Нептуном не найти. Не заглядывать же в каждую?

Хотя…

В первой же примерочной он отхватил пощечину, охнул и задернул занавеску снова, держась за лицо и ругаясь на не слишком привлекательную бабу. Ой, подумаешь, какая нежная и приличная… Вернувшись в отдел, он уже собирался уходить, но подошла девушка и уточнила с улыбкой.

- Вы с теми юношами, да?

У них будто был штамп на лбу: «Стрэтхолланцы». И их помнили, потому что каждую пятницу город атаковала толпа молодых и симпатичных парней. Иногда странных, иногда очень странных, а иногда вполне нормальных.

- С какими? – Одри засомневался, что они говорят об одних и тех же людях.

- Вы из Стрэтхоллана? – девушка уточнила еще проще, улыбнувшись шире, будто он был моделью с обложки «Плейбоя» для женщин, как минимум.

- Ну, да… В общем, да.

- Вот, ваш друг просил тридцать восьмой и тридцать девятый. Но тут только тридцать восьмой и сороковой, тридцать девятого нет, пусть померяет, вдруг подойдут? – она засмеялась, пихнув Одри две коробки и закрыв рот ладошкой. Никогда не забудет двух симпатичных и очень слащавых, визгливых, смеющихся школьников, с диким гоготом и нервным волнением купивших ЧУЛКИ, еще более смущающие детали и долго стоявших возле обуви. Сэнди унесся в другой отдел, обещав вернуться, но перед этим попросил занести в шестую примерочную белые закрытые туфли со шнуровкой, на убийственной шпильке. У него-то вкус был. А Франсуа просто хотел в своих глазах возвыситься над дурацким готенком, переплюнуть его даже в высоте шпилек.

Боргес подумал, что она говорила о Сэнди. Ведь не станет же придурочный Нептун мерить такое?

Шестая примерочная была в конце левого ряда, так что Одри наклонился, задвинул обе коробки в туфлями под занавеску и выпрямился снова.

- Спасибо. Это ты? - уточнил Тиссен, гадая, девушка принесла коробки или сам Сэнди.

Боргес обмер, поймав челюсть. Все же, Нептун…

- А кто же еще, - он хмыкнул, отдернул занавеску, так что Франсуа резко рухнул на скамейку, с которой еле успел встать. Он сидел на ней секунду назад, застегивая маленькие молнии на туфлях, а теперь снова сел, застегивая рубашку, которая очень странно смотрелась с остальным ансамблем.

- И-го-го, какие штучки… - вырвалось у Одри машинально, на автомате. Логичнее и правильнее было бы сказать «о-го-го», но как уж вышло.

- «И-го-го» - это ты четко. Чисто лошадь. Убери хайло свое отсюда, - Франсуа вскочил наконец, пошатнувшись на каблуках, и попытался его вытолкнуть, но получилось неудачно – он сам чуть не выпал из примерочной, а Венер шагнул в нее, задернул занавеску.

- Я лошадь?

- Ты лошадь, - Нептун был спокойнее некуда, застегивал рубашку от первой до последней пуговицы, так что воротничок давил на горло, а снизу рубашка закрывала кружевной кошмар. Нет, не кошмар, но это было явно не для того, чтобы Боргес пялился.

- Купили, все-таки? – ехидно осведомился он.

- А ты не видишь?

- Где Сэнди?

- В другой отдел пошел, тут его размера нет. Иди, поищи, может найдешь.

- А чего так по-детски? – Одри волновал не Сэнди, а чулки. Что поделать, фетиш почти до трясучки. Они были не столько эротичные, сколько забавные. И они совсем не были похожи на то, что все видели в памятное воскресенье на Нэнэ. У того все было безумно сексуально и возбуждало до припадка, а Франсуа решил похихикать и купил те, что были самыми смешными. Они с Сэнди успели наржаться уже, разглядывая картинки на них. Нежно-розовый, совсем непрозрачный цвет самих чулков перекрывался яркими вырезками из популярных комиксов и мультсериалов, среди которых была и «девочка-молния», и все прочие глупости. На правой ноге, во все бедро растянулся Энди из «Что с Энди», на левой ноге ниже колена красовалась незабываемая Хельга из «Эй, Арнольд».

- А чего тебя это так волнует? – мерзко, пародируя голос Боргеса, передразнил Нептун. На него уставились не совсем доброжелательно, а Тиссен будто не понимал, что злит Венера. Он и так ему не нравился и раздражал из-за терок с Нэнэ, а тут еще и выкаблучивался.

- Знаешь, на кого ты похож?.. – вкрадчиво осведомился бывший торчок.

- На кого?

Франсуа уверен был, что сейчас опять услышит оскорбление, а потому отвернулся, встал лицом к зеркалу и поправил волосы. В принципе, все было классно, черная рубашка и впрямь жутко контрастировала с нежно-розовым, мультяшным кошмаром на ногах, показавшихся безумно длинными из-за туфель. Да и туфли Сэнди ему выбрал удачно. И ничуть он не хуже Нэнэ, ну ничуть. Разве что пропорции другие, плечи не такие узкие, да и задница не такая округлая. Фигура у него была такой нормальной, что никакого жуткого промежутка между бедер не было, задница не казалась женской, хоть и была привлекательной для любого ценителя данной части тела.

- На маленькую…противную…грязную…лисичку, - Одри улыбнулся, рассматривая его отражение, стоя вообще возле выхода, но не отодвигая занавеску, задернув ее за собой, чтобы никто не заметил, что их в примерочной двое.

«Он, оказывается, умеет делать комплименты», - подумал Франсуа, вздохнув.

- Спасибо.

- Да не за что. У меня был парень, он латинос. Так вот он мне сказал, что по-испански «лиса» произносится и пишется так же, как «шлюха», «потаскуха», «б****» и все такое. И означает то же самое, поэтому можешь не благодарить.

«Нет, не умеет», - заключил Тиссен, поняв, что его опять оскорбили.

- Вали отсюда, кобыла обдолбанная, - все-таки взбесился Нептун, разворачиваясь и морщась, выражая свою неприязнь по полной программе.

Вот этого Боргес уже не стерпел, отвесил ему оплеуху, так что сильно борзый Тиссен громыхнул локтем о стенку и съехал на низкую скамейку, держась за лицо.

- Охренел?! – осведомился он.

- Противен я тебе, да?.. – протянул вдруг Венер, прищурившись. Франсуа встал, поправил челку и сделал самодовольное выражение лица.

- Отвратителен. Сказать, почему?

- И почему же? – с фальшивым интересом, искрящимся в глазах, как ярость, переспросил Одри.

- Начну с того, что у тебя отвратительная рожа. Ты мне напоминаешь этот труп из интерната, вот чуть-чуть поменять, и одно лицо будет. А он реально жуткий. И вообще у тебя хабальник серый просто, как столб дорожный, мимика базарной бабы, повадки проститутки, желтые зубы, и от тебя дико прет куревом. Причем, не табаком, по-моему. Голос… Ну просто невыносимый, блевать тянет, вены на руках торчат, и весь ты какой-то… - Франсуа выгнул бровь, надул губы, изучая его надменным взглядом, нарочно раздражая, нарочно пытаясь обидеть. Нет, он не преследовал какую-то конкретную цель, он просто хотел оскорбить. И не замечал, как в то же самое время планомерно нарывался.

- Какой?.. – Одри уже колотило, он прищурился. Тиссен переступил с ноги на ногу, потому что долго стоять на шпильках было утомительно, он хотел уже раздеться и натянуть свою одежду, пойти еще пошляться по городу, раз уж Сэнди где-то застрял.

- Какой-то… Грязный. Смотреть противно, вот все хорошо, вроде, а неопрятный, как будто только с блядок вернулся.

- Урод…

- Ну и что? Зато качественнее, чем ты, - Франсуа невольно оценил себя, как товар. И правда, если даже Одри он казался страшным, качества внешности это не меняло. У него не секлись волосы, у него был нормальный, карамельный цвет кожи, свойственный таким пшенично-рыжим. У него не было веснушек, которые многих раздражали. У него не было морщин, не было никаких дефектов внешности. В общем, он был прав насчет качества.

Боргес стоял близко, почти вплотную, чувствуя, что завелся то ли от вида долбанных чулков именно на юношеских, а не девичьих ногах, то ли от злости. Завестись от злости – обычное дело, особенно после мучительного терпения, вынужденного воздержания.

Нептун получил кулаком поддых, согнулся, охнув… И не ожидал, что его еще и за волосы схватят, отклонив назад, заставив выпрямиться.

- Ну как? Приятнее стал?

- Еще противнее, - заверил Тиссен, еще не понимая, что за этим последует.

- Ну, ладно, тогда посмотрим, как ты потом заговоришь. Ты же хотел, давай, наслаждайся!

- Чего хотел?! – Нептун опешил, но ничего опять не успел сделать, его просто схватили за плечи и приложили спиной о стену, так что бедняга зажмурился и поморщился. Одри его затрещиной отшвырнул в угол, так что Франсуа испугался, что разобьет зеркало во весь рост, поскользнулся на кафельном полу, не удержался и рухнул, ударившись еще и позвоночником о край скамейки.

В соседних примерочных было уже пусто, так что разговора их никто, к счастью, не слышал, а продавщица не лезла. Но если бы вернулся случайно Сэнди, он бы точно не понял, какого черта один его друг делал с другим на полу раздевалки.

- Отстань! – Франсуа испугался по-настоящему, хотел выползти из примерочной на четвереньках, но его схватили и вернули назад, дернув за ногу, так что он по полу, как по ледяному катку, подъехал ближе. Одри стоял на коленях, тоже опустившись на пол, так легче было справиться с брыкающимся и шпилько-опасным Нептуном. - Отвали! Фу! Урод! А-а-а-а, помогите!!! – наверное, Франсуа был единственным из новеньких Стрэтхолланцев, да и из стареньких тоже, кому не слабо было позвать на помощь.

К сожалению, закуток был такой, что девушка-консультантка и при желании ничего не услышала бы. Ему оставалось надеяться на новых покупательниц или покупателей, заходящих в примерочные, но те уверены были, что в шестой примерочной какая-то парочка устроила игрища. Зачем мешать? Бывает. Людям захотелось адреналина.

Боргес спятил, уловив кайф, схватив его крепче некуда и не отпуская, прямо как попавшуюся жертву. Чулки, насилие… Все, как он мечтал. Класс. Убийственно длинные ноги, странно удлинившиеся из-за бабских туфель тридцать восьмого размера. И розово-белые кружева, которые были куда милее, чем у Нэнэ, но в данный момент заводили еще сильнее. Правда, недолго заводили, Одри их содрал без вопросов, одной рукой, потому что второй прижимал Нептуна к полу. Кружева эти зацепились за левую ногу, Венер обращать внимания не стал, игнорировал и бешеные брыкания «страшненького и психанутого» Тиссена, который планомерно нарывался и все-таки нарвался.

Одну его ногу Одри в итоге задрал себе на плечо, уложив на него подколенкой, а каблук поцарапал стенку примерочной, вторая нога так и осталась полусогнутой. И Венер очень предусмотрительно зажал «жертве» рот ладонью, потому что Франсуа зашелся плачем, он не просто заплакал, заныл или захныкал, он зарыдал, мыча ему в руку и почти рыча. Если бы он мог, он бы колотил руками по груди «насильника» и орал: «Больно, больно, больно!!!»

Но возможности такой не было, обе его руки Одри больно сжимал в запястьях, прижимал их к полу, а второй продолжал закрывать рот. Никогда раньше он никого не насиловал и понятия не имел, почему вдруг сорвался и решил это сделать. Это не было приятно эстетически или еще как-то, это было просто долгожданным физическим кайфом. Тугое, жаркое и дрожащее от боли тело, да еще и такое нежное, да еще и парню принадлежащее… Что могло быть лучше?

Одри даже не смотрел на его лицо, на его выражение, потому что ему было неинтересно, он и рот-то ему зажимал не из соображений безопасности, а из нежелания слышать голос и сорванную речь. А он знал, что речь была бы обязательно, причем возмущенная и обиженная. Зачем ему это? И без того бесит, что стоять приходится на коленях, широко их раздвинув, задрав чужую ногу себе на плечо и слушать стук каблука о стенку. Все остальные звуки его безумно заводили, если не считать мычания и всхлипываний, когда Франсуа судорожно пытался втянуть воздух носом, а тот отказывался дышать.

Тиссен забился в припадке, не в силах вдохнуть, почти отвоевал свои руки, но тут Одри сам смилостивился и перестал зажимать ему рот.

- Заорешь – я тебя вытащу в зал и выставлю на посмешище, - пообещал он на всякий случай. И ему не слабо было эту угрозу выполнить. Франсуа и не собирался орать больше, ведь смысла не было, он просто вдохнул наконец, а потом снова зашелся рыданиями, выгнул шею, запрокинул голову и закрыл лицо руками, отобранными огромными усилиями. Одри представилась замечательная возможность держать его ногу удобнее, а второй рукой просто упираться в край скамейки, так что движения стали резче и больнее. И он делал это в самом деле нарочно, назло, не зверски, не травмируя, но зная, что так будет куда неприятнее. Так ему и надо, пусть получит то, на что так упорно нарывался. Тупое ничтожество.

Франсуа еще никогда не было так противно от происходящего, особенно противно было от того, что делали это с ним без каких-либо нежностей и глупостей. Да что там, даже без пресловутой резинки, а самым мерзким и в то же время предусмотрительным было, конечно, сплюнуть чуть ли не презрительно, используя слюну вместо смазки, которой рядом как-то странно не оказалось. С одной стороны, это было для его же спорного блага, но с другой, довело до морального апокалипсиса.

В примерочной стало нечем дышать, стенки были высокие, почти под потолок, занавеска висела тоже довольно высоко, а дышали оба парня быстро и сорванно, так что кислород будто заканчивался.

Одри совершенно зря покосился на зеркало, это было всего мгновение, но оно его успело убить, растоптать и уничтожить. Зверское зрелище – распластанное на полу тело, кажущаяся бесконечной нога, потому что туфлю даже не было видно в отражении, разорванная рубашка, от которой отлетели почти все пуговицы, и растрепанные волосы, рыжей лужей рассыпавшиеся по белому кафелю. Лица Нептуна так и не было видно, он прижимал к лицу ладони, не переставая шипеть, втягивая воздух сквозь зубы, а потом заходиться тихими рыданиями без слез, которых уже не хватало. ЭТО было больнее, чем все, что он когда-либо испытывал. ЭТО было больнее, чем он себе мог представить раньше, чисто теоретически размышляя об «этом» с парнем. Все тело готово было разлететься на миллиарды малюсеньких осколков размером с иголочный укол, оно горело и безумно болело, а обида сжигала изнутри. О ненависти Франсуа почему-то не думал. Была обида, была безумная боль, был страх и шок, было ощущение, будто все происходит не с ним.

Одри убил не только вид чужого тела, его убил вид еще и собственного. Никогда он не казался себе таким, а тут вдруг заметил, что сильно повзрослел, женственность в этот момент пропала, да и сложно быть женственным, когда насилуешь парня в чулках и туфлях. Скорее Франсуа напоминал девицу. Относительно, но все равно напоминал. Боргес, не смотря на жару, не отвлекался, чтобы раздеться, ему это было ненужно, никаких прикосновений он не хотел, его тошнило от раскинувшегося и разбитого, сломанного тела перед ним, практически под ним. В этом теле не было ничего по-настоящему красивого, ничего натурального. Красота была бутафорская, вроде надетых чулков, рубашки, всего остального… Но само тело было унижено и опущено ниже плинтуса, никакой невинности, никакой гордости, никакой любви ни к себе, ни к другим, ни к насильнику, тем более. В теле даже не было обиды, не было сил на эту обиду, не было сил на ненависть. Оно казалось грязным и резиновым, кукольным, бездушным, еще хуже, чем у проститутки. Одри решил об этом не думать, просто ссутулился, задирая ногу выше, так что у Франсуа заболели еще и мышцы бедер, плечи Одри в отражении казались широченными, само тело выглядело идеально, так что парень просто удивился. Он не преувеличивал, не занимался самолюбованием, но то ли зеркало врало, то ли в этой роли он выглядел лучше, чем под кем-то. Да и ростом отличился.

Никакого испуга не было, никаких мыслей, вроде «О, господи, какой я плохой, каким я стал, ведь меня тоже так насиловали раньше» тоже не было. Мыслей не было вообще, в принципе, он не думал, не хватало места в сознании, чтобы думать, все только воспринималось, но не анализировалось. И, в общем-то, он не мог так думать сам по себе. Его никогда и никто не насиловал, его грубо имели, но не насиловали вот так. И он не чувствовал себя виноватым, сам не зная, почему. Когда человек чувствует себя виноватым, это значит, что он шел на свой поступок с неуверенностью, думая: «Ну, не знаю, как я это буду делать, не знаю даже, с какой целью, но сделаю, а потом посмотрю, что получится». Одри обычно таким бредом не занимался, если он делал что-то, то делал с четким желанием, с жаждой исполнить задуманное. Даже если не было причин, но было четкое, необъяснимое желание, он делал, а потом не чувствовал никакой вины, никакого стыда.

И ему было приятно от мысли, что Франсуа очень и очень больно, обидно и противно. Поэтому, когда он застыл, содрогнулся, стискивая зубы и вцепившись рукой в край скамейки, было еще приятнее понимать – Тиссен унижен по полной программе. А потом он отпихнул от себя Нептуна, поправил штаны и застегнул их, встал через пару минут после того, как пришел в себя, и вышел из примерочной, даже не оглянувшись. Наконец-то жажда тела была утолена, и это так радовало, что перекрывало все остальное.

Продавщица заглянула в коридор между рядами примерочных через пять минут, не поняв, почему один из Стрэтхолланцев ушел, а второго так и не было.

Она услышала всхлипы, глухие, рычащие рыдания, переходящие в жалкий, жалобный писк, испугалась.

- У вас все в порядке? – уточнила она.

- Да, - ответил Франсуа сразу, хотя хотелось молчать, задохнуться и умереть от унижения, от ненависти… К самому себе. Сам виноват. Ну и что.

Ненавистный и презираемый «урод» кончил в него, и стоило скинуть туфли, встать, еле собрав ноги вместе, как по внутренней стороне бедра потекла мутная струйка, одна за другой, не останавливаясь.

В отдел он вернулся одетым нормально, натянув свитер поверх рубашки без пуговиц, еле приведя себя в относительный порядок, содрав ненавистные чулки и выбросив их в урну там же, возле примерочной, на входе в сам отдел. Туфли остались вместе с коробкой на скамейке, про эти вещи хотелось забыть, он захватил только те пакеты, которые сгрузил Сэнди, оставив кучу денег в этом отделе и решив, что Франсуа сам их допрет. Продавщица ему фирменно улыбалась, но в улыбке и во взгляде проскальзывало волнение и удивление – у покупателя, заходившего с нормальным выражением лица, теперь покраснели глаза, а лицо стало очень бледным.
До автобуса он шел медленно, похоронным шагом, да еще и дождь снова пошел, так что до своего места на заднем ряду Нептун дополз мокрый, полумертвый и никакой, выпотрошенный морально. Нет, ему не было плохо и тоскливо, ему было никак. Мозг не фиксировал случившееся, хоть и принимал импульсы. Все равно было жутко больно. И все равно обидно. И Сэнди спросил: «Что случилось», а Франсуа промолчал, не зная, что сказать.

- Эй, чего молчишь? – Блуверд заволновался. – Сумки тут?

Тиссен показал ему пальцем на пол, на свои ноги. Возле них стояли три картонных пакета с названием фирмы.

- Что-то случилось?

Он покачал головой.

- У тебя глаза красные. Ты плакал?

Франсуа опять отрицательно покачал головой, не уверенный в том, что если откроет рот для ответа, не разревется снова. Жан с Робином уже не молчали, а активно ругались, все команды весело принимали в этом участие, либо подсказывая хорошие оскорбления, либо делая ставки на победителя. На Тиссена никто внимания не обращал, даже Дитер, который все замечал, был увлечен терроризированием Дэни одним только взглядом.

- Просто депрессия? – с сомнением уточнил Сэнди, не слишком в это веря, но другого варианта не находя.

Франсуа кивнул, отвернулся и уставился в окно.

- Что там с туфлями?

Он промолчал, Сэнди порылся в пакетах, понял, что коробки там нет и быть не может.

- Понятно. А, кхм… - он не стал говорить вслух. Франсуа промолчал снова, Блуверд опять порылся в пакетах. Чулков тоже не было. То есть, были, но только купленные им, а не Тиссеном.

- Мне не спрашивать?

Он покачал головой.

- Сам потом расскажешь?

Франсуа сначала пожал плечами неопределенно, а потом кивнул. Может и расскажет. А может и нет. Зачем жаловаться, если это всего лишь недоразумение, случайность, буквально несчастный случай? Сам нарвался, не надо было хамить этой лошади. Зато теперь Тиссен точно знал – мужчины на нежность неспособны и «секс» в отношениях двух парней – слово неприменимое. Они могут только грубо трахаться, и неясно, почему это так нравится Робину. Все уже заметили, как он полюбил это дело, да и Жан был на грани перманентного оргазма, когда капитан Сатурнов сам предлагал «заняться этим».

Франсуа подумал, что раз ему не нравятся девчонки, а парни – мрази и уроды, лучше быть вообще одному. Ему и так будет неплохо.

На парочку у противоположного окна он не смотрел, а вот Сэнди с интересом их изучал. И можно было с ума сойти от того, как человека меняла одежда. Нет, ничего открытого Нэнэ так и не купил, но очень узкие штаны, низко сидящие и обнажавшие широко раздвинутые косточки, его украшали на все сто. Черная кофта с карманом на животе, казалось, тоже была приличной, даже имела столь любимый Меркурием капюшон, но стоило поднять обе руки и потянуться, показывалась полоска голой кожи, видно было поясницу, а спереди – живот.

Одри в очередной раз прибалдел, подумав, что этому готенку идет все, они опять сидели и шушукались, а потом Сэнди чуть сам не умер. Он просто онемел, когда Одри вытащил из кармана прозрачную упаковку, порвал ее и вытащил тоненькую серебристую цепочку с кулоном в виде черепушки, выложенной стразами. Глазницы были пустыми, штучка казалась оригинальной и очень даже необычной, поэтому Нэнэ не только удивился, но и обрадовался по-настоящему.

- Мне, что ли? – недоверчиво переспросил он.

- Ну, не Уолтерсу же, - Одри хмыкнул и кивнул. – Наклонись.

Нэнэ стряхнул капюшон, поднял волосы, скрутив их в жгут, и наклонил голову. Он дышал Венеру в свитер, лбом прижавшись к его груди, пока парень застегивал маленький карабин.

- Мне нравится, - честно сказал он, когда отодвинулся, поправил волосы и тронул пальцами подарок, скосил глаза вниз, посмотрел на черепушку. – Очень. И Ромуальду, наверное, тоже понравится, - он усмехнулся.

- Надо было ему тоже такую купить, - фыркнул Одри, но слышать о том, что штучка понравилась, было приятно, очень приятно.

Сэнди увидел еще и их долбанные нежности, сладкие объятия, о которых мечтал он сам всю сознательную жизнь. Готенка опять не было видно, он согнул руки в локтях, сложил их вместе и еле ощутимо касался пальцами груди Одри, а тот его заслонил ото всех, так что Блуверд получил возможность в очередной раз оценить его чертову осанку и ширину плеч. А уж спина какая была… Захотелось удавиться, а уж от звуков еле слышного чмоканья вообще начала ехать крыша. Сэнди не выдержал, Франсуа вздрогнул, когда Венерический капитан схватился рукой за половинку сердца на своей шее, дернул со всей силы, и цепочка просто порвалась. Он открыл верхнюю узкую часть окна, вышвырнул украшение на улицу и снова окно закрыл.

- С ума сошел? – Тиссен усмехнулся, не удержавшись, но не зло, а по-дружески.

- Мне это теперь нафиг не сдалось, - пояснил Сэнди суровым, решительным голосом. И Франсуа никогда раньше не думал, что у Блуверда хватило бы сил хоть расстегнуть-то цепочку.

Магда не видела из-за высоких старшеклассников, что творилось на заднем ряду, но вроде никто не дрался и не ругался. Парочка чуть сползла, и их совсем не было заметно, опять начались медленные облизывания и хихиканье. Франсуа, как ни странно, было все равно, просто фиолетово. Хотелось вымыться, раз пять оттерев тело мочалкой, жестко, до царапин, до покраснения, чтобы смыть все, что только можно. Хотелось сотрясение мозга и амнезию конкретно на тот момент в примерочной. И хотелось, чтобы Нэнэ умер. Нет, не из-за симпатии к Боргесу, конечно, не из собственничества и не из ревности, а просто потому, что желать смерти самому Одри было бы логично, но слишком мелко. Нет, Франсуа хотел, чтобы ему было больно по-настоящему, чтобы столь любимый им готенок сдох и остался лишь памятью. Останавливало от несчастного случая, подстроенного собственными руками, лишь опасение по поводу привидений. Мало ли, что будет потом.