Гаррет зашел на уроке альтернативы, где никто ничего, в принципе, не делал, просто занимался, чем хотел. Многие делали уроки, чтобы потом не мучиться, а новый учитель позвал самых адекватных по его мнению парней в коридор и попросил одолжить на пару минут плееры – скинуть плейлисты с какой-то целью. Аронетс, Дитер и Жан сразу активизировались, заподозрив в «учителе» адекватного человека, Одри отозвался на это предложение скептически, не понимая, с какой целью оно выдвинуто.

Но когда пришло время физкультуры, и все начали выделываться, как умели, Гаррета не нашлось вообще. Звонок уже прозвенел, все занимались ерундой, а Сэнди с Купером и Франсуа в основном шпыняли измученного и уставшего за день с непривычки готенка. Он вообще был одним из немногих, кто вышел во двор в шортах, потому что спортивные штаны его бесили, да и были длинноваты, если брать те, что входили в форму. Футболка, шорты – все черное, ноги стройные, гладкие и белые, как и гольфы почти до колен. Он даже тут умудрился выпендриться.

- А где, интересно мне знать, ваш учитель?.. – ехидно поинтересовался он, огрызаясь на всех троих – на Блувердов и на Тиссена. В футбольной форме радостно ходили только Аронетс, Одри, Дитер и Доэрэл, потому что Жан тоже предпочел не морозить себе драгоценную промежность и натянул штаны.

- Я здесь, - Гаррет ухмыльнулся, вылезая из окна на первом этаже, оно вело в спортзал. На широкий подоконник Андерсен выставил две здоровые колонки, перетащенные из кабинета музыки. Они были старые, в кабинете давно пользовались новыми динамиками, а эти никому не были нужны. Так что мисс Батори немногого лишилась. Музыка заорала так, что все шарахнулись, учителя в интернате вздрогнули, но звук шел на улицу, на поле для скачек, красовавшееся под серым небом. На взгляд Нэнэ это был апокалипсис, это был огромный стадион, который и один-то раз не обежать целиком.

- Нормально? Замечательно, побежали, - Гаррет махнул рукой, нажал на кнопку секундомера. – Двенадцать минут.

- Сколько кругов? – переспросил Нэнэ, едва расслышав, хотя все уже сорвались с места, подбодренные перемешанными треками из совершенно разных плееров. Бодрило всех, потому что обязательно попадалась одна из избранных песен. На дальнем конце стадиона слышно было хуже, даже плохо, поэтому скорость тоже была приличная, лишь бы не упустить любимое место.

- Сколько набежишь, столько и будет, - двинул бровями Гаррет, он тряхнул волосами опять, чтобы завесить челкой лицо, отошел к окну, встав между динамиками, и привалился к подоконнику.

- А перекличка?! – возмутился кто-то.

- Потом сделаю, чтоб не убежал никто, - учитель хмыкнул. После десятиминутного бега мало кому хочется шутить и, тем более, курить. Хочется дышать.

- Ты бегаешь, как девчонка! – заявил Жан, пихнув Нэнэ, тот остановился и обиженно уставился ему вслед.

- Кто остановится, бежит еще минуту! Я слежу за вами! – крикнул Гаррет, и готенок снова сорвался с места.

- Вот это, я понимаю, урок… - с удовольствием сообщил Купер, проносясь мимо братца. Радовало, что хотя бы в пятницу уроки у них совпадали по расписанию и по времени.

В плейлисте Одри было много песен, которые нравились и Сомори, но это слабо мотивировало, потому что дыхалка у него сдохла на третьем круге, он уже держался за бок и в итоге остановился, пошел пешком, морщась и психуя, волосы выбились из заплетенной косы. Нежной девочкой он уже не выглядел, выглядел избитой оторвой.

Два курса остановились после свистка. Точнее, Гаррет не дунул в железную, блестящую штуковину, болтавшуюся у него, как у учителя, на шее, он по привычке просто свистнул. И два курса с интересом наблюдали, как готеныш еле полз, изображая бег, еще несколько кругов в свои дополнительные минуты за остановки. Мисс Батори смотрела в окно кабинета музыки, и сердце кровью обливалось, но выглядело бодренько. Сэнди не удержался, начал бедняжку подбадривать, нежного Меркурия было очень жалко.

Потом были прыжки на скакалке, отжимания, после которых сдохла половина пятого курса. Одри с Жаном соревновались просто между собой – кто сдуется первым. Оба стояли, согнувшись, опираясь о собственные колени и тяжело дыша, красные, как раки. Франсуа тихо возмущался, почему нормативы для «этих коней» и для них одинаковые. Гаррет и это услышал, ехидно уточнил, чем же они и «кони» так непохожи. Тиссен побагровел и отошел. Зато Гаррет взял журнал с листками, поделенными на графы, и принялся заполнять их черной ручкой, одновременно сжав губами свисток и насвистывая в такт мелодии песни, орущей из колонок. Он выключил музыку, когда все перестали отжиматься, посмотрел на часы, выронил изо рта свисток и сообщил ласково.

- Ну? Все закончили? Замечательно. Перекличка.

Для отжиманий все выстроились в шеренгу, и он медленно пошел мимо уставших, сидевших на земле и еле стоявших парней, не перечисляя имена по-дурацки, а останавливаясь возле каждого, чтобы тот сам назвался. Гаррет сообщал время, нормативы, оценку в связи с этими двумя факторами. Обижаться было не на кого, но Сэнди, которому можно было снизить балл за тормозливость, он все же ничего не снизил, пожалел по старой… «Дружбе». Купера и жалеть не надо было, он переплюнул всех, даже сам удивился. Дитер с Доэрэлом справлялись куда лучше большинства, но лишь слегка превосходили Жана, Одри, Дэни и братцев Аронетс. Франсуа же с Сэнди и Эриком уплыли далеко… Брэда и Эктора Гаррет пожалел, ведь друзьями были, общались, по крайней мере. Но пожалел не сильно, не став портить свою репутацию превратным отношением, всего лишь НЕ СТАЛ СНИЖАТЬ. Поставил настоящие оценки.

Последним, возле кого он остановился, и последним по очереди был Нэнэ. И он, в отличие от остальных, не сидел, тяжело дыша, не лежал на спине, глядя в небо, не стоял еле-еле, держась за свои колени. Нет, он как отжимался на дрожащих, слабых и по-девичьи тонких руках, скорее падая и с трудом отдирая себя от нее усилием воли, а не мышц… так и упал ничком, лишь повернув лицо, чтобы не ткнуться носом в мокрую траву и землю. И он, как сначала показалось Гаррету, вообще не дышал, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно – грудная клетка судорожно раздувается и болезненно сжимается, легкие в шоке, готенок весь белый, белее, чем когда накрашен, а щеки горят ярче крови. Дыхание было хриплое, со стонами, а коса окончательно растрепалась, ноги раскинуты были в сторону, руки согнуты и лежат возле головы, «обнимая» землю. Он думал, что умирает, а сердцебиение зашкалило, наверное, за двести.

- Нэнси Сомори… Тц-тц-тц… Четыре из десяти. Ну да ладно, ничего, сегодня отдохнешь. Все равно тебе «стипендию» урежут за такие оценки, смысл в город-то переться? Лежи себе, отдыхай, наслаждайся жизнью.

- Его зовут Нэнэ, - сообщил Одри, безумно довольный тем, как готенка измучили и унизили. Надо же было как-то отомстить ему за его бабскую и непостоянную натуру. Злым Боргес не был, но злорадным – очень даже.

- В журнале-то написано «Нэнси», - Гаррет усмехнулся. Этот парень, похожий на потасканную кобылу и на опытную телку, ему понравился сразу. И его-то имя он ни с чем путать не собирался, Боргес завоевал симпатию. – Давай, вставай. Или, может, мы недостойны твоего королевского внимания? Надо поговорить с мисс Бишоп, может, организуем при интернате кружок кройки и шитья, вырезания аппликаций, оригами и прочей херни, извиняюсь за мой хреновый французский. Не учил его тут, учительница дерьмовая была.

Парни заржали, Гаррет продолжал издеваться.

- Или ты больше феньки из бисера плести любишь? Нет, курсы визажа, а то гуталин купил, а краситься-то не умеем. Панда-стайл, жирно и по-пидорски. А ля… Как бы это сказать… А-ля-повато. Выкинь к черту это все, тебе не идет.

Жан уже лежал, Франсуа готов был простить учителю «пятерку», которая называлась «удовлетворительно», а словами Гаррета – «еле-еле удовлетворил».

Нэнэ пожалел, что умирает, иначе точно достал бы мобильник и незаметно включил диктофон, а потом добился бы увольнения этого козла.

- Я все расскажу тетке… - пообещал он шепотом, в траву, пытаясь подняться и уже опираясь на дрожащие руки.

- Давай. А директриса – моя мать. Ну и что теперь? – Гаррет ухмыльнулся, Сэнди вздохнул. Он знал, что Андерсен не удержится и ляпнет это. Нэнэ упал обратно, поняв, что проиграл. И ведь даже не обвинишь в предвзятом отношении ни директрису, ни Гаррета. Оценку он поставил в связи с не сданными нормативами, а оскорблять имеет право, это интернат. Если ты в интернате, и тебя оскорбляют, возьми и ответь, в чем проблема? Сомори об этом слышал, знал, но никогда не испытывал на себе от учителей, а потом подумал, что многие здесь, в Стрэтхоллане, раньше такое терпели постоянно. И ему расхотелось быть изнеженной дурой, захотелось быть, как всегда, не таким, как все, но независимым, гордым. Он замолчал.

А директриса что? Ей давно говорили в комиссии, что пора взять на работу мужчину, ведь мальчишки не научатся быть мужчинами без мужского влияния. Она сделала это. Он ее сын? Где написано, что нельзя брать на работу сына? Без образования? Кто узнает? Она может подделать документы, в конце концов, может сказать, что для физрука необязательно образование педагога, может что угодно сделать. Но комиссия не станет даже спрашивать, они поставят галочку в список плюсов, похвалят и порадуются сами. Лучший среди мужских интернатов, не только частных, но и государственных приобрел учителя-мужчину, молодого и сильного, умеющего установить высокую планку. Отлично, прекрасно, что в этом плохого? Более того, он сын самой директрисы, а значит, наследственность отличная. Ну, а кроме всего прочего, его все знают, он звезда, он певец, ушедший в разгар славы и оставив только хорошие воспоминания. Никто ничего не сделает против, и Нэнэ это понимал. И все это понимали, Гаррет – особенно.

Сомори начал мерзнуть, но встать просто не мог, мышцы превратились в желе, все тело заболело. Он лежал и смотрел на здоровенные патрули с яркими шнурками, потом поднял взгляд, разглядывая длинные ноги, скрытые мешковатыми, фирменными и сидящими на очень узких бедрах штанами. У Гаррета тело было по-мужски пропорциональным, и он не был похож на циркуль, как какая-то девчонка, торс был не короче ног, потому он и был впечатляющего роста. Он казался плоским и жестким, никакие жуткие «банки» не выпирали ни на руках, ни на груди, но перевернутым треугольником он, конечно, был. Борцовка это только подчеркивала, обтянув торс, проходя сзади между лопатками, визуально увеличивая плечи.

- Вставай, - он протянул готенку руку, в другой держа журнал и ручку.

Нэнэ поднял на него взгляд, вздохнул и еле пошевелился, сел на колени, поморщился и принял эту руку помощи. На предплечье, едва напрягшемся, чтобы поднять его пятьдесят шесть килограмм, он увидел косые, поперечные и даже вертикальные шрамы, «закрытые» сделанной год назад татуировкой дьяволицы. Но спрашивать не стал, просто учел.

- Сколько ты весишь? – ехидно осведомился учитель, глядя на него. Поднять Нэнэ с земли было слишком легко, Гаррет рассчитывал на более впечатляющий вес, а потому дернул сильно, и парень чуть не улетел дальше, чем нужно было, чуть не врезавшись в него.

- Пятьдесят пять или шесть, - буркнул Сомори, не собираясь кокетничать с этим уродом. Нет, не уродом, к сожалению. Но козлом – точно.

- Господи, - Гаррет вздрогнул даже, подумав, что беднягу морят голодом. – Вали в душ, от тебя разит, как от коня.

- Спасибо, - процедил Нэнэ с сарказмом и побрел еле-еле за угол, к фасаду здания, к крыльцу. Франсуа понял, что у него появился кумир. Жизнь удалась, у него был отличный друг в лице Сэнди, два приятеля в лицах Робина и Купера, парень в лице Одри, враг – Нэнэ и кумир, который этого врага только что заткнул за такой плинтус, что Тиссен испытал моральный оргазм.

- Двадцать минут осталось, - сообщил Гаррет, включая музыку снова. – Играем в футбол?

Парни взвыли, Робин, Сэнди и Франсуа застонали, будто не были парнями. Они так замотались, что позавидовали Нэнэ, который почти дошел до крыльца и собирался согреться в мягких струях воды, побалдеть под душем подольше, пока не набежала толпа потных лошадей. Он ненавидел Гаррета за то, что тот вынудил его принимать душ днем, а не ночью. Но ночью его принимать Нэнэ теперь боялся из-за случившегося. Это было весело и приятно в каком-то смысле, но больше он ТАК не хотел. В общем, выбора не было, свет из окна и душ со всеми, такова жизнь в интернате, где есть кто-то с фамилией знаменитого писателя детских сказок.

И этот счастливый обладатель популярной фамилии посмотрел на стонущих парней, одного из которых (не Сэнди, конечно) определил, как «подружку» потасканной кобылы с красивейшими в мире глазами. Кобыла постоянно на рыженького парня косилась, Гаррет все никак не мог запомнить дурацкое имя «Франсуа», которое написать было сложнее даже, чем сказать. Рыженький делал вид, что на кобылу не смотрел, но когда тот отворачивался, все равно пялился. А уж когда половина игравших в футбол начала стягивать с себя майки и футболки из-за жары, рыженький Нептун вообще запищал и отвернулся, принялся о чем-то болтать с Сэнди. И Гаррет пришел в легкий шок, когда понял, на кого Блуверд пялился.

На собственного брата, который Андерсену доставил своим образом «неукротимого анархиста». Но кто знает, в чем дело, может, у Сэнди просто появился человек, который ему ближе и дороже всех, и он его обожает?

- Если вы такие же дохлые, как ЭТО, можете тоже идти в душ, - разрешил Гаррет небрежно, снисходительно и будто бы с искренней заботой, добротой… Но сказал он это таким тоном, что все трое переглянулись, и пошли отнимать мяч любой ценой. Гаррет проводил взглядом Робина, которого помнил мелкой лисичкой, которая советовала нажраться водкой, накачать Доминика и оторваться. Совет был классным, потом Андерсен осознал, что Робин был немножко мазохистом и развратной малолеткой… А вот теперь он явно закрутил с похожим на довольного кота Сатурном. И он был капитаном, что Гаррета вообще убило. Как много изменилось с тех пор, как он уехал. И все же, Стрэтхоллан – единственное место, где ему по-настоящему хорошо. Нет, не спокойно, но он чувствует себя уверенным и нужным, к нему есть отношение, в его адрес высказываются эмоции. И никто не врет, а если врет, то это заметно.

В большом мире все лицемерят, твой друг – твой враг, а твой враг – твой будущий любовник, твой любовник – подсадная тварь, которая сдаст тебя конкурентам. Получается, что все друзья – твари. И все друг друга предают, нет ни капли реальных чувств, творить не хочется совсем, и песни о любви поешь с цинизмом, не можешь их больше сочинять, ни во что больше не веришь, поешь и мысленно плачешь от смеха «О, Боже, что за бред я ною здесь, перед толпами наивных малолеток?!»

Надежда и вера пропадают, и Гаррет думал, что умрет, сторчавшись, хоть и не был наркоманом, ему хотелось пристрелиться, как Курт, сев в ванной комнате на коврик, раздвинув ноги и уперев в пол ружье, снести себе полбашки, и пусть полиция найдет истекший кровью труп с обнаженным глазным яблоком.

Но здесь, в Стрэтхоллане, где не было солнца и времени, где не было никого и ничего, кроме потрясающе искренних и честных, чистых, не смотря ни на что, парней, и сплошной невинности, ему стало намного лучше. И Гаррет просто понял – можно пойти, завоевать по-быстрому мир, поржать, потусоваться ТАМ, за гранью… Но его дом – Стрэтхоллан, его душа здесь, она прикована к этим стенам, которые всегда его ждут, и он всегда вернется сюда, его притягивает это место, этот лес, это озеро и поля, холмы, небо, черное здание с белыми рамами. Он – часть Стрэтхоллана, как и каждый, кто в нем живет, кто живет на полную катушку. Ромуальд проникся к нему за это симпатией. Он и сам всегда жил интернатом, потому он им и стал.

Свобода оказалась не жизнью в одиночестве среди огромного количества равнодушных манекенов, красивых и блестящих девушек, обеспеченных мужиков, смазливых мальчишек и красавцев-альфонсов. Это было тюрьмой, и это разрушило их с Домиником «все». Свобода оказалась там, откуда он сбежал – в Стрэтхоллане, где было огромное количество парней, совсем разных, которые сами по себе были громадными мирами, каждый из них был галактикой. Сэнди, Купер, Робин, Франсуа, Одри, Дитер, Дойл, Коул, Доэрэл, Жан, Эрик, Дэни, Эктор, Брэд… Каждый тянул на целую солнечную систему, вращающуюся вокруг них, а не вокруг огромной звезды. Не говоря уже о слабом, но упорном и гордом до слез готенке, который сначала напомнил Гаррету Доминика, а потом Андерсен понял – они абсолютно разные. Доминик женственен, он – девушка в мужском теле, и его гинекомастия в детстве была явным намеком, что стоит сменить пол. А Нэнэ, не смотря на его жажду быть женственным, даже бабоподобным, в душе был парнем, стальной стержень в его душе все же был. И его невозможно было не то что сломать, а даже согнуть.

Просто Гаррет сам себе присуждал ту роль, которую ему никто не предлагал. И это была его жизнь – пойти и взять, взять и заставить, заставить и подчинить. А потом все становилось интереснее. Недостаточно просто подчинить, нужно умудриться покорить человека, покорить его душу, чтобы он принял тебя, доверился. И Гаррет мог сделать это любым способом, даже ранящим кого-то крайнего или саму жертву его интриг. Только теперь он уже не относился к людям так легко, как раньше. Он не бросал запросто, он понял, что если ты лезешь в солнечную систему, изучаешь одну планету, натыкаешься на другую, и вторая тебе не нравится… То не стоит бросать всю систему, чтобы лезть в другую, нужно изучить оставшиеся планеты этой системы, вдруг там есть что-то, что с лихвой закрывает недостатки? Вдруг в этой системе есть не только интересная планета, красивая, некрасивая, маленькая, большая, холодная, горячая… Вдруг есть еще и жилая? Вдруг там можно остаться? Вдруг именно с этим человеком будет приятно провести всю жизнь?

Он наделал кучу ошибок в жизни, и он об этом знал, он это способен был признать сам, но не чувствовал себя виноватым. И если бы ему предложили прожить жизнь снова до этого момента на стадионе Стрэтхоллана, где он стоял в роли вредины учителя… Он бы прожил ее точно так же, не меняя ничего.