Еще сегодня утром Анриэль был совершенно уверен в том, что давно привык к виду трупов, и поклялся бы всеми девятью богами сразу, а если понадобится, то и всеми даэдра вместе взятыми: смерть, сопровождавшая так долго, уже стала настолько привычной, что он и внимания на нее не обратит. И как жутко было вдруг осознать, что... ошибся и почему-то не получается равнодушно смотреть на груду мертвых тел, лежащих посреди поселения.

Кровь вокруг трупов и на них самих уже успела запечься и почернеть, а мухи слетелись, казалось, со всего Сиродила на приготовленное для них пиршество. Приготовленное им самим. Вчера. Только тогда Анриэль считал, что убивает гоблинов, атаковавших поселение, выполняя контракт, заключенный компанией «Черный лес», членом которой он стал совсем недавно по заданию Орейна.

Зеленая муха с отвратительным гудением опустилась на остекленевший карий глаз девушки, лицо которой показалось данмеру смутно знакомым... Ну да, это же ей он не так давно помогал расплатиться с отцовскими долгами, разыскав в склепе доспехи деда. Тогда она так искренне и горячо благодарила Анриэля, что компаньон не преминул ехидно заметить — девушка предпочла бы расплатиться не золотом, если бы рядом темной тенью не стоял он, дремора.

Неприличные фантазии Витраза на тему, как именно происходил бы расчет, Анриэль тогда резко оборвал, запоздало подумав, что тот и обидеться может. Но Карл только понимающе хмыкнул и добавил, что Анриэль совершенно прав — толку распаляться, если времени на воплощение фантазий у них просто-напросто нет? В этом был весь дремора — вроде бы соглашаясь с данмером, он все равно умудрялся оставить последнее слово за собой.

Сейчас Витраза рядом не было, на это задание Анриэль должен был пойти один, а потому компаньон остался в корролском особняке «совершенствоваться духовно, созерцая доспехи святого крестоносца». Так во всяком случае он заявил тогда Анриэлю, плюхаясь в сапогах и поножах на постель, прекрасно зная, что это выводит из себя педантично-аккуратного данмера, и не менее прекрасно зная, что в этот раз тот даже ворчать не станет. Вина перед вынужденно-брошенным соратником была написана на лице темного эльфа огромными буквами и читалась без усилий, тем более на зрение дремора никогда не жаловался. Глаза цвета лавы Обливиона были удивительно зоркими и замечали все.

А это значило, что Витраз обязательно поймет, — с Анриэлем что-то случилось, и может даже начнет задавать вопросы, отвечать на которые нет никакого желания. Да и какими словами рассказать, что собственноручно изрубил жителей целого поселения и понятия не имеешь, как теперь с этим жить? Дреморе незнакомо чувство вины, да и жизнь чья-либо, кроме своей собственной, не значит для него ровным счетом ничего. Первое время Анриэля это удивляло, потом он понял — Обливион не то место, где можно научиться состраданию и милосердию.

А еще оставался без ответа вопрос: почему Витраз предпочел Сиродил, согласился сопровождать Анриэля, сражался со слугами Дагона и убивал себе подобных? Данмер, конечно же, спрашивал об этом, но ни разу не получил ответа. Дремора делал вид, что не расслышал, и эльф догадался — говорить компаньон просто не хочет, что же, придется ответить Витразу тем же и вопрос «Что стряслось?» просто не услышать.

Да, именно так и нужно будет поступить, ничего умнее в голову Анриэля не пришло. Хотя нет, пришло. Идея облегчить переживания вином осенила данмера в тот момент, когда он вытирал губы тыльной стороной ладони, все еще ощущая во рту отвратительную горечь. В последний раз его так же вывернуло в подземельях имперской тюрьмы, когда Анриэль впервые убил человека. И вот теперь это случилось снова, хотя казалось — уже давно свыкся со смертью, успел насмотреться на трупы и не только первой свежести. Да и нанюхался за это время всякого — зомби из айлейдских руин пахли явно не священным лотосом. Но, как бы то ни было, тогда его даже не мутило, а сейчас Анриэль до сих пор ощущал тошноту, хоть желудок был уже совершенно пуст.

Пара бутылок вина всегда болтались в заплечном мешке данмера — для поднятия боевого духа — как заявлял дремора, не принимая никаких других пояснений. «Это ты Акатошу будешь рассказывать, что просто забыл их выложить, — ехидничал Витраз, шлифуя «Жар греховности» — именно так назывался выкованный в Обливионе одноручный меч, с которым дремора не расставался. — Может, он поверит, а мне не надо, не хуже Сангвина знаю, зачем смертным вино».

При упоминании Сангвина данмер всегда досадливо морщился. Воспоминания о прогулке через весь Лейавин в полнейшем неглиже были до сих пор свежи, хоть времени прошло уже немало. И хоть стражники делали вид, что не замечают обнаженного Защитника Сиродила, мчащегося к выходу из города, моральных страданий и стыда это не уменьшало. Взгляды, которыми провожали его женщины и даже мужчины впечатались в память данмера намертво.

В тот раз дремора благоразумно воздержался от шуточек. Он вообще не ходил с Анриэлем в замок и все время проторчал у святилища Сангвина, прекрасно зная о своеобразном чувстве юмора даэдрического Лорда разгула. Витраз только окинул вернувшегося компаньона оценивающим взглядом и как бы невзначай бросил, что жители этого городишки сегодня видели самое прекрасное зрелище за свои жалкие жизни. И сказано это было совершенно серьезно, дремора не улыбался и не приподнимал иронично бровь.

Тогда Анриэль смутился, услышав странный комплимент, но Витраз тут же добавил, что специально не последовал за компаньоном, дабы не затмевать того собой, ведь на его фоне данмер уже не выглядел бы столь эффектно. И это оказалась не шпилька, на которые дремора был горазд, а всего лишь констатация факта. Анриэль уже привык к красоте своего необычного компаньона, хоть восхищаться им не перестал. Да и было на что посмотреть: на фоне коричневой кожи особенно эффектно смотрелись оранжево-красные узоры, недвусмысленно и вызывающе демонстрировавшие, откуда родом этот воин.

А еще иногда, а в последнее время все чаще, Анриэль ловил себя на мысли, что ему безумно хочется провести пальцами по этим линиям — почему-то казалось, что они окажутся горячими, как потоки лавы. Эти желания пугали данмера, и он старательно отметал их подальше, считая, что они не совсем правильные, а вернее — совсем неправильные. Разве это нормально — восхищаться мужчиной, да еще и рожденным Обливионом? И разве это хорошо, что мысли такие приходят все чаще, а желания — становятся сильнее и бороться с ними всё сложнее с каждым днем? Анриэль уже подумывал обратиться к таким вопросом к служителям Дибеллы, но никак не мог собраться с силами, чтобы произнести: «Меня влечет к…» Однако потребность признаться хоть-кому то, спросить совета — что же с этим делать, становилась всё сильнее…

И не менее сильно ему сейчас хотелось забыть, выжечь, стереть из памяти эту картину — груда тел на площади, тела в хижинах и на каждом — следы от его меча. Первая бутылка Сиродильского бренди показалась Анриэлю просто виноградным соком, во всяком случае, никакого опьянения он не почувствовал, пил вино большими глотками, не ощущая его вкуса и аромата — все застилал собой запах разложения.

А может просто вино успело испортиться, пока данмер таскал его в заплечном мешке? Или так повлияло на напиток неоднократное путешествие в планы Обливиона? Наверное, так и получилось, ведь в противном случае ему уже должно было полегчать. Анриэль вообще пил очень редко, мать была категорически против спиртного, ведь когда-то именно скума отняла жизнь у отца, которого данмер толком не помнил.

Свою мать — строгую, серьезную и при этом любящую и справедливую, Анриэль очень любил и старался поменьше огорчать, а потому и воздерживался от алкоголя. Но сегодня вино было последней надеждой Защитника на то, что получится забыть увиденное и не свернуть шею Орейну, втравившему его в эту историю.

***

Он никогда не любил ждать. Нет ничего хуже томительного, выматывающего силы ожидания, ничто так не действует на нервы, не ложится на душу тяжеленной плитой, не придавливает к земле и не погребает под собой. Витраз ненавидел ожидание еще и потому, что оно всякий раз напоминало, почему он стал изгнанником и по сути — ренегатом. Почему встал на сторону врага, всякий раз читая презрение к себе в глазах убитых собратьев за мгновение до того, как эти глаза подергивались ледяной коркой смертельного холода, а душа возвращалась обратно в Обливион.

...В те далекие дни дремора точно так же ожидал, когда его снова призовет маг — один из почитателей Мерунеса Дагона, обожавший не только колдовать, но и развлекаться, отдавая Обливиону и душу, и тело. Когда эта просьба прозвучала впервые, Карл попросту высмеял чародея, заявив, что смертные не входят в сферу его интересов, и если у человечешки нет никаких других пожеланий, то не стоит отнимать время дреморы дальше.

Вернувшись в Обливион, он постарался выбросить из головы странное желание мага, но это оказалось не так-то просто. И чем сильнее Карл хотел не думать о «соедини свое тело с моим и дай мне ощутить жар твоей греховности», тем настойчивее глупые слова смертного лезли в голову. Некоторое время спустя Виртаз узнал, что с подобными просьбами к его сородичам чародеи обращаются достаточно часто, и пол мага при этом может быть не только женским.

Те, кто снисходил к подобному, испытывали всякое: от наслаждения до отвращения, которое ощущали в процессе соития, но все они сходились в одном — количество энергии, излучаемое в это время магами, было просто колоссальным, и потом еще долго по телу струилась сила, которую дремора успевали впитать. А колдуны воспринимали это совокупление как дар, ниспосланный им Дагоном за верность.

Конечно же, Лорд Разрушения был в курсе происходящего, скрыть от него что-либо ни один житель Обливиона не мог, но ничего против таких связей Дагон не имел. Наоборот. Это был еще один способ досадить Акатошу и его прихлебателям, возомнившим себя богами. Смертные искали удовольствий не у их алтарей, а отдавая тела и души Его детям — разве это не победа?

Наслушавшись всего этого, Карл решил, что, пожалуй, стоит и самому попробовать вид удовольствий, которые еще были ему незнакомы, пока что наивысшее наслаждение он испытывал, вонзая свой меч в тело очередной жертвы и впитывая энергию, льющуюся вместе с кровью. Трепет, пронизывающий тело дреморы в этот момент, был так близок к экстазу, а может и являлся им?..

В любом случае, он ничего не терял, снисходя до мага, а скорее обретал. Во всяком случае, так Витраз думал, впервые обнажая «свою греховность» перед смертным и удивленно наблюдая как тот благоговейно опускается перед ним на колени и почти молитвенно касается тела руками, а после припадает к нему губами с жадностью путника, измученного жаждой...

А потом мыслей в голове дреморы уже не было. Их вышибло прочь мощной волной удовольствия, никогда ранее не испытываемого, а энергия, которая струилась от мага, восседающего на его бедрах и, казалось, исполняющего сейчас особый ритуальный танец, буквально переполняла тело Витраза. Ничего подобного он ранее не ощущал, наслаждение от убийства отступило на второй план и померкло, не выдержав сравнения с этим.

Впрочем, посвящать колдуна в то, насколько приятно это было, дремора не собирался, только оставил на его теле глубокие царапины когтями своих перчаток, которые и не подумал снять. Но и это было воспринято магом как особая награда за его старания, и хоть выглядел он уставшим, измученным и обессиленным глаза человека сияли, а на губах играла странно-довольная улыбка, как будто он наконец-то получил давно ожидаемый подарок, был счастлив и не скрывал этого.

Потом это повторялось часто, и Витраз сам не заметил, как стал инициатором «ритуальных танцев». Частенько он увлекался, совершенно изматывая мага и практически полностью выкачивая из человека энергию, но заставить себя остановиться — не мог. Или не хотел?.. Этими вопросами он тоже уже не задавался, благо стационарный портал, который колдун к тому времени открыл у себя в подвале, позволял дреморе приходить по собственной воле, не дожидаясь вызова.

О том, что не только он пользуется этим ходом, Витраз узнал совершенно случайно, явившись в один из вечеров, уже предвкушая очередную безумную пляску на ложе, и... поняв, что сегодня маг не один. Звуки, доносившиеся из-за знакомой двери, недвусмысленно говорили о роде занятий чародея, и почему-то это взбесило дремору. Смертный посмел найти ему замену? Он отдает энергию и тело кому-то другому, не спросив позволения на это? Подобный поступок достоин самого жестокого наказания!

Меч оказался в руке одновременно с тем, как дверь слетела с петель от сокрушительного удара ногой, а в следующее мгновение меч пригвоздил к постели оба взмокших сплетенных тела. И только с яростным хрипом вонзив оружие по самую рукоять, Витраз понял — только что он убил сородича. И это был не просто дремора-кинвал, такой, как он сам, это оказался один из маркиназ, за смерть которого по голове точно не погладят. Маг в расчет не брался, смертный получил по заслугам и только.

Глядя на мертвое тело маркиназ, Витраз понимал, что только что подписал приговор и себе самому. Возвращаться в Обливион теперь нельзя, Дагон не любил, когда Его слуги убивали друг друга против Его воли, для подобного должна быть очень веская причина, которой у Витраза не имелось. Это означало только одно — остаток своих дней он проведет здесь, в Сиродиле, развлекаясь убийствами и тщательно избегая встреч со своими сородичами. Если, конечно, Дагон не объявит на него охоту, чтобы лишний раз преподать своим слугам урок — нельзя нарушать Его закон.

Первое, что Витраз тогда сделал, чтобы обезопасить себя, закрыл портал в подвале, надеясь, что о нем просто забудут, и у Дагона найдется более важное дело, нежели наказание провинившегося слуги. Однако очень скоро дремора понял — охота все же началась, а на его счету стало на несколько сородичей больше — возвращаться в Обливион пленником он не собирался, равно как и позволить себя убить.

Постепенно Витраз научился скрываться от преследователей, избегать нежелательных встреч, а отдыхал в старых заброшенных фортах, из которых предварительно выбивал разбойников или мародеров, гася таким образом жажду убийства. И около одного из таких фортов дремора и столкнулся с нынешним компаньоном.

Тогда на данмера насели сразу несколько волков, отбиваться от которых у того получалось... плохо. Сначала Витраз молча наблюдал за поединком, не обнаруживая своего присутствия, а потом почему-то оказался рядом, нанося мощные удары оскалившимся хищникам и уничтожая их одного за другим. Когда живых волков не осталось, темный эльф, шатающийся от слабости и кровопотери, меча не опустил — продолжал настороженно следить за дреморой, и тогда Виртаз сказал:

— Если бы я хотел твоей смерти, не стал бы вмешиваться, не так ли?

— Допустим, — ответил после паузы юноша, по-прежнему не опуская оружия и глядя в глаза дреморы настороженным рубиновым взглядом. — Но ты же...

— И что? — приподнял бровь Витраз, нарочито медленно опуская меч в ножны.

— Возможно, ты хочешь убить меня сам, — предположил данмер, с трудом удерживаясь на ногах.

— И потому убираю оружие? Вы, смертные, придаете слишком большое значение своей жалкой жизни, — насмешливо фыркнул Витраз, а потом резко выбросил руку вперед, посылая в сторону эльфа сгусток исцеляющей энергии.

В последний момент данмер попытался уйти в сторону, по всей видимости, ожидая от дреморы какой-то пакости, но не удержался на ногах и рухнул на траву, а сверху его накрыло мягким и теплым свечением, придающим сил и врачующим многочисленные раны. Иронично усмехаясь, Витраз наблюдал, как медленно темный эльф встает на ноги, как снова поднимает на него глаза, на сей раз полные изумления:

— Ты меня... исцеляешь?..

— А это не очевидно? Предлагаю продолжить беседу в более спокойном месте, запах крови привлекает зверей. Моим сегодняшним ночлегом стал  этот форт, — он обвел хозяйским жестом полуразрушенную крепость, — тут хватит места и для тощего голодного смертного. Идем?

— Идем, — пробормотал данмер.

Они покинули форт с символическим названием Магия на следующее утро, и Витраз уже знал, чем будет заниматься в ближайшее время — помогать новичку-магу по имени Анриэль выполнять миссию, от успеха которой зависела и его, дреморы, жизнь. Открывающиеся по всему Сиродиу врата Обливиона угрожали не только смертным, но и ему самому, а значит — стоит вмешаться, ведь без его помощи шансов у данмера маловато.