Давид не знал, как сказать Хесусу о вечернем визите и поездке к Эзре. Первую новость Хесус должен был воспринять с удовольствием, вторую — вряд ли. Давид понимал, что она может закончиться очередным затяжным скандалом. Особенно если упомянуть, что к отцу будет приглашена и... Хагит.

В этом Давид не сомневался, зная Голду. Мать, наверное, уже позвала ее под каким-нибудь предлогом в дом. Например, помочь в декорировании комнат, веранды, сада и приготовлении торжественного семейного обеда, на который позовут толпу всех известных и малознакомых родственников и их друзей.

Голда получала удовольствие от таких приемов, сводя людей и знакомя друг с другом новые потенциальные пары. Во время и после таких обедов много общались, смеялись, пили игристое, ударяющее в голову всеобщим сладким флиртом шампанское. Голда не считала себя сводней, но любила повторять, что современный мир сошел с ума.

«Мужчины погрязли в войнах друг с другом за место под солнцем и думают только о собственной выгоде. Женщины уподобились им, и вместо мужей ищут собственной власти. Все забыли о долге и о том, что жизнь это не только здесь и сейчас. В такой ситуации, где же еще встретиться людям, как не в доме тетушки Голды», — ворчливо приговаривала она, глядя на то, как очередная пара уединяется в саду.

На одном из таких приемов... и появилась первый раз в их доме Хагит. Только потом через год под хохот тогда еще супруги Давид вспомнил, что тогда они перекинулись парой фраз, потанцевали, и он протянул ей визитку, на которой была написана его должность и адрес электронной почты. А через два месяца на почту пришел черновик книги.

Разговор с отцом должен был состояться позже, после обеда, в его личном кабинете и тоже вряд ли бы закончился миром. Но Давид научился за долгие годы доказывать свою точку зрения и главным козырем для него стал бизнес, с которым удавалось справляться не хуже, чем отцу. Несмотря на всю свою принципиальность, Эзра ценил язык цифр и был банкиром по образованию. Под управлением Давида рыночная стоимость издательской компании росла, а количество клиентов удвоилось.


Теперь, после секса, Давид и Хесус расслабленно валялись в постели и, при дневном свете, неспешно познавали тела друг друга. Только сейчас на это нашлось время из-за бешеной гонки жизни.

Изучать тела любимых не только глазами, но и пальцами, Давиду нравилось и раньше. Точнее, желание постоянно прикасаться легкими движениями к партнеру, обнимать, и совсем по-детски зарываться носом в волосы являлось для Давида одним из первых признаков собственной влюбленности.

По крайней мере, все так началось с Хагит. Но только она была женщиной. А можно ли быть влюбленным в мужчину — этот вопрос Давид впервые задал себе сейчас. Эзра, религия, автор-топовик Томас ответили бы на этот вопрос однозначно. Давид — теперь нет.

А еще было так приятно думать, что можно встать, запереть дверь и больше никуда не уходить из этой комнаты и не выпускать из нее Хесуса, который и сам никуда не торопился. За полдня тот не заговорил ни о съемках, ни о вчерашнем скандале с Сент-Олером. А Давид поразился, что память впечатала в себя имя мудака-модельера. Такие детали она хранила только для очень близких людей. Еще с двадцати шести Давид научился не запоминать ненужную информацию, так было проще работать.


Темные волосы Хесуса разметались по подушке и запутались после секса. Узелки на них хотелось разобрать пальцами и бесконечно скользить по мягкому шелку прядей, послушно ложащихся в руку.

Давид с удивлением обнаружил, что у Хесуса есть маленькая, но выпуклая коричневая родинка на нижнем правом веке ближе к переносице и такая же в подмышке. Потом нашлась небольшая, словно от перенесенной в детстве ветрянки, выщербленка на лбу. Он не увидел, а скорее нащупал их, а потом внимательно пригляделся.

Легкая, едва заметная асимметрия. Лицо и тело Хесуса были полны ею, и именно она создавала его неповторимую Красоту. В Хесусе даже чисто внешне как будто жили два разных человека. Но только ли благодаря асимметрии каждый раз на фотографиях он выглядел по-новому?

А еще у Хесуса были небольшие, округлые, но хорошо заросшие шрамы на левом запястье.

— Кто? — требовательно спросил Давид, хмурясь и разворачивая кисть Хесуса к себе.

Эти шрамы могли появиться только в одном случае: если кто-то тушил сигареты о тело Хесуса. Давид слишком хорошо знал, как остаются такие отметины. Потому что у него у самого была такая над локтем. На пьяной вечеринке в колледже тот самый единственный друг из юности случайно обжег Давида. Небольшая на первый взгляд рана оказалась крайне болезненной, гноилась и долго заживала.

— Сам. Память об одном священнике, о котором я тебе уже говорил, и собственной глупости, — нехотя процедил Хесус, пытаясь вырвать кисть и отодвигаясь от Давида.

Слова Хесуса всегда оставляли больше вопросов, чем ответов. Потому сейчас Давид решил настоять на своем и сжал запястье почти мертвой хваткой.

— Так что произошло тогда, Хесус? Я не отстану сейчас от тебя.

Глаза Хесуса неожиданно наполнились ненавистью, и теперь он смотрел на Давида так, как будто бы хотел сейчас ударить наотмашь по лицу.

— А какая версия тебе понравится больше: что он изнасиловал меня, или что я из любопытства совратил божьего человека?

— Хесус, я...

— Ты не веришь мне? Думаешь, я придумал сейчас?

— Нет, но...

В это поверить было действительно трудно. В то, что дальше рассказал Хесус.