— Чем ты обрадуешь меня, Натан? И уверен ли ты, что лишние глаза ничего не видели?

В просторном шатре адон цаир приятно пахло приготовленными на костре острой похлебкой из чечевицы и запеченным с пряностями цви. На деревянном подносе лежали прохладные спелые фрукты. Они были нарезаны большими ломтями и даже на вид сочились сладким нектаром. Рядом с ними стояли два уже пригубленных кубка с особым дорогим вином, которое получалось при отделении тирош от остатков кожицы и косточек, как только сок едва успевал закиснуть.

Солнце щедро дарило свое благословление виноградникам на севере страны Шауля, а высокая влажность формировала едва заметный на языке, но пьянящий фруктовый привкус. Вино было не густо-бордовым, цвета запекшейся крови, как то, что проливают на жертвенный алтарь или разносят на пирах, а напоминало по оттенку редкие ветреные закаты в период дождей.

— Благословен Господь, давший земле хлеб, — Йонатан взял в руки халу и разломал ее на середине. — Ешь, Натан, иначе ты совсем запьянеешь. Долгая дорога ко мне и вино, видимо, совсем подточили твои силы.

Из входа в шатер тянуло сыроватым ночным воздухом, в котором еще притаился едкий, смолянистый запах загашенных пару часов назад костров. Но воздух не нес облегчение и прохладу, он оборачивался лишь удушьем, когда тело за пару секунд покрывается холодным, пробуждающим потом, а душа наполняется непонятной тревогой от невнятных, серых теней, быстро бегущих по небу. Изредка вдали лениво перекрикивались часовые, вышедшие на пост и оберегающие покой сонного теперь лагеря Йонатана. Им вторили ночные бело-серые совы, будто передразнивающие на своем языке разговоры людей и присматривающиеся к ним как к своей пище.

— Амэн, — запоздало согласился Натан, поднося к губам хлеб, который только что держал в руках адон цаир. Первая пища за сегодня еще сохранила тепло от прикосновения разгоряченных пальцев и такой же почти неуловимый, присущий только телу Йонатана запах. — Не настолько, как ты думаешь. Я всегда к твоим услугам, мой господин.

А голова Натана сладко кружилась не из-за выпитого вина и воздуха. Только что, когда они остались, наконец, наедине, Йонатан подарил ему жадный и полный бывшей между ними прежде страстности поцелуй, когда от простого соприкосновения губ тела на мгновения становились невесомыми и свободно парили в воздухе подобно горным орлам или душам, находящимся на пути к вечному покою. Поцелуй развеял вязкие, похожие на смолу, как и душный воздух, сомнения, закравшиеся в сердце, когда Йонатан не звал к себе в опочивальню любимца и, казалось, переменил привязанность.

«Всемогущий, ты видишь, что я не могу противиться своим чувствам и прошу лишь: продли нашу духовную и телесную связь, как можно дольше. И нет на мне греха плоти, ибо он второй в моем сердце после Тебя», — молился про себя тайный гость враждующего лагеря.

И если бы кто-то еще семь новолуний назад напророчил мефакед, что тот позволит обычной страсти и желаниям тела взять вверх над разумом, Натан просто прогнал бы лже-провидца от себя. Но то, что происходило между ним и Йонатаном, уже давно переросло для сына воина из привычных развлечений солдатских палаток или богатых царских покоев в непростительное самоубийственное безумие.

— Натан, так ты уверен?

Сердце учащенно забилось, подскакивая почти к пересохшему, глинистому, как русла летних рек, горлу, а ладони стали влажными от одного взгляда на Йонатана, спустившего (не нарочно ли?) от жары нижнюю тунику со смуглых, успевших еще больше потемнеть и раздаться за последние месяцы плеч. Вкус от возможного прикосновения к ним пьянил еще больше, чем розовое вино и сытная пища, которую он делил сейчас со своим господином. Четкие дорожки мыщц, наметившиеся от грудины к животу, хотелось привычно очертить своими губами, потом опустится на колени, чтобы… и…

Этот поцелуй и то, что обещало произойти в шатре дальше, стоили двух часов ходьбы по ночному лесу и риску быть пойманным сторожевыми патрулями Давида. Ради этого можно было пожертвовать воинской честью и славой первого мефакэд, да и были ли предательство и измена в том, чтобы служить по просьбе и тому, кого любишь? Йонатан сам предупредил Давида, что не всем советам и тем, кто их дает, стоит верить, а Натан всего лишь согласился выполнить поручение. Разве кто-то осмелился бы всерьез назвать после такого царского любимца богэд?

Теперь память смущал лишь тихий хруст сухой ветки, который раздался, как только Натан покинул лагерь Давида и зажег факел, чтобы не ошибиться с дорогой, которую знал по прежним походам. И еще ощущение в лесу, как будто кто-то или что-то пристально смотрит ему в спину и следует за ним. Но хруст был очень легким, таким, как будто его возможный преследователь весил очень мало. Потому Натан решил, что это вряд ли может быть человек, а, скорее всего дикое животное, что-то вроде газели, отбившейся от стада и теперь боящейся заснуть ночью. Он несколько раз разворачивался за дорогу, но никого не видел. А разве стоило из-за своих мелочных сомнений лишний раз беспокоить Йонатана?

— Да, уверен, — четко произнес насытившийся Натан, пригубляя вино, и садясь на ложе царского первенца. Теперь они были так близко, что могли чувствовать дыхание на коже друг друга. — И ты оказался прав, Йони. Давид слабак. Как только ты ушел, наш лагерь погряз в хаосе и безвластии. Он не способен управлять лучшими из нас и отдавать приказы. Все, что делает Давид — носится со своими ночными патрулями из обычных воинов и бесконечно перестраивает лагерь, вместо того, чтобы воевать, как достойно мужчине. Но я обещаю тебе, что мы скоро сломим его сопротивление и уже через два дня нападем на вас. Так что готовьтесь. Полагаю, это будет прямая атака, и он поведет свои лучшие силы на тебя. Большего, чем наши советы, он все равно не способен придумать.

— Ты хочешь сказать, большего, чем мои советы, которые тебе велено передавать Давиду, чтобы он последовал им и попался в нашу ловушку, — теперь темные, почти черные ночью глаза Йонатана задумчиво остановились на знаке, который послала судьба на его шуточный вопрос об исходе ничего не значащей учебной битвы. И это был странный ответ. Он не сулил ни победы, ни проигрыша никому из сторон. — Перестраивает лагерь, говоришь. Это интересно. Что конкретно он делает, Нати?

Прозвучавшее в голосе любопытство неприятно покоробило Натана, хотя пальцы, задирающие синюю льняную ткань на бедре, и старались убедить в обратном. В голову ударили винные пары.

— А что вообще всем вам: тебе, Шмуэлю, Шаулю может быть интересно в Давиде? — слишком поспешно отозвался Натан. — Хорошо, я расскажу тебе. Из-за него я вынужден жить в одном шатре еще с пятью знатными наар. А нашу палатку, как будто мы пленные, окружает обычная солдатня. От их смрада невозможно выбраться наружу днем, а по вечерам они горланят свои песни. Давид бережет провиант и воду, и я по его приказу должен теперь жрать с нищетой из одного котла. Всего таких палаток, где приходится ютиться знати десять, и все они окружены солдатней. Ты оставил ему войско, он превратил его в эдер. Впрочем, чего еще можно было ждать от того, кому даже собственный отец доверил лишь пасти овец.

— Так, значит, он был пастухом, Натан? — еще больше задумался царский первенец. — Господь часто избирает себе малых пророков из тех, кому доверяет людские стада. Так вот зачем он мог понадобиться Шмуэлю. Не нарисуешь ли ты мне, Натан, ваш новый лагерь?

Как только рисунок попал в руки Йонатана, тот звонко рассмеялся. Смех прокатился эхом по ночному лагерю, вернулся отражением от холмов.

— Тише, мацви, — сморщился Натан, резко поднимаясь и направляясь к тазу с прозрачной водой, остатки пищи с рук хотелось смыть также быстро, как воспоминания о Давиде.— Чем меньше народа узнает, что я здесь, там лучше для всех будет.

— Чего же ты так боишься простого пастуха, который, по твоим словам, глуп как баран? — усмехнулся Йонатан, обнимая сзади Натана и притягивая к себе. — А с лагерем все просто. Он теперь похож на пчелиные соты. Давид готовится к обороне и не так уж он недалек, как ты говоришь. Вот смотри, теперь при атаке нам придется захватывать ячейку за ячейкой и не получится сразу вторгнуться в центр. Кто же подсказал ему это? Ну же, Натан, не злись на меня. Хочешь еще вина?

— Ты знаешь, чего я хочу сейчас по-настоящему, — глухо, сквозь зубы от уже еле сдерживаемой страсти процедил Натан. Как и с вином, к ней теперь начал примешиваться новый горьковатый привкус — необъяснимой, непонятно откуда взявшейся за последние дни отчаянной ревности. Не слишком ли часто Йонатан за этот вечер упоминал имя Давида?

— Тогда, давай поторопимся, — туника царского сына полетела на землю, теперь он был полностью обнажен, — ведь тебя еще ждет долгий путь назад.

Постепенно воздух наполнился запахом мускуса, разгоряченной кожи и плоти. С губ Йонатана и Натана слетали жаркие бессвязные стоны, как и всегда происходило, стоило им остаться в походе наедине. А в других, соседних палатках не прислушивались к тому, что творилось в царском шатре. Во-первых, в войске царского сына все уже давно привыкли к тому, что случается иногда в походах между воинами. А, во-вторых, такие же стоны летели и из соседних, менее просторных шатров.

— Любимый… — отразило эхо чей-то голос над лагерем.

Но вернуться домой первым предстояло не Натану. Алтер побродил еще чуть-чуть у входа в лагерь Йонатана, чтобы убедиться, что новоявленный богэд не торопится в обратную дорогу. Зоркие глаза елэд увидели, а чуткие уши услышали достаточно для того, чтобы многое рассказать хозяину при случае. И еще про себя мальчишка уже был уверен, кто скоро займет место любимца адон цаир.

***

Песок осыпался с высоких холмов весь день, формировал их новые очертания, создавал каналы и впадины, заполнял собой ранее выточенные пустоты. Ближе к ночи становилось отчетливо слышно, как падает каждая из продолговатых серо-коричневых или желтоватых песчинок. После полуночи и до рассвета звук еще стократно усиливался, угрожая разрывом ушных перепонок, только теперь песочные струи направлялись не вниз с вершин, а поднимались, вырастали от земли к небу.

А сами холмы больше не впивались в него рваными, острыми скалами и щербатыми, неровными кронами деревьев, но уходили своими широкими основаниями к небесной линии, как будто их кто-то опрокинул или зеркально отразил от нее.

От увиденного и услышанного Давиду казалось, что он сходит с ума, потому что на холмах не было песка в принципе. Только скалы, поросшие лесом. Такое с ним происходило впервые в жизни. Звук заставлял выбираться из шатра и подолгу всматриваться в то, что могло быть его источником.

«Господин, что-то случилось? Мы потревожили вас своим пением? Вы только прикажите, и вокруг Вас будет тишина», — смущенно обращались простые воины к Давиду, уважительно уступая место у ночного костра. «Вы слышите это?» — пару раз пробовал спросить он. «Что «это», господин? — удивлялись они. — Здесь никого нет, кроме нас. Только холмы. Может быть, вас беспокоят шакалы, так они голодны и чувствуют наш запах, но не подойдут близко к лагерю».

И это не было песней шакалов. Песчинки падали с равномерной скоростью, не ускоряясь и не замедляясь. Далекое же тявканье то обрывалось визгливым, старческим хохотом на самой высокой ноте, то начиналось снова с требовательного младенческого плача.

— Это не песок, мой царь. Ты услышал ход времени. Это дар стариков и избранных Им,- тихо обронил как-то пожилой воин. Тот самый, что стал невольным свидетелем беседы Давида и Шмуэля и с тех переметнулся на сторону возможного победителя. — Мне осталось недолго, потому я слышу. Тем удивительнее при твоей молодости, что и ты тоже. И если я не ошибаюсь, то однажды Он отдаст тебе ключи от времени.

— О ком ты, Зев? И зачем присваиваешь мне чужие титулы? — отшатнулся от него Давид. — Ты проживешь еще долго. Это же не настоящая битва, и никто не должен погибнуть.

— Ненастоящих сражений не бывает. Жизнь всегда продолжается только благодаря чьей-то смерти. А ты сейчас не бери в голову. Потом поймешь, — старик покачал головой и исчез в темноте за палаткой.

По ночам оживали и сами холмы. Они придвигались ближе к лагерю Давида, нависали готовыми сорваться в любой момент глыбами над, словно игрушечным, городом из шатров, созданным руками людей. Кто из них больше напоминал слепленные из глины, непрочные ласточкины гнезда — глыбы или шатры, сказать было трудно.

По ночам на поверхности холмов появлялись человеческие лица, точнее то, что остается от них через пару лет после погребения, когда мягкие ткани уже уничтожены смертью.
Пустые, зияющие глазницы и носовую впадину формировали выжженные от жары участки холмов без растительности, надбровные дуги и челюсти, лобные кости — сосны, в темноте еще больше увеличивающие свои размеры.

На холмы-лица опускались серые бесплотные тени. Они, как и песок, тоже постоянно неуловимо меняли очертания. Изменения их границ, наслоение друг на друга формировали картины тысяч сражений, земных и небесных, уже случившихся или еще тех, которым только предстояло произойти. Материки, океаны, страны, народы, возникшие из теней, наступали друг на друга, сжирали взаимное пространство, растворялись в бездне и возрождались из нее.

Давид не понимал, откуда появились эти знания. Кто-то или что-то словно показывал ему прошлое и будущее, делился собственным опытом. Тихий, но отчетливый голос слышался в предрассветные часы, когда темнота вокруг еще больше сгущалась, а Давид почти проваливался в тяжелый, без сновидений сон.

— Не торопись. Вспомни, что ты Мой пастух и веди своих людей подобно тому, как вел за собой стада отца, — приказывал он.

— Да, Всевышний, — отвечал Давид, впервые услышавший здесь, в этой местности, глас того, кого он счел Господом.

А каждое утро, как только солнце появлялось над холмами и возвращало им привычные, дневные очертания, в лагере Давида проходил совет за советом. Натан и другие знатные наар пытались убедить его выступить против Йонатана. Подспудное недовольство новым мацви росло среди них и наливалось соком сомнений, подобно тому, как созревают на глазах в летние дни плоды виноградной лозы. Давид запретил в лагере до позднего вечера употреблять вино, а также выставил почасовые посты, которые с небольшим отрядом обходил лично. Казалось, он чурался знати и предпочитал проводить время в беседах с простыми войнами.

— Давид, мы больше не можем медлить. С каждым днем люди все больше начинают сомневаться в тебе, и в том, что ты способен привести нас к победе. Мы ведем сейчас себя как трусливые шакалы, которые воют здесь в нашу честь по ночам, — выговаривал Натан.

Простые же войны были благодарны Давиду за предоставленную передышку и вкусную еду, которую он приказал делить между всеми в равных пропорциях вне зависимости от происхождения. Да и сам лагерь, как рассказал Натан Йонатану, за короткое время действительно оказался перестроенным, а руководил всем переездом молоденький служка Давида.

— Прости, господин, мой хозяин так велел, — упрямо твердил, постоянно кланяясь, Алтер, когда кто-нибудь из знатных отказывался покинуть свой, уже ставший привычным за походы с Йонатаном шатер. — Ты же обязан подчиняться ему.

В результате уже через три дня лагерь оказался разделен на сектора, каждый из которых был окружен плотным кольцом из незнатных воинов. Красный шатер исчез вовсе, а большие белые разбили на несколько десятков.

— Хозяин, теперь твоя очередь переезжать, — ворвался елэд в палатку к Давиду, который только что вернулся с очередного затянувшегося совета со знатью. Как всегда, Натан и остальные долго убеждали его, что необходимо начинать атаку как можно скорее, пока Йонатан окончательно не обжился со своей частью войска на новом месте. Только в этот раз Давид наконец-то сдался и согласился на атаку.

— Куда, Алтер? Где ты был все это время? — оторопел Давид.

— Хозяин, я твой служка и обязан сделать так, чтобы тебе было хорошо. А еще поступить подобным образом посоветовал тот старик, который часто заходил к тебе во дворце. Ему понравилось то, как ты разбил отряды. Он сказал, что также нужно сделать так и с лагерем. Я встретил мэворах в лесу, на обходной между двумя холмами дороге, когда искал, можно ли здесь раздобыть воду. Потому я решил, что ты мне приказал. А воды я не нашел, хотя очень старался, так что не ругай меня, — елэд плюхнулся на колени перед Давидом и уткнулся лбом в землю.

— Постой. Так, значит, здесь есть обходная дорога? И как же она проходит?

Глаза ребенка засияли пониманием и лукавством.

— Немного хитрости еще никому не помешает, да, хозяин? — подмигнул он Давиду, которого елэд постоянно удавалось вгонять в краску.