А в воскресенье Давид проснулся от того, что вошедшая в спальню Голда резко раздвинула шторы. За окном уже стоял необычно пасмурный, серый день, позолоченные стрелки старинных настенных часов давным-давно перевалили за полдень и приближались теперь к обеду.

— Хватит спать, Давид Мелахим. Ты не настолько перетрудился ночью, чтобы валяться до сих пор в постели, — притворно грозно прикрикнула мать, с сожалением оглядывая чистое, чуть смятое белье, явно свидетельствующее о том, что сын провел ночь в одиночестве. — Похоже, мой наполеоновский план по воссоединению тебя с Хагит или кем-нибудь другим из девушек успешно провалился. Давид, в кои-то веки я устраиваю в доме такой знатный малинник, а ты, как сопливый тинейджер, не можешь вытащить из него хотя бы одну сладкую ягодку по душе?

— Похоже на то, Голда, — усмехнулся Давид, потягиваясь в кровати и запуская в мать небольшой подушкой.

Отношения с ней были совсем другого рода, чем с Эзрой. Голда, скорее всего, когда прошли все пубертатные проблемы, стала другом, с которым, как ни странно, можно было поговорить и о сексе. И после таких вечеринок, но до свадьбы с Хагит и встречи с Хесусом, она иногда заставала его по утрам в постели с гостьями. Девушки обычно очень смущались, в отличие от Давида. А потом они с матерью даже умудрялись обсудить достоинства и недостатки случайных партнерш. И часто мать оказывалась права в том, какую характеристику и смешливые прозвища им давала:

— Позволь тебе напомнить, что мне уже за тридцать, и я в состоянии сам найти себе партнера, когда этого хочу.

— Вот об этом я и намерена поговорить с тобой, Давид, — немного посерьезнела мать, присаживаясь на кровати и ставя между собой и сыном небольшое лукошко с малиной. — Ты прекрасно знаешь, что я не люблю ходить вокруг да около. И, конечно, до меня дошла, сам понимаешь, какая информация. Точнее, все сейчас только ее и обсуждают.

— Голда, я не думаю, что хочу говорить об этом с тобой сейчас, — напрягся Давид, зарываясь поглубже в кровать и натягивая на голову вторую подушку. Но мать совсем как в детстве привычно пощекотала его по вылезшей из-под одеяла голой пятке.

— Давид, пойми правильно, для меня ты навсегда останешься моим ребенком, и я... буду на твоей стороне, в отличие от Эзры. Хотя и должна предупредить тебя, что, возможно, сейчас ты совершаешь серьезную ошибку.

— Ошибку?

— Да. До твоего отца я успела побывать замужем за другим человеком. И я была влюблена в него, как мне казалось, пока не поняла, что мы совсем не подходим друг другу. А кроме отличного секса и этой самой влюбленности, для брака требуется нечто большее. Конечно, это большая наша семейная тайна, и о таком не принято говорить с собственным сыном, и вряд ли Эзра когда-нибудь сможет смириться с этим фактом, и с тем, что я тебе об этом рассказала, но мне бы хотелось предупредить тебя.

А вот это казалось совсем уж невероятным. Давид никогда бы не мог представить себе мать с другим мужчиной, кроме отца. Не то чтобы система семейных ценностей, в которой он воспитывался, рушилась на глазах, но все было близко к этому. Конечно, по логике вещей и у отца, и у матери, скорее всего, были другие партнеры до брака, но Давид просто никогда не думал о родителях... в таком ракурсе. Но еще более невероятные вещи он услышал от Голды дальше.

— Этот человек не принадлежал к нашей национальности. Меня предупреждали о последствиях сделанного мною выбора, и, естественно, когда я вышла за него, от меня отвернулась почти вся местная община и родители. Не приняли нас и в его кругу. Но тогда мне было двадцать пять, и я считала себя в силах изменить окружающий мир и отношение к нам. А очень скоро у меня начались и проблемы с карьерой. Этот человек оказался хронически не способным зарабатывать средства на существование. Только тратил те небольшие деньги, что оставила ему семья и в основном на себя. Практически все дни он проводил, лежа на диване, и мне приходилось хвататься за любые подработки, чтобы обеспечить его достаточно дорогостоящие увлечения. Одним из его хобби была благотворительная издательская деятельность. Нет, совсем другого плана, чем бизнес твоего отца. Казимир, так звали этого человека, казалось, сознательно избегал любых проектов, на которых можно было заработать. Я была не только женой ему, но он умудрялся использоваться меня еще и в качестве секретаря в этом своем издательстве. Вместо того, что действительно стоило публиковать и продвигать потом на рынке, Казимир предпочитал философские трактаты и не понятную мне мутную мистику...

Польское имя, проскользнувшее в рассказе матери, удивило Давида. Тем более что где-то он его уже слышал. Точнее, читал бегло на каком-то сайте в чьей-то биографии. Но вот в чьей?

— ...и единственным, кто по-прежнему поддерживал меня, был твоей отец, Давид. Мы познакомились с ним еще до встречи с Казимиром, на студии, где я работала телеведущей. Он не отвернулся от меня, даже когда узнал, что я вышла замуж за другого. А через год после заключения брака я была просто на грани отчаянья. Наши долги росли с каждым днем, я не могла позволить себе даже покупать одежду и косметику, необходимые для съемок, а Казимир совсем ничего не хотел предпринимать. Я сейчас плохо помню, как рассказала тогда обо всем Эзре. В том числе, и о работах, скопившихся у меня, которые действительно стоило публиковать. Твой отец выслушал меня и попросил принести ему рукописи авторов, привлеченных мнимой славой Казимира в литературных кругах. А мной уже двигала какая-то внутренняя причина к сопротивлению. Из доброты ко мне Эзра согласился вложить средства в один проект и его раскрутку. Мы создали с ним свое издательство, тайно от Казимира. Так начинался бизнес твоего отца. Я даже не знаю, почему это все сработало. А еще через три месяца я подала на развод. Казимир обо всем узнал и поклялся отомстить мне и Эзре. Он посчитал, что мы украли его детище, а я вышла за него замуж только с этой целью. Издательство Казимира носило наименование на латыни «Веление Господа», а я же специально, назло ему назвала нашу фирму с Эзрой «Благодать Господня». Этим я хотела сказать, что Всевышний не настаивает на прозябании людей с мозгами в нищете. Потом Казимир разорился и был вынужден устроиться корректором в одну из контор, где я искала в браке с ним подработки. В силу своей лени, выше он так и не двинулся. По своим делам уже через четыре года после твоего рождения мне пришлось оказаться там. Я узнала, что Казимир женился во второй раз, и у него также появился сын, не помню, как же его зовут... неважно. Лично встретившись с Казимиром, я поняла, что мы совсем чужие люди, которым даже не о чем говорить больше пяти минут. После разорения он очень сильно сдал, перестал следить за собой и начал элементарно спиваться. Все это я говорю тебе к тому, что иногда внезапно вспыхнувшие чувства между людьми заслоняют голос разума и кажется, что это действительно любовь, ради которой можно пойти наперекор обществу, но...

— Мама, ты можешь вспомнить точно, как звали сына этого Казимира, — слишком резко сел на кровати Давид, забывая, что Хесус уже давно приучил его спать полностью раздетым. — Ты не права. Это очень важно.

Потому что так, скорее всего, звали, их общего врага.

Взгляд матери прошелся на голому паху сына, потом Голда деликатно отвела глаза в сторону.

— Знаешь, Давид, судя по эрегированному состоянию твоей плоти, так похожей на отцовскую, партнер тебе вчера все-таки требовался, — процедила она опять же излишне сурово, а потом со смешком поднимаясь и направляясь к выходу, добавила: — Приводи себя в порядок, и мы ждем тебя к обеду. Не увлекайся в ванной. Иначе я окончательно решу, что у тебя в одном месте заиграло детство. И я попытаюсь вспомнить.

— Маам, ты подглядываешь?! — Давид схватился за вторую подушку, не зная, что с ней теперь лучше сделать, прижать к паху или запустить ею в острую на язык Голду.

Плоть действительно болезненно ныла от возбуждения после снов о Хесусе, которые прервала мать раздергиванием штор. И что Голда могла еще увидеть, пока не разбудила сына, один Всевышний знал. В этих утренних сновидениях они с Хесусом занимались сексом в одной из любимых взаимно поз — когда партнер сам садится на член сверху. И впервые Давид не чувствовал никаких угрызений совести в отличие от реальности.

В ней, как и во сне, Хесус двигался очень искусно. Он доводил себя и партнёра почти до оргазма, а потом вдруг начинал сжиматься и насаживаться еще глубже, из-за чего кайф получался более острым, и сдержаться от стонов уже было совсем невозможно. Однажды Давид не удержался, не успел выйти и кончил прямо в Хесуса. А наградой стала такая же вязкая сперма, разлившаяся через пару секунд по животам обоих и тихий всхлип.

— Давид... я... готов. Не выходи пока... мне приятно, когда ты внутри.

— Тебе точно нормально? Мы увлеклись. Извини, если я...

— Все отлично, спасибо. Мне было очень хорошо. Хотя завтра я вряд ли смогу нормально сидеть. Даже у тебя на коленях.

***

Обед с Эзрой прошел в привычном молчании, и только уже под самое окончание трапезы отец сухо обронил:

— Давид, ты не мог заглянуть ко мне в кабинет? У меня есть пара вопросов по бизнесу к тебе, на которые, я надеюсь, ты дашь мне ответ.

А это собственно и было приглашение на долгую и крайне неприятную беседу.

— Мне подняться к тебе прямо сейчас, Эзра? — спокойно уточнил Давид.

— Да, если тебя это не затруднит, — также холодно и отстраненно кивнул отец. — Я думаю, чем раньше мы покончим с этим, тем будет лучше для всех нас.

— Эзра, помнишь, ты обещал мне без крайностей, — встрепенулась мать. — Все-таки он наш единственный сын.

— Голда, ступай к себе. Нам действительно надо поговорить с отцом, я потом обязательно зайду к тебе, — постарался успокоить мать Давид. — Тебе помочь добраться до кабинета, отец?

И это было ошибкой, потому что в глазах Эзры мелькнули еле сдерживаемый все это время гнев и гордыня.

— В отличие от тебя, Давид, я даже в инвалидном кресле в состоянии решать собственные проблемы, — отрезал отец. — Поднимайся наверх. И постарайся найти очень хорошее объяснение двум документам, которые лежат на моем рабочем столе.

Первым было многостраничное письмо от юристов топого автора Томаса. Суть этой бумаги сводилась к тому, что на основе личной неприязни к руководству издательства «Благодать господня» писатель отказывается от дальнейшего сотрудничества с ним, и просит вернуть высланный ранее черновик третьей книги. В хитроумных формулировках юристы Томаса намекали, что вряд ли будут оспаривать право на публикацию первых двух романов, но подчеркивали, что последующая совместная работа Давида и автора категорически невозможны. Далее прилагались образцы документов о расторжении действующих контрактов и обязательства выплатить деньги за уже внесенные правки.

И от этого письма Давид за долгое время по-настоящему вздохнул с облегчением. Потому что читать последний, третий роман Томаса было просто невозможно. Это казалось уже не просто перепиской первых двух работ, но компотом из различных социальных фобий, давным-давно написанных утопий и бредом модных нацистских тенденций, все больше набирающих оборот в мире, особенно в Европе.

А вторым документом оказалась распечатка уже знакомой статьи из желтушного издания о связи с Хесусом.

— Ну, и как ты можешь прояснить мне, почему мы разрываем отношения с нашим наиболее высокооплачиваемым автором, уверенно идущим на «Буккер»? — раздался в кабинете насмешливый и словно немного каркающий голос отца. — Знаешь ли ты, что сейчас Томас готовится к подписанию контракта с нашим конкурентами Ванштейнами? И те уже начали рекламу его третьей книги? Мне позвонили их юристы и попросили приступить к передаче документации, поскольку вчера не могли найти тебя.

— Просто, Эзра, — развернулся Давид к отцу, когда тот самостоятельно обустроился в высоком кресле за рабочим столом. Смотреть на Эзру в таком состоянии было больно, но и сострадание в случае с ним равнялось унижению. — Томас с нашей помощью слишком быстро взлетел на самый вверх, а не прошел всю дорогу сам. Сейчас он всерьез поверил в собственную гениальность и больше не хочет слышать никакие замечания к своей работе. А их много, слишком много. Свою первую книгу Томас писал год, а идею вынашивал почти пять лет. Вторая работа появилась за шесть месяцев и стала почти что копией первой. О ее качестве в черновом варианте я предпочел бы умолчать, мне пришлось почти полностью переписывать книгу за него. Его писательский уровень стремительно деградирует, и я не уверен, что нам стоит тянуть его дальше.

— Значит, ты считаешь, полученную нами прибыль недостаточной для того, чтобы ты и впредь выполнял свою прямую работу, Давид? — глаза отца оставались холодными и колючими. Пока что они говорили только и исключительно о бизнесе, но вот-вот беседа должна была перейти на личные темы. — По-твоему, у тебя лично или у всей нашей семьи слишком много денег?

А это уже был прямой намек на наследство, которое мужеложцу оставлять не полагалось.

— Нет, я так не полагаю, — впервые пристально посмотрел на отца Давид. — Но я просто не знаю, как переписать этот чертов третий роман. Томас создал под видом фантазийной сказки работу, прославляющую уничтожение десятка стран и создание нового идеального порядка в мире, под которым любой взрослый образованный человек увидит аналог четвертого рейха. Его основная читательская аудитория — молодежь в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. На своем сайте в Интернете он собирает пачками своих поклонников и рассказывает им уже не фантазийные сказки, а напрямую говорит, как надо поступать, чтобы наступил этот новый порядок. А они слушают его, потому что он заигрался в Великого Мессию и говорит им то, что они хотят услышать. Для того, чтобы стать богатым, не надо работать — просто стоит отобрать это у других наций, например, у нас, у евреев. Для того, чтобы прославиться не надо получать высшее образование и пытаться создать что-то новое — достаточно выйти на митинги и погромы, на которых опять же искать внешних врагов. А при личных контактах с Томасом он смеется мне в лицо и говорит, что не имеет в виду конкретно семью Мелахимов, и везде есть исключения, а потому готов пользоваться нашими услугами. Как ты думаешь, отец, когда эти начитавшиеся его бредней поклонники придут громить наш дом, они учтут, что мы особенные? Или, когда они заявятся к Ванштейнам, кто-то вспомнит, кто публиковал книги? Тот Томас, с которым мы начали работу, и тот, что сидит сейчас в своих блогах, это совсем два разных человека, Эзра. И я давно уже перестал понимать его.
Равно, как и не думаю, что нам стоит поддерживать с ним даже элементарные контакты в дальнейшем.

Разобраться в том, что творилось с Томасом в последние месяцы, помогли старые журналистские источники Давида. Одна из радикальных партий предложила модному писателю взаимовыгодное сотрудничество, сводящееся к популяризации ее идей и полному финансированию нового рода деятельности. В обмен на это Томасу пообещали «разобраться» с врагами из прошлого, которые вытурили его из армии, и будущую политическую карьеру. Славой фантазийного писателя средней руки он быстро натешился и решил стать не просто первым, но культовым. И Давид уже давно не знал, как в культурной форме прекратить с клиентом общение полностью. И окончательная уверенность в необходимости таких действий появилась после того, как он пробежал первые главы романа.

— Допустим, в этой ситуации твоя мотивация понятна мне, — также холодно обронил отец, — и если твои данные верны, Ванштейнов ждет достаточно неприятный сюрприз. Вряд ли они будут готовы работать на таких условиях с Томасом. Я позвоню лично главе семейства и передам соображения, на основании которых мы отказались от автора. А я бы хотел, чтобы для деловой прессы это было преподнесено именно так. Наше положение и так пошатнулось из-за публикаций. Давид, что я должен будут ответить друзьям и знакомым, когда меня уже в лицо спросят, почему мой единственный сын оказался педерастом?

— Думаю, Эзра, ты всегда сможешь перенаправить их ко мне за разъяснениями, — сжал зубы Давид, стараясь говорить как можно спокойнее. Сердце заходилось от глухих толчков, а во рту все пересохло. — Да, все правильно, отец. Я педераст и мужеложец.

— Правильно? — в руке Эзры хрустнул карандаш, а на лице появилось некое подобие улыбки. И впервые за тринадцать лет отец сорвался на крик. — Давид, я надеялся, что ты хотя бы из уважения ко мне будешь отрицать это и попытаешься хоть как-то отмазаться. Придумаешь хоть какую-нибудь ложь, чтобы извернуться, я бы зацепился за нее. Только ленивый в этом доме не пытался заговорить со мной об этой мерзости и намекнуть, что мой собственный сын извращенец.

— Гомосексуализм не извращение. Я разговаривал с раввином.

— С кем... с кем ты разговаривал? С этим выродком Элазаром? И даже он в курсе? Я всегда подозревал, что он из вашей братии. Убирайся, Давид, сейчас... проваливай. И не смей даже думать, чтобы привести своего сожителя в наш дом.

На крик в кабинет влетела Голда. Казалось, она все время была поблизости. У бледной матери тряслись руки.

— Давид, замолчи, и правда, выйди сейчас, — запричитала она: — Эзра, тебе нельзя волноваться. Где таблетки от сердца? Вот вода, держи.