И словно воедино соединились два новых увлечения Хесуса в небольшом храме, который они с Давидом случайно обнаружили во время прогулок. При строении располагалась колокольня, и ее перезвон они слышали тогда во время секса, а теперь, после находки, эти звуки, казалось, навсегда вошли в их жизнь. Здание было новоделом, но те, кто жертвовал на его строительство, явно не скупились. У храма имелись классические окна-розетки наверху, почти под крышей, и высокие узкие башни, указывающие путь к Богу.

— Ты не возражаешь, если я зайду туда? — замер перед входом Хесус, завороженно глядя на прихожан, тянущихся на вечернюю мессу.

— Конечно, давай сделаем это вместе, — кивнул Давид, мысленно съеживаясь.

Во время редких поездок по Европе Хагит тоже иногда заглядывала в католические и православные храмы. Ее привлекало богатое убранство церквей, буквально утопающих в золоте, искусные витражи и ангельское, как она говорила, пение, раздающееся во время службы. «Давид, ты можешь утверждать все, что хочешь, но голоса и вправду хороши. Талант многих из певчих сопоставим с мастерством оперных певцов», — повторяла она. С этим было трудно поспорить. Но Давида всегда смущало другое.

Обилие крестов, особенно в католических церквях с распятой на них, словно готовой вот-вот ожить статуей Христа, заставляло задуматься, а так ли уж приятно Господу смотреть на бесконечные копии орудий пыток своего Сына, принятые в этой религии.

— Но разве ты имеешь право, в смысле, мне казалось, что при твоем вероисповедании… — запнулся Хесус. И впервые тема религии стала между ними разделительным барьером, которого раньше не существовало. — Вы же молитесь совсем по-другому.

— Да, это так. Но даже если бы я и решил возносить свои молитвы там, что вряд ли, я бы все равно обращался к своему Богу. Не думаю что место так уж важно, — улыбнулся Давид, всеми силами пытаясь сгладить вдруг возникшую неловкую ситуацию. — Но зайти и посмотреть как, скажем, турист, я вполне могу, если меня никто не прогонит. Хесус, я не собираюсь мешать тебе в общении с Господом, а просто тихо посижу рядом. Сколько этого будет позволять моя вера.

— Пожалуйста, выключи перед входом мобильный. Двери наших храмов всегда открыты для всех, если ты не будешь шуметь и мешать другим прихожанам.

— Ты уверен?

— Конечно.

…Давид заскучал быстро, уже на десятой минуте. Точнее, начало ему понравилось, когда священник упомянул нескольких прихожан, за чье здоровье предложил помолиться. Некая Сьюзан вот-вот должна была родить, подросток Грегори выпал из окна со второго этажа и сломал ногу, когда мыл окна в местном социальном центре, а пожилой Саймон попал в больницу с инсультом. Оживился в этот момент и Хесус, и на его лице появилось что-то вроде удивленного выражения. Но потом священник принялся за нудную проповедь, и, как показалось Давиду, совсем не постарался вложить в нее дар убеждения и изобиловал словесными повторами.

Этот сюжет с сучком и бревном в глазу был хорошо известен. Но почему-то священник сосредоточился не на сути истории: никого не стоит спешить осуждать, прежде чем взвесишь собственные грехи, а заговорил о том, как это больно для истинно верующего — иметь что-либо перед Господом в глазу. А уж что конкретно — сучок или бревно, это не так важно. Наконец то, что Давид уже откровенно мается, заметил и Хесус. Он, наоборот, был погружен в рассказ и снова задумался о чем-то своем.

— Месса продлится еще минут тридцать, — тихо оборонил Хесус, проводя ладонью по колену Давида, — ты можешь аккуратно выйти на улицу и подождать меня там. Тем более, что мне все равно нужно кое-что обсудить со священником.

Движение возымело неожиданный, но вполне предсказуемый вне церковных стен эффект, и сначала Давид даже был благодарен за предложение прогуляться, но потом передумал. Когда они входили в храм, вечерние дымчатые сумерки еще только подступали, теперь же небольшой сад при строении полностью погрузился во тьму. Находится в нем долго уже было неприятно, потому что от земли тянуло сыростью и каким-то специфическим, слегка медицинским запахом, видимо, исходившим от химикатов, которыми местные прислужники обработали больные деревья.

***

Давид решил дождаться Хесуса в небольшом супермаркете, куда завернул, чтобы согреться. Скучающая девчушка-продавщица любезно налила чашку кофе и даже не взяла за нее плату.

— Сэр, судя по растерянному выражению на вашем лице, вы один из этих, «сбежавших» с мессы, — заговорщицки подмигнула она, а Давид с удивлением понял, что женщина не так уж и молода, как показалось в начале. Примечательным на ее лице был длинный крючковатый нос и яркие зеленые глаза. Женщина выглядела бы совсем хрупкой, если бы не большая грудь, втиснутая в лиф длинного в подол платья. И вроде бы в странной продавщице не было ничего вызывающего, но на верующую католичку она совсем не походила. — Я иногда привечаю таких. Отец Эймери, конечно, святой человек, как многие считают здесь, но уж больно крут в общении с грешниками, несмотря на кажущуюся внешнюю мягкость. Его любимый прием окутать тебя пеленой Божьей любви и раскаянья, а потом так дать под дых, что впору уже в петлю лезть.

— Похоже, вы неплохо знаете местного священника и затаили зуб на него, — усмехнулся Давид. Тепло от напитка блаженно растеклось по телу, согревая неожиданно закоченевшие в саду ноги. У кофе был необычный, едва уловимый привкус. Приметил теперь Давид и то, что полки магазина украшали букеты из высушенных растений и ящериц, а прямо на прилавке беззаботно дрых огромный черный кот, — что это, тимьян? Я никак не могу уловить, какую специю вы добавили в кофе.

— Нет. Это всего лишь бальзам на травах, который я изготовляю сама и наливаю усталым путникам в ночи. Не бойтесь, я не ведьма, как тоже многие считают тут, и не собираюсь отравить вас, — улыбнулась в ответ женщина. — И да, вы правы. Эймери я прекрасно знаю. Я хорошенько успела изучить своего младшего братца за те сорок лет, что мы еще общались. Теперь я и носу к нему не суну и никогда не зайду в тот храм. Чего и вам желаю.

— Вот как? — протянул Давид, наслаждаясь напитком. — И что же, интересно, могло так рассорить родных брата и сестру? И почему вам так не нравиться это строение? Простите, если я задал неудобные вопросы.

— Нет, почему же. Я сама начала нашу беседу и не привыкла отказываться от своих слов, — женщина плеснула остатки кофе из турки и себе. Потом на прилавке появился и узкий сосуд, наполненный темной тягучей жидкостью. В воздухе запахло хвоей и еще чем-то горьким. — Тогда мы жили не здесь на побережье, а выше, в горах. Деревенька была небольшой, всего лишь на двадцать жителей, и нам с братцем приходилось долго ждать школьного автобуса. Мы все очень хорошо знали друг друга и не приветствовали чужаков, за исключением тех, кто приходил к моей бабке. Да и местные частенько заглядывали к ней. Бабка знала рецепты из трав на все случаи жизни: как утолить физическую и духовную боль, листья какого растения приложить, чтобы снять оттеки на ногах и заживить раны, а что поможет ускорить или отодвинуть роды или вернуть покой в душу. Я знаю, что мужчин подобные вещи мало волнуют, пока не приключается настоящая беда и тогда они готовы творить такие глупости… У вас же не такой случай или у того близкого вам человека, что остался на мессе?

Зеленые глаза изучающе скользнули по Давиду, казалось, проникая в душу.

— Как вы догадались? Я про моего знакомого в церкви, — улыбнулся он. Проницательности женщине было явно не занимать. — Могу я узнать ваше имя?

— Хизер*. Это совсем просто. Иначе вы бы поехали сразу домой, а не зашли ко мне на огонек. У вашего знакомого точно нет серьезных проблем?

— Ну, так ваш брат? — мягко напомнил Давид, отводя в сторону разговор о Хесусе.

— Простите, сэр, я отвлеклась. Так вот, уверяю вас, Эймери рос самым обычным мальчишкой. Дрался, хулиганил в школе, и все было хорошо до того, как в пятнадцать лет он забавы ради не поранил в горах белого голубя. Уже тогда эти птицы считались здесь редкостью. Голубке удалось улететь, хотя на земле и осталось несколько перьев в крови. Бабка отругала внука, но, видимо, ничего изменить уже было нельзя. На следующую ночь во сне к Эймери пришла женщина, одетая во все белое, положила около кровати крест и велела молиться за всех невинно убиенных и их палачей. Братец проснулся утром с криками: «Я хотел убить Бога», и как мы ни пытались успокоить его, доказать, что это была обычная голубица, он не поверил нам. Мы говорили ему — Господа убить нельзя, потому что Он есть все, что нас окружает и не воплощение одного живого существа, но Эймери был словно невменяем. С тех пор наши дорожки и разошлись. В шестнадцать лет он сбежал из дому, чтобы получить богословское образование и принять рукоположение в священники, и вернулся к нам лишь один раз, когда умерла бабка. Он решил выкинуть все ее книги и зелья, а также обвинил покойную в колдовстве, вот мы и поссорились первый раз с Эймери серьезно. Я пыталась объяснить ему, что бабка была травницей, а не ведьмой. Но он посчитал, что это одно и то же. Но это еще не все. Вам налить еще кофе?

— Пожалуй. Так что же было дальше? — рассказ Хизер все больше напоминал детскую сказку, а мягкий, спокойный голос женщины увлекал и убаюкивал. Давид мельком глянул на часы и понял, что совсем не почувствовал, как пролетели сорок минут. — Как вы думаете, месса еще не закончилась?

— Не беспокойтесь, она завершится как раз к тому времени, когда мы придем к окончанию истории. Во второй раз мы поссорились с братцем из-за храма, в котором вы с другом были сегодня. Эймери и его община затеяли строительство не на благом месте. Я сразу сказала им, что не к добру строить дом Бога на костях. Тем более, на таких костяк. Раньше здесь было заброшенное еврейское кладбище, его почти стерли с земли во время Второй Мировой войны, но те, кто хорошо знают нашу землю, еще помнят рассказы стариков о светящихся огоньках, то и дело вспыхивающих и плавающих в воздухе над каменными могилами. А это значит, что там были не нашедшие покоя души, таких никогда не стоит вновь тревожить людям. Братец осерчал и обвинил меня в том, что я вообще выступаю против возведения церквей. Вот потому я не советую именно вам, Давид, часто бывать там, — усмехнулась Хизер.

— Простите, но, как вы узнали?!

— Ваше имя, Давид? А вот в этом как раз никакой магии. Только что вы промокнули губы тканевым платком, а там были вышиты инициалы. С учетом вашей характерной внешности, не так уж сложно и догадаться. Но вот та, что сделала эту вышивку, скоро сообщит вам другое имя, которое вы так ждете. Откуда я знаю второе, пожалуй, умолчу. Ты согласен со мной, Марбас?* — Хизер склонилась над толстым черным котом на прилавке и принялась чесать животное за ухом. Котяра лениво приоткрыл один желтый глаз, недоуменно уставился на гостя, а потом громко и утробно замурлыкал. — Он согласен. Ну же, Давид, помогите мне, что было в этой истории дальше?

— Скорее всего, согласно католической религии имелась и третья причина. Расскажите мне о ней, Хизер.

— А вот ее я лучше покажу вам. Чтобы не утверждал братец Эймери, я никогда не раскаюсь в этом проступке, — совсем по-кошачьи промурлыкала женщина, а потом подняла голову от своего питомца и крикнула в подсобку: — Иветта*, выйди на минутку к нам. Один господин хочет посмотреть на твои красивые волосы. А еще ты уже вполне взрослая, чтобы самой подобрать подходящий ему чай. Давид, вы же откажетесь оставить в нашем магазинчике пару евро, коль скоро уж зашли.

В дверях появилась рослая десятилетняя девчушка, ярко-рыжие кудри которой были заплетены в косы. Улыбнувшись матери такими же по форме губами, как у Хизер, ребенок тряхнул головой, распустил волосы и убежал к полкам.

— И чем же вашему брату не угодило это дитя? — тихо обронил Давид, когда девчушка скрылась из виду.

— Тем, что я родила вне брака. Многие католические священники считают это тоже грехом, а нас, матерей-одиночек, преступницами перед Богом, — ухмыльнулась Хизер, — а теперь поторапливайтесь, сэр. Месса закончилась, мой рассказ тоже. Я надеюсь, ваш друг все-таки допишет ту историю, ведь должны же когда-то мечущиеся души обрести покой.

— Хизер!

— Марбас, кис-кис, мой хороший, пора гулять. Месса завершилась. До свидания, Давид.

***

После посещения церкви Хесус выглядел вполне довольным и впервые за долгое время улыбался не напряженно. Конечно, для приличия он попенял Давиду, что тот куда запропастился и не обнаружился в саду.

— Видимо, у меня такая судьба, постоянно разыскивать тебя, — хихикнул Хесус, привычно обустраиваясь на пассажирском кресле. — Мы нашли отличную церковь, и меня все так радушно приняли. Здесь много хороших священников, особенно отец Эймери. Когда ты ушел, он так искренне заговорил о любви Господа и необходимости раскаяния, как будто пережил все сам. Он так и добавил: Бог есть любовь. И, мне кажется, что этот отец без осуждения относиться к грешникам. Давид, ты не будешь возражать, если мы откажемся от воскресного утреннего секса? Просто в это время начинается самая важная месса, и пропускать ее считается крайне неприличным.

— Конечно, буду, Хесус, — с серьезным видом кивнул Давид, заводя автомобиль, — и отпущу тебя только при условии, что ты все компенсируешь мне днем. И иногда будешь брать меня с собой. И, Хесус, ты точно уверен, что Эймери и ты одинаково понимаете эту фразу? Не кажется ли тебе поспешным делать выводы о человеке, которого ты знаешь всего лишь около часа?

— Конечно, Давид, я уверен. Как в и том, что проголодался. Мечтаю на ужин о жареной рыбе со шпинатом… Погоди минутку, кажется, я забыл в церкви свой шейный платок. Вот черт, кто же это трезвонит на ночь глядя?

— Хесус, давай я быстро заберу его, пока ты разговариваешь, чтобы нам не терять время. Ведь если ты так голоден, то надо будет еще заглянуть в магазин.

— Окей, договорились. Алло, это ты Мэтт? Только не говори мне, что обрываешь телефон из-за какой-нибудь ерунды. Что? Повтори еще раз. Тебя плохо слышно.

***

Обезлюдевшая и опустевшая церковь выглядела совсем по-другому, чем вовремя мессы. Теперь Давид не зашел бы сюда даже из любопытства, если бы не пообещал Хесусу, особенно после рассказа Хизер. Церковная утварь тускло поблескивала позолотой, а пламя от свечей подрагивало и танцевало в порывах непонятно откуда взявшегося сквозняка.

— Вы, кажется, это ищете? Я видел шарф на вашем знакомом, — раздался голос сзади, а к Давиду шагнула фигура в темном одеянии с белой коловраткой, — я не хотел испугать вас. Здесь немного необычно, когда прихожане уходят. Я уже привык, но первый раз производит сильное впечатление.

Давид дернулся в сторону, скорее, инстинктивно. Ничего опасного в церкви в принципе не должно было быть, но реакция тела оказалась быстрее разума.

— Простите меня. Но вы действительно появились неожиданно. Спасибо, что забрали платок Хесуса.

Отец Эймери, а в том, кто перед ним, Давид ни капли не сомневался, выглядел вполне представительно и даже слишком для священника. Широкое с типично мужскими чертами лицо, узкие губы и высокий чистый лоб. В короткой стрижке проблескивала первая благородная седина, а синие пронзительные глаза смотрели строго и внимательно. Брат был намного выше сестры и совсем не похож на нее внешне, так что разные жизненные дороги, которые развели их, теперь не казались удивительными. Как будто и не могли два столь различных человека, хоть и родившихся у одной матери, существовать вместе.

— Вот как, значит, зовут этого необычного молодого человека. Такая красота должна служить во славу Бога и свидетельствовать о Его щедроте и величии, но как часто бывает иначе. Я приметил вас обоих сегодня на мессе. Но вы потом ушли, вам что-то не понравилось? — голос Эймери был глубоким и зычным, привычным к длительным проповедям.

— Не совсем. Просто моя религия не позволяет мне делать в ваших храмах многие вещи, — решил расставить точки над «i» Давид, — и я не планирую менять ее в принципе. Меня зовут Давид Мелахим, и я еврей. Но Хесусу у вас понравилось, он крещенный католик, и я также не вправе диктовать ему, во что верить.

— Я почему-то так и подумал, — чуть холоднее кивнул священник, — и если бы речь шла только о вас, Давид, то после еще одного визита, я попросил бы воздержаться от дальнейших приходов. Свое любопытство вы уже удовлетворили и не выглядите как человек, который хочет прибегнуть к помощи нашего Господа. Но ради Хесуса я, пожалуй, сделаю исключение. В общих чертах он мне рассказал, какого рода отношения вас связывают. И я думаю, ваша позиция достойна уважения.

— Даже так? — похолодел от нехорошего предчувствия Давид, крайне осторожно подбирая выражения. — Мы связаны вместе по работе.

— Да. Хесус пояснил, что хочет написать книгу на религиозную тематику, и вы его морально поддерживаете и помогаете с материалами. Надеюсь все-таки, эта поддержка не сводиться к давлению на него в вопросах вероисповедания. Вот поэтому я сделаю для вас исключение. Еще Хесус сделал сегодня очень щедрое пожертвование, что особенно ценно для нас. Мы задумываемся о расширении храма. Потому я не хочу расстраивать его с учетом немного странного подавленного состояния, в котором он сейчас находится.

— Так что же для вас ценнее — сам Хесус или его пожертвования? — прищурился Давид.

— Типичный вопрос для представителя вашей нации, — улыбнулся тонкими губами Эймери. — А теперь позвольте попрощаться с вами, время уже позднее, всем пора спать. И в качестве, просьбы, Давид, все-таки передайте мое личное приглашение Хесусу на воскресную мессу.

***

И, похоже, единственной, кому не спалось сладко этой ночью, была Голда. Она разбудила Давида своим звонком и долго радостно выговаривала сыну, пребывавшему в полудреме, о том, что у Эзры все вроде бы наладилось, и он пошел на поправку.

— Голда, я понимаю твое возбуждённое состояние и искренне рад за отца. Но, может быть, мы договорим завтра, раз уж у вас все хорошо? Понимаешь, у нас на часах сейчас три ночи, — тихо обронил в трубку Давид, обнимая крепко спящего обнаженного Хесуса и боясь его разбудить. — И, мам, я не один.

— Догадываюсь. С тех пор, как появился этот Хесус, у тебя постоянно нет времени на меня, — чуть обиженно процедила она, — не думай, что я обижаюсь, но мне, правда, не хватает общения. А ты сам знаешь, что с Эзрой разговаривать всегда было практически невозможно. И да, пока у меня опять не вылетело из головы. Я вспомнила то, что ты просил. Матеуш.

— Что, Голда?

— Давид, ты вообще слушаешь меня или нет? Я только что четко все сказала. Сына Казимира звали Матеуш. И вроде бы тот мальчик не особенно любил польский вариант своего имени, а настаивал на более европеизированном варианте.