Её кровь была еще теплой и... сладкой. Ваярон понял это, когда медленно провел кончиком языка по своему клинку, слизывая с него алую влагу. Всего пару мгновений назад она текла в жилах Малвен, а сейчас — расплывалась под телом эльфийки темной лужей, увеличивающейся с каждым ударом сердца Ваярона. И она была сладкой эта её кровь. Она туманила рассудок и заставляла тонкие ноздри темного эльфа расширяться, она порождала мелкую и сладостную дрожь во всем теле, почти такую же, как...

— Видишь, я убил её, — прошептал Ваярон, словно зачарованный глядя на то, как по клинку стекает кровь. — Она заплатила. Они все заплатили... И будут платить до тех пор, пока я жив, — кривая и страшная усмешка исказила губы эльфа, он медленно опустился на колени рядом с трупом сестры и закрыл глаза, продолжая шептать: — Говори со мной... говори... ты всегда был со мной, даже когда... Ты и сейчас здесь... я знаю, я слышу тебя... я чувствую тебя, ты здесь, — Ваярон выронил клинок и положил подрагивающую ладонь себе на грудь, а потом вдруг с силой рванул доспех, словно тот душил его, и хрипло и тяжело задышал: — Я всегда буду служить тебе, принадлежать тебе... мой учитель, мой бог, мой...

Последнее слово темный эльф произнес беззвучно, а потом медленно поднялся, слушая, как стучит в висках кровь и сжимается обруч боли, опоясавший голову еще в бою. Малвен всегда была искусна в магии, а ему легко давался меч, тот самый, который вложил в руку юного эльфа Эребос. Наставник, бог, смысл существования Ваярона. Тот, кому эльф продолжал служить даже сейчас, когда самого Эребоса уже не было в живых.

Впрочем, в это Ваярон не верил. Не хотел верить. Отметал все факты и доказательства. Этого не может быть. Эребос не мог позволить убить себя. Нет. В смерть учителя не верило сердце юного эльфа, ее не принимал рассудок, её отвергало тело, до сих помнившее прикосновения безликого. Безумная надежда на то, что рано или поздно Эребос вернется и, конечно же, щедро вознаградит своего лучшего ученика, помогала Ваярону не поддаться унынию и отчаянию, не опустить рук даже тогда, когда все разваливалось на куски.

В своей истовой вере он черпал силу, и ее хватало не только ему самому. Ваярон сумел поддержать Малвен, когда погиб лорд Салвин, убедил ее в том, что они обязаны продолжать борьбу, должны отомстить за всю боль, которую успели испытать, утопить врагов в крови и сплясать на их костях. Ваярон был уверен, что сестра его послушалась... И ошибся.

Впрочем, он сумел исправить эту ошибку, правда, упустил Вильгельма, но, как говорится — еще не вечер. Главное, что Малвен больше не сможет ему навредить, не отравит своей завистью и ревностью его отношения с учителем, не осквернит сомнениями близость, крепнущую с каждым днем. Никто больше не усомнится в его рассудке, а если попытается помешать — отправится следом за Малвен. Убивать — это так просто, со временем это делается походя, практически не задумываясь и не видя глаз и лиц.

***

Лицо. Ваярон, тогда еще совсем юный и пылающий жаждой мести, мучительно хотел увидеть лицо учителя. Увидеть хотя бы раз. Идея, пришедшая во сне, пустила корни слишком быстро и превратилась в манию. Увидеть, что именно скрыто под маской, которую Эребос никогда не снимал. И не просто увидеть — прикоснуться к его лицу, провести кончиками пальцев по щеке и заглянуть в глаза, бездонную тьму которых Ваярон видел каждый день и тонул в ней всё глубже.

Он знал, что безликие никогда не снимают масок, их, настоящих, не видел, наверное, никто в Асхане, так почему бы ему, Ваярону, не стать первым? Тем более, с каждым днем его близость с учителем крепнет.

Эребос проводил все больше времени с юным рыжеволосым эльфом, лично обучая его держать в руках оружие и наносить удары — смертоносные и быстрые — отправляя в небытие врагов. Эребос превращался в светлых эльфов, чтобы одним своим видом заставить Ваярона окунуться в багровые воды ярости и бросаться в атаку, задыхаясь от ненависти.

Эребос легко и плавно уходил в сторону, умудряясь при этом подставить Ваярону подножку, а потом смотрел на него, растянувшегося на полу, темными глазами и произносил голосом, заставляющим юного эльфа дрожать:

— Ярость туманит твой разум и повергает к ногам врагов. Ты должен победить её, иначе — умрешь.

— Но я не могу! — отчаянно кричал Ваярон, придавленный к полу ногой учителя и острием его меча, упирающимся под лопатку. — Я не могу спокойно смотреть на сильванов! Ты же знаешь... Знаешь... — он задыхался, давился словами, из последних сил сдерживая рыдания, рвущиеся из ходящей ходуном груди.

— Знаю... что можешь, — дышать стало легче, потому что Эребос, сбросив личину сильвана, опустился на пол рядом с учеником, коснулся взмокших и спутанных рыжих волос сильными пальцами: — Я не стал бы тратить время на того, кто не способен усвоить простейшие уроки. Я вижу, кем ты станешь вскоре, и знаю — этот день будешь вспоминать с улыбкой, а кровь мертвых врагов сделает тебя сильнее. Я никогда не ошибаюсь, Ваярон, — прозвучало очень мягко, а потом Эребос сильно сжал плечо юного эльфа и поднялся, протянул ученику руку, и Ваярон схватился за нее, уже не отводя от учителя глаз. — Бери меч, и начнем сначала!

Этот короткий приказ снова произнес сильван, так похожий на убийц, отнявших жизни родителей Ваярона, но в этот раз у юноши получилось подавить злобный рык и не броситься вперед, очертя голову. Эребос никогда не ошибается, а значит он, Ваярон, может победить себя.

И он смог. Научился обуздывать гнев и холодно смотреть на сильванов, облик которых Эребос принимал во время тренировок. И даже когда учитель превратился в того, кто пронзил мечом мать Ваярона, юноша не позволил ненависти превратить себя в обезумевшего зверя. Это было невероятно сложно, но...

— Вот видишь, — улыбнулся после Эребос, а черты лица сильвана поплыли, заструились, изменяясь, скрываясь под маской, — ты справился. Мой ученик не может быть слабым. От тебя всегда пахло не слабостью.

— А чем? — осмелился спросить Ваярон, устало отправляя меч в ножны и глядя в бездну глаз Эребоса.

— Молодостью, силой... — безликий помолчал и добавил. — Страстью. Затаенная ненависть тлеет в твоей крови и это хорошо. В любой момент ты можешь раздуть из этих углей пламя, способное сжечь весь мир, но при этом ты сам останешься холодным и верным моим советам.

— Откуда вы это знаете? — выдохнул темный эльф, изумленно уставившись на учителя, легко читающего его душу.

— Я вижу это в твоих глазах, слышу в ударах твоего сердца, ощущаю в запахе твоего пота и крови, которую ты все же пролил сегодня, — Эребос вдруг оказался совсем рядом и снова коснулся волос юноши, — ты — открытая книга, Ваярон, и только слепец не прочел бы этого.

— Это плохо? — нахмурился юноша, снова ощущая странную дрожь, пробегающую по телу от этих легких прикосновений.

— Да. Отыщи свою маску и никогда не снимай ее. И чем скорее это случится, тем лучше для тебя, — загадочно ответил Эребос и оставил озадаченного ученика одного.

Но только для того, чтобы явиться к нему ночью. Во сне. Сне странном, непонятном, тревожном и жарком. Сне, которого Ваярон на утро почти не помнил, только фрагменты, не желавшие складываться в единое целое. Но этот сон почему-то окрасил бледные щеки эльфа румянцем и заставил его, брезгливо сморщившись, сдернуть с кровати простынь и вышвырнуть её прочь.

И порадоваться, что уже давно спит в комнате один, ведь иначе пришлось бы кое-что пояснять Малвен, порой становившейся жутко любопытной. Впрочем, магу и полагается быть таким, жажда знаний делает колдуна сильнее, заставляет изучать всё новые и новые заклинания.

Потом сны стали повторяться каждую ночь. И Ваярон уже знал их в деталях, но не переставал изумляться яркости, реалистичности того, что превращало ночь в пытку изощренную, жестокую и сладкую настолько, что почти сводила с ума. Эребос являлся в ночные видения ученика иногда в своем подлинном облике, но чаще — как темный эльф с лицом, рассмотреть которое Ваярон почему-то не мог.

Но зато он прекрасно видел и чувствовал все, что учитель делал с ним, чувствовал настолько остро, что временами путал реальность и сны. И это пугало. Мешало сосредоточиться и держать удары, врывалось в самые неудобные моменты, заставляло смотреть на полуобнаженный мощный торс учителя так, как обычно женщина смотрит на мужчину, которого желает. Заставляло вздрагивать от каждого прикосновения пальцев, ласкавших его каждую ночь, пальцев сильных и горячих, умелых и нежных.

С этим нужно было что-то делать, пока он окончательно не сошел с ума. Нужно было стать единым целым с тем, кто безраздельно властвовал в душе, кому принадлежало сердце и все помыслы юного эльфа, кому он посвящал каждый свой успех. Но как это сделать? Не скажешь же прямо... Да и разве интересует Эребоса подобное? Он ведь из народа, древнее которого только Драконы. Народа, о котором так мало известно, и который сам настолько малочислен, что многие считают его легендой.

Будь Эребос темным эльфом, Ваярон не стал бы вилять и подыскивать слова. Мужчины-воины никогда не скрывали своих желаний, даже если те касались соратника. Достаточно было просто позвать к себе в палатку того, с кем желаешь провести ночь, и если желание взаимно — утолить жажду, предаться страсти во славу Малассы, а утром пойти каждый в свою сторону. Просто. Легко. Удобно.

Но что делать, если хочется неизведанного и недозволенного? В какие слова это облечь? Ваярон искал эти слова долго, но так и не смог найти. Впрочем, они и не понадобились, потому что вскоре он проснулся от того, что тела — обнаженного и покрытого испариной — коснулись знакомые пальцы. Только сейчас они были прохладными и медленно скользили по спине Ваярона. Стон сорвался с губ юноши прежде, чем он сообразил — это происходит на самом деле, потому что слишком сильно пахнет в комнате Эребосом. Его запах Ваярон не спутал бы с чем другим, настолько особым он был. И в ту же минуту юноша услышал:

— Я помню, как учил тебя убивать, но никак не могу вспомнить, когда научил любить? Неужели это действительно обратная сторона ненависти?

— Не знаю, — еле слышно прошептал Ваярон, надеясь, что учитель пробудет рядом подольше и не станет убирать руку, которая опустилась уже гораздо ниже поясницы. — Я...

— Ты пытаешься обуздать это так же, как победил гнев? — теперь в голосе Эребоса Ваярон услышал печаль. — Зря. У этого совсем другая природа. Твой народ подвластен страстям, как и остальные жители Асхана.

— А твой? — по-прежнему не поднимая головы и не поворачиваясь, задал Ваярон вопрос, ответ на который был так важен сейчас.

Вместо ответа, Эребос наклонился и коснулся губами шеи юного эльфа, а потом резко развернул Ваярона к себе лицом:

— Я дам тебе то, чего ты хочешь, поскольку желание мешает тебе едва ли не больше, чем ненависть. Получив желаемое, ты станешь сильнее и свободнее, чем сейчас... мой одержимый вожделением ученик.

— А ты? Что чувствуешь ты? — уже не надеясь получить ответ, все же спросил Ваярон, чувствуя, как рука Эребоса касается его груди.

— Твою дрожь, желание, нетерпение и жажду, — наклоняясь ниже, негромко ответил безликий, избравший для этой ночи образ темного эльфа с красивым и жестоким лицом. — Я чувствую, как твоя кровь все быстрее бежит по жилам, слышу, как все громче стучит твое сердце, ощущаю, как все тверже делается плоть, — в этот момент ладонь Эребоса скользнула по животу на пах Ваярона, и юный эльф задохнулся — ещё никогда чувства не были такими острыми. — Твои чувства становятся моими так же, как сейчас станет моим тело...

Это были последние слова, которые прозвучали в ту ночь. Больше нужды в них не было, да и не осталось для них ни времени, ни сил. Говорили тела, кричали взгляды, а сердца выстукивали всё ускоряющийся ритм. А потом наступила тишина. Она заполнила собой комнату, в которой спал на смятой постели Ваярон. Он дышал глубоко и ровно, а губы эльфа продолжали улыбаться. И если бы его в эту минуту увидела Малвен — не узнала бы ни за что.

Ваярон, которого она знала, мог только криво усмехаться, никогда на его лице не появлялось даже подобия настоящей, искренней, счастливой улыбки. Но Малвен в комнате не было, а утром Ваярон снова был таким, как всегда: холодным, собранным, равнодушным. И только темные тени под почти прозрачными глазами и следы поцелуев, скрытые под одеждой, напоминали эльфу о том, что этой ночью он практически не спал.

***

Потом Эребос стал приходить в комнату Ваярона каждую ночь. Но они не только и не столько занимались любовью, сколько безликий посвящал юного ученика и любовника в планы, которые прежде не доверял никому. Эребос понял, что может довериться рыжеволосому юнцу, поскольку теперь Ваярон принадлежал учителю всецело и скорее умер бы, чем предал.

Легко читая все это в сердце ученика, безликий понимал: этот эльф сумеет продолжить его дело, если... В конце концов, смертен даже он, Эребос, и хоть верить в возможность собственной смерти не хотелось, но... Мысли об этом приходили к безликому все чаще, заставляя активнее готовить преемника. Салвин на эту роль не годился, не было в нем той горячей и безраздельной преданности, которая переполняла Ваярона. И уж тем более не годилась Малвен, у которой на первом месте стоял лорд Салвин, и только потом Эребос.

Ваярон подходил идеально. Холодный и изощренный ум молодого эльфа впитывал знания, словно губка, а жестокость уже становилась легендой. Он оказался именно тем, кого Эребос искал так долго, а потому безликий не жалел ни времени, ни сил на подготовку. Он вкладывал в темного эльфа семена, которые тому предстояло вырастить, а после, сняв урожай, щедро сеять его по Асхану, чтобы собрать кровавую жатву.

Безликий был уверен: Ваярон запоминает каждое сказанное слово, все они словно вписываются в душе темного эльфа, впаиваются в нее намертво, становятся частью её и его самого. Целиком и полностью слившийся с учителем ученик — вот кем стал Ваярон за последнее время. О подобном смертоносном единстве можно было только мечтать, этого стоило ждать не одну сотню лет.

А кроме того, Эребос как-то поймал себя на том, что занятия любовью приносят удовольствие и ему самому. Возможно, причиной тому был образ темного эльфа, который он принимал прежде, чем взойти на ложе ученика. Это тело реагировало на ласки так, как обычные тела темных эльфов — имитация была настолько искусной, что затрагивала не только внешность. А возможно, все дело было в энергии, которую щедро излучал Ваярон, отдаваясь учителю, в эмоциях юноши, заливавших горячим потоком Эребоса, и наполнявших все его существо восторгом настолько острым, что сдержать его было практически невозможно.

Ответов на эти вопросы безликий не знал, да и не хотел их искать. Долгая жизнь приучила его пользоваться настоящим, брать все от каждого мгновения, поскольку оно может стать последним. И Эребос брал, не забывая отдавать и надеясь, что успеет посвятить Ваярона в свои планы, сможет обучить всему, что знает и умеет сам, сумеет сделать из ученика свою копию, не столь могущественную, но столь же жестокую.

А Ваярон, получивший казалось бы все, о чем недавно только мечтал, всё чаще ловил себя на мысли, что хочет разделить ложе с Эребосом в его настоящем облике. Сначала эта мысль испугала самого юношу, потом — показалась не лишенной смысла, а после — овладела им всецело. Ваярону казалось, что только сбросив чужую личину, Эребос сможет по-настоящему насладиться происходящим. Быть самим собой, как был он, Ваярон, принимая ласки учителя и даря ему свои.

Возможно ли подобное в принципе, темный эльф не знал, а поговорить об этом с учителем — не решился. Боялся, что Эребос сочтет, будто ученик желает слишком многого и перестанет делить с ним ложе, отдалит от себя, а это будет невыносимо, поскольку Ваярон уже не представлял своей жизни без долгих и жарких ночей. Темный эльф надеялся, что рано или поздно все же осмелится предложить это учителю, попросить его, но...

Смерть Эребоса поставила точку в их отношениях, а мечты так и остались мечтами. Лишившийся своего божества и возлюбленного Ваярон поклялся утопить Асхан в крови. Глядя невидящими глазами перед собой, он обещал, что исполнит всё, о чем они говорили ночами, и эльфу казалось, что Эребос слышит его. Что он и не умер вовсе, просто затаился на время, чтобы проверить, насколько хорошо усвоил уроки его ученик.

Уверенность эта помогла Ваярону не отчаяться, закалила его, словно клинок. Она крепла с каждым днем, с каждым часом, с каждой каплей пролитой вражеской крови. Она стала особенно сильной после того, как он начал добавлять в свой чай слезы баньши. Одна капля яда не могла убить эльфа, но делала сильнее и помогала слышать голос учителя, чувствовать его прикосновения, ощущать запах.

Чашка чая со слезой утром — и он бодр и полон сил целый день, чашка вечером — и ночь возвращает ему страсть и ласки учителя. И кажутся полным бредом слова Малвен о том, что он сходит с ума... Как может она судить о том, чего просто не в состоянии понять? Она вообще оказалась слишком слабой, недостойной чести быть Клинком Эребоса и под конец — предала, показала свою настоящую суть. И погибла, поскольку Ваярон, как и его учитель, не собирался прощать предательство.

Убив Малвен, он не почувствовал себя одиноким, поскольку теперь учитель всегда был рядом, его голос Ваярон слышал точно так же ясно, как пение птиц или крики умирающих. Темный эльф знал, что должен делать, и не собирался отступать до тех пор, пока план Эребоса не станет реальностью, а сам учитель не вернется к нему во плоти. Не появится в спальне в своем настоящем облике для того, чтобы осуществить самую тайную мечту ученика. Ваярон был уверен — эта ночь рано или поздно настанет, нужно только неукоснительно следовать плану, в который когда-то посвятил его Эребос.