В ожидании тебя.
Я, наверное, самый беспечный и глупый человек на свете, раз позволил себе влюбиться в такого фантастически неуживчивого, ершистого и недоверчивого человека, как ты. Во всяком случае, даже сейчас, когда я, наконец, добился твоего доверия, ты продолжаешь топорщить свои иголки при каждом удобном случае, стоит только немного погладить против шерсти, и бац! Ты снова прячешься в свой кокон, при этом отчаянно огрызаясь, как загнанный в угол раненый зверь. Но это ничего, я достаточно терпелив, в конце концов, я ведь научился быть тебе нужным, необходимым, как воздух, и при этом сделать нашу дружбу чем-то самим собой разумеющимся, незаметно став важной частью твоей жизни. А еще я осторожен – добиться твоего расположения стоило таких титанических усилий, что я теперь боюсь сделать хотя- бы шаг вперед, в страхе потерять даже то малое, что имею. Малое ли? Я первый, с кем ты был полностью откровенен в словах и поступках, первый, кого ты смог назвать товарищем и соратником, пусть даже у нас и разные мировоззрения. Я первый, к кому ты по- настоящему привязан, пусть даже тебе нелегко этого признавать. И разве я имею право все это разрушить, потакая своим эгоистичным желаниям? Поэтому все, что мне остается – просто быть рядом, пока мне этого вполне достаточно, чтобы быть счастливым. Я часто задаюсь вопросом, а что чувствуешь ты в те минуты, когда мое сердце стучит так громко, что не хватает дыхания, а в глазах пляшут разноцветные огоньки? Слышишь ли ты эту бешеную пульсацию? На самом деле я страшно боюсь, что ты догадаешься обо всем по брошенным украдкой взглядам, по порой возникающей странной неловкости, повисающей в воздухе между нами, подобно воздушному шарику, по той странной полуулыбке, что расползается на моих губах каждый раз, когда ты оказываешься рядом, вне зависимости от моего желания. По тому, как неумело я пытаюсь отстраниться от тебя, держаться на расстоянии, при этом всегда проигрывая и приползая назад. Тем более, что все вокруг давно заметили мое ненормальное к тебе пристрастие. Наверное, я просто смешон: взрослый мужчина, а влюбился, как мальчишка.

Люблю то время, что мы проводим в библиотеке над книгами. Всегда буду благодарен Изабелле за то, что она надоумила меня предложить тебе научиться читать. Сам- бы я не осмелился спросить, и наверное, в этой моей чрезмерной осторожности к тебе, словно ты хрупок, подобно стеклу, в моей нерешительности – и есть корень всего зла. Даже тогда, когда я задал этот вопрос, у меня тряслись коленки, словно у юной девицы, которой предстояла встреча с женихом, которого она ни разу не видела, а чего мне стоило заставить свои голос звучать спокойно и нарочито небрежно! «Хоук-воин, Хоук - защитник, без промаха разящий мечом кунари направо и налево, залитый кровью поверженных врагов, суровый и холоднокровный, поднимался верх по ступеням Крепости Наместника, все выше и выше, к своей великой судьбе, что вот-вот должна была воплотиться в реальность. Тогда по лестнице, озаренная заходящим солнцем, поднималась легенда…». Ха, видел бы Варрик, как его «суровый воин» трясся перед недоумевающим эльфом, как овечий хвостик, мямля что-то малопонятное даже ему самому. А он все-таки согласился, сказал «да, было бы не плохо». Помню, в тот момент я любил всех, и Меридит с ее бзиком по поводу магов, и Аришока с его паранойей, и даже сестру Петрис готов был расцеловать. Изабелла, помниться, тогда даже ехидно заметила, что я так сияю, будто предложение выйти за меня замуж сделал, а не читать научиться. Как- бы то ни было, вот ты, сидишь передо мной, склонившись над книгой, громко и с выражением читая очередную историю, до которой мне нет никакого дела, ибо сейчас для меня есть только ты. Солнце играет в серебристых прядях, которые ты то и дело убираешь за острое ушко, а они, непослушные, вновь начинают лезть в глаза и мешать, изредка ты взъерошиваешь свои волосы, отчего еще больше становишься похож на зеленоглазого ежика. Ты сосредоточен, брови сдвинуты к переносице, а изумрудные глаза скользят по строчкам. Это время – рай на земле, время отдохновения от изнуряющих битв, от интриг и политики, от ненужных мыслей и чувств. Я весь заполнен тобой, заворожен твоим низким, почти мурлычущим голосом, отдающимся приятным теплом и дрожью в груди. Я могу сидеть вот так, подперев рукой щеку, не сводя глаз с твоего лица, с движения тонких губ, целую вечность. На самом деле, ты уже и не нуждаешься в моей помощи, ты оказался на редкость способным учеником, что и злит, и делает меня счастливым одновременно. Злит –потому что я эгоист и до жути боюсь потерять это время в библиотеке, что я называю «нашим». Делает счастливым потому, что каждой новой книге, новой истории ты радуешься, как маленький ребенок, и видеть такую редкую, теплую искреннюю улыбку, сияющую на твоем лице –для меня драгоценно. А ты настолько великодушен, что готов терпеть мое присутствие и делать вид, что я все -еще могу чему-то тебя научить. А ведь сначала все было иначе. Ты злился, упирался, почти капризничал, хотя при этом упорно продолжал стараться, как- будто желая завоевать мое одобрение. А может, просто оправдать мое доверие. Ты был настырен, я – терпелив. Помню тот день, когда ты впервые взялся за перо. Как ты тщательно выводил на листочке никуда не годные каракули, высунув от усердия кончик языка, раскрасневшись и чуть- ли не пыхтя от напряжения. Как я впервые коснулся твоей кожи, пытаясь научить тебя правильно держать в руке перо… Ты вздрогнул тогда, будто ужаленный, но не отстранился, а только странно, невыразимо посмотрел на меня своими зелеными глазами, в которых я чуть не утонул, чуть- ли не потерял голову…Но сдержался.

Но бывают и черные дни. Дни, когда тебя терзает мука, когда твои клейма начинают гореть адским пламенем, причиняя тебе невыносимые страдания. Ты против того, чтобы я был рядом, все твое естество восстает, ты совсем не желаешь, чтобы кто-то видел тебя в таком состоянии, но я просто не могу оставить тебя, это выше моих сил. Порой ты даже не способен подняться с кровати, пелена боли затуманивает твои глаза, и ты начинаешь бредить. Беспорядочные отрывки слов, фраз, жестоких, невыносимых, доводящих тебя до слез. Прошлая жизнь не желает отпускать тебя, и тогда я делаю то, за что потом ты мог- бы меня возненавидеть: обнимаю тебя и баюкаю, как ребенка, и тогда они отступают во тьму, из которой пришли, пусть и не на долго, но я отгоняю от тебя все страхи и кошмары, и ты спокойно засыпаешь в моих объятьях. Потом ты уже не вспомнишь этого, да и не надо. Это время я провожу у твоей постели, будучи твоей сиделкой и лекарем в одном лице. Андерса я к тебе никогда не подпускаю, ибо ревность – один из сонма грехов, что меня терзают. А дальше – ты вновь приходишь в норму, и черная полоса забывается, но лишь до следующего рецидива. И хотя мы оба осознаем, что происходящее в эти дни – выходит за рамки дружбы, мы никогда не обсуждаем это, и мне достаточно, что ты все- же, скрепя сердцем, позволил мне тебе помочь, позволил стать еще ближе.
А еще бывают алые дни, утопленные в безумном угаре пьяных ночей. Ты пьешь вино, словно воду, и взгляд твой пуст и темен. О чем думаешь ты, какое горе ты топишь в своем опьянении? Ты молчишь, а мне скорбно видеть тебя таким жалким, почти опустившимся на самое дно, и мне больно знать, что я не могу тебя спасти. Но я с тобой, рядом. По-прежнему. И ты пристыжен немым укором, который смущает тебя, ибо жгучий стыд сжигает тебя изнутри. И тогда на стенах появляются багрово-сизые разводы, и ты остаешься трезв, и при этом – хмур, как осенняя туча. И продолжаешь недоумевать, почему я все еще здесь.

Видеть тебя – стало для меня уже своего рода наркотиком, как лириум для храмовников, так и ты для меня, и с каждым днем я хочу все больше и больше. Но я не могу переступить черту. Быть может, так лучше, много лучше. Я не хочу добавлять тебе еще больше проблем сверх тех, что лежат на твоих плечах. Да и принял бы ты меня? Я люблю в тебе все, и знаю тебя, как облупленного, но этого оказывается все равно не достаточно, чтобы быть достойным. Но я стараюсь. Выпрямляю погнутые струны души, попутно, незаметно, день за днем исцеляя твои раны, одну за другой, приглаживая каждую колючку, хоть и раня при этом руки до крови. На это уйдет целая вечность, но я готов верить, и ждать. Ждать чуда.