Маг надолго замолчал, погрузившись в свои невеселые раздумья, бросив в сторону сидевшей с раскрытым ртом, шокированной Ноэль, полный сомнения и ожидания взгляд. Хоук, взяв себя, наконец, в руки, откашлявшись, осмелилась спросить: «Но ведь то было...Так, полтора, два...Три с половиной года назад. И, что, все так и не сдвинулось с мертвой точки?». Андерс отрицательно покачал головой, и, искренне улыбнувшись от облегчения, вновь начал распутывать канву повествования: «Нет, конечно, наши отношения начали развиваться намного раньше, пусть и совсем неожиданным для нас образом. Пожалуй, самую главную роль все-же сыграл случай...».

Фенрис,раскачиваясь из стороны в сторону при каждом шаге, словно под его ногами был не ровный устойчивый пол, а ходящая ходуном палуба корабля, угодившего как минимум в десятибалльный шторм, зажимая окровавленными пальцами рассеченное почти до кости плечо, ввалился в комнату и, остервенелым пинком захлопнув дверь за собой, устало сполз по ней вниз, смежив веки.Ощущения были примерно такие, словно его сначала методично покромсали на пару сотен кусочков, а потом неаккуратно сшили их вместе, каждая клеточка его бренного тела просила пощады, ноя от сковывающей мышцы тупой боли. Очередная ночь, проведенная на ногах, в целенаправленном поиске приключений на свою многострадальную задницу, подходила к концу. Обычно объектом его охоты становился всякий сброд, вроде не слишком хорошо организованных, маленьких бандитских группировок, занимающихся, в основном, мелким грабежом и контрабандой, правда, в этот вечер ему попалась рыбка куда покрупней, и, похоже, Фенрис взял на себя слишком много, явно переоценив собственные возможности: еще бы чуть-чуть, и возвращаться в пустой особняк уже было бы некому. Он попал в ловушку, и причиной всему была его самонадеянность. «Сколько их было? Десять, пятнадцать? Архидемон побери, они оказались куда прозорливей, раз были готовы к моему появлению...Хотя, это все равно их не спасло». И хотя эльф теперь прибывал в относительной безопасности, жизнь его продолжала висеть на волоске: если не остановить кровотечение, до утра он вряд- ли протянет. Так что нужно было, собрав всю волю в кулак, не потерять сознание раньше времени и, отскребя себя от пола, срочно перевязать раны. Несколько переведя дух, Тевинтерец, с трудом поднявшись с ковра, по которому уже успела расползтись большая алая лужа, доковылял до кресла и, с облегчением обессиленно шлепнувшись в него, принялся негнущимся пальцами расстегивать многочисленные ремешки, снимать с себя кирасу, а затем и рубашку, каждый раз вздрагивая и шипя, когда плотная шершавая ткань задевала многочисленные порезы, покрывающие все тело, глубоко рассеченное плечо. Боль, нарастая, становилась все нестерпимей, превращаясь в в мучительную агонию, от которой темнело в глазах. Еще немного, и он точно впадет в забытье, что равносильно смерти. Хотя, надо отдать ему должное, Фенриса эта перспектива совсем не пугала, причиняя скорее лишь беспокойство, в конце концов, и не из таких передряг живым выбирался. И не такую боль выдерживал. Сам, без чей-либо помощи. Бегло осмотрев страшную рану, эльф, только невесело присвистнув, и, вытащив из-под стола непочатую бутылку темно-зеленого стекла, в которой плескалась лиловая жидкость, нетерпеливо вырвал пробку зубами. Несколько прерывистых, жадных глотков обжигающего горло крепкого вина, окончившихся громким надсадным кашлем. Алкоголь, приятным теплом разлившись по венам, несколько притупил боль, позволяя мыслить хоть немного яснее. По идее, рану надо было зашить, но, так как сделать это одной рукой было просто невозможно, остроухий просто наложил на нее смоченную в исцеляющем зелье повязку, затем туго замотав бинтом. У предусмотрительного эльфа, предпочитающего все делать самостоятельно, в том числе, и лечить, и калечить, всегда про запас была пара бутылочек с заживляющей настойкой на эльфийском корне, тем более, что теперь-то он уж точно не подпустит к себе этого горе-лекаря ближе, чем на сто метров. «Ну, вот, опять...» Помрачневший невидящий взгляд Фенриса остановился на противоположной стене, рука сама потянулась к стоящей на краешке стола полу-пустой бутылке. Уже прошло больше трех месяцев с той треклятой ночи, два с половиной месяца с тех пор, как, преследуемый неизбывными леденящими кровь кошмарами и бессонницей, эльф первый раз выбрался на охоту на улицы погрузившегося в дрему города Цепей. Создатель, почему, наконец, он не может просто забыть все произошедшее, словно страшный сон, выкинуть из головы столь навязчивые воспоминания? А ведь он помнил все, до самой мельчайшей детали, будто это было только вчера: смеющиеся игривые золотистые глаза совсем рядом, обжигающе сладкие поцелуи губ, которыми невозможно насытиться, чувственные хриплые стоны, волнами прокатывающееся по телу острое наслаждение, неистовое слияние в попытки стать одни целым, сумасшедшее биение сердца под пальцами, стучащего в унисон с твоим…«Больно… Почему так больно?». Острое, режущее уши жалобное звеньканье выскользнувшей из ослабевших пальцев, разбившейся об пол бутылки. Фенрис, задрожав всем телом, словно осиновый лист на ветру, весь сгорбился, опустив голову и закрыв лицо руками. В его груди словно дыра разверзлась – рваная, кровоточащая, пульсирующая, будто кто-то вырвал его сердце, оставив лишь зияющую пустоту, что невозможно ничем заполнить, на его месте. И даже время не могло залечить этой раны, наоборот, с каждым днем, с каждым часом эльфу становилось только хуже, боль иссушала его, по капле выпивая душу. Она разрушала его так же, как вода, медленно, но неотвратимо стачивающая камень. И причиной всему был этот одержимый без царя в голове, будь проклят он во веки вечные, этот безумный маг с пунктиком насчет свободы и справедливости, которого остроухий никак не мог выбросить из головы. Что нашло на него тогда, в ту злополучную ночь? Что заставило эльфа броситься в объятия, заставило…отдаться человеку, которого он искренне ненавидит всем своим сердцем? На самом-то деле, где то глубоко в душе Фенрис давно знал исчерпывающий ответ на этот вопрос, но… Он скорее бы умер, нежели признался самому себе, что действительно по уши влюблен в Андерса. А ведь эльф еще и надеялся, что одна ночь может решить все, что дело только в физическом влечении, и чувства здесь не при чем, что он сможет спокойно жить дальше, удовлетворившись украденным у судьбы вечером. А вышло с точностью да наоборот, все только больше запуталось, делая и без того несладкую жизнь эльфа просто невыносимой. И теперь Тевинтерец всеми силами старался избегать встреч с магом, до дрожи в коленках боясь возвращения той части себя, что пробудилась в ту ночь. Той части, что больше всего желала навсегда остаться в теплых, успокаивающих объятиях Андерса. Той части, в которой эльф совершенно не мог узнать себя самого, он настоящий никогда не был таким слабым, таким податливо…нежным, почти ручным. Фенриса буквально передернуло от этой мысли, пожалуй, больше всего в жизни он страшился стать таким. Стать игрушкой, марионеткой в руках другого человека. В руках одержимого, которого он ненавидит, и без которого не может нормально дышать. Безвкусный, безжизненный воздух, почти рефлекторно прогоняемый по легким. Просто для того, чтобы не сдохнуть. А вот жить или не жить, вопрос уже совсем, совсем другой, слишком сложный для воспаленного от усталости, затуманенного отупляющей пеленой алкоголя разума Фенриса. Да, возможно, на ночные, таящие в своем мраке опасность, улицы Киркволла его толкала не только скука или страх ночных видений, но и не желание продолжать свое бренное, опротивевшее ему существование. Быть может… Но для Тевинтерца вещи стали вдруг слишком простыми, чтобы заглядывать в их суть, он просто слишком устал, чтобы думать, и, что несомненно, было плюсом, чтобы страдать. Смертельно устал. Эльф, тяжело, почти нехотя поднявшись с кресла, побрел в сторону кровати. Раздеваться он не стал, просто заползя под одеяло и запеленавшись в него наподобие гусеницы. Поворочавшись без сна на кровати минут пятнадцать, Фенрис, недовольно фыркнув, запустил руку под кровать, выудив оттуда коротенькую кожаную куртку, отороченную перьями, забытую ее хозяином в поместье Тевинтерца больше трех месяцев назад. Спасибо отступнику, он покинул особняк раньше, чем проснулся остроухий, избежав, тем самым, лишних конфликтов. Нормальный, здоровый сон был остроухому сейчас куда дороже, чем чувство собственного достоинства, и он позволил себе маленькую слабость, быть может, непростительную. Вдыхая успокаивающий запах сандала и трав, он, свернувшись калачиком, довольно сопя, моментально провалился в сон в обнимку с курткой Андерса, и последней его мыслью было: «Я, наверное, самый настоящий извращенец…». За окном, золотясь, облачившись в розовые одежды перистых облачков, медленно занималась заря…

Андерс, скрючившись у маленького очага в своей каморке в Нижнем городе, раздраженным, невидящим взглядом глядя на моментально обугливающиеся, рассыпающиеся в огне исписанные тонким, изящным почерком страницы манифеста, то и дело подкидывал в пламя еще пергамента, объемистой стопкой высившегося рядом. В дверь осторожно постучали, затем, не дождавшись ответа, незваный гость, а точнее, гостья,тихонько прошмыгнула в комнату . Это была невысокая, в меру полная блондиночка, одетая в полинявшую, выцветшую мантию, покрытую разноцветными пятнами. Помявшись, она несмело начала, подняв на не обращающего на нее никакого внимания мужчину свои серые, прозрачные глаза:«Андерс,я тут…». Наконец заметив, чем занимается отступник, она, смертельно побледнев, подскочила к нему и, отобрав еще не преданную огню стопку пергамента, пораженно затараторила, глядя на Андерса так, будто видит его в первый раз: «Зачем… Это же работа всей твоей жизни… Манифест… Почему?». Целитель, поморщившись, только отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, и тон его голоса звучал так, будто он втолковывал отбившемуся от рук ребенку прописные истинны: «Эта бездарная никому не нужная писанина годиться только для того, чтобы растапливать ее очаг, Нелл». Магесса застыла, словно статуя, вытаращив глаза и открыв рот от удивления, прижимая к груди обугленные по краям страницы. Нет, конечно, в последние несколько месяцев Андерс ходит, словно в воду опущенный, все время рассеян и погружен в свои мысли, но уничтожать манифест, плод множества бессонных ночей, проведенных за письменным столом, стоящий целителю нескольких десятков седых волос, вобравший в себя все его надежды и чаянья – это уже слишком! Маг, поднявшись с пола, бесконечно усталым и раздраженным взглядом сверля свою помощницу, вздохнул, покачав головой, в его голосе послышались теплые, убеждающие нотки: «Послушай, Нелл, как может кто-то поверить словам моего Манифеста, если им не верю даже я? Если все доводы кажутся мне ничтожными, буквально высосанными из пальца? Я ничем не смогу помочь своим собратьям, томящимся в круге и прячущимся на свободе в страхе быть обнаруженными храмовниками, если я и сам не буду верить в свою мечту, если я буду сомневаться в избранном мною пути, в выбранных методах действий». Чем больше он говорил, тем тише, бесстрастней звучал его голос. Буквально прошептав последние слова, он отвел потухшие глаза в сторону, опять задумавшись о чем-то, что волновало его разум, уйдя в себя. Маг и сам понимал, что с ним давно уже что-то не так, вот только он никак не мог понять, что. У него все из рук валилось, магия отказывалась действовать, как надо, выходя из-под контроля, Справедливость стал куда сварливее обычного, постоянно ворча и жалуясь на отсутствие какого-либо прогресса в вопросе освобождения магов, храмовники сели на хвост, надоедая отступнику свои постоянным, назойливым вниманием, словно стервятники,ожидающие момента, когда их добыча перестанет подавать признаки жизни, чтобы пожрать ее. В общем, сплошная черная полоса длинною в три месяца. Было ли тут дело в Фенрисе? Косвенно - вполне возможно, вот только целителю нечего было сказать эльфу, кроме, разве что, «прости». Остроухий пострадал из-за вырвавшегося из-под контроля Справедливости, так что Андерс был виноват перед ним. Хотя ему до сих пор были слишком малопонятны мотивы поступка духа. Игра зашла слишком далеко, сделавшись вдруг невероятно жестокой, и Андерс предпочел просто выйти из нее. Ни победителей, ни проигравших. Конец. Но почему тогда отступник никак не может заснуть по ночам, уставившись пустым взглядом во тьму, остро чувствуя свое одиночество? Почему ему сняться изогнутые в дразнящей улыбке губы, шепчущие, как заклинание, три заветных слова, просящие его никогда больше никуда не уходить? И почему, просыпаясь от сладких видений, он чувствует разочарование, а его сердце сжимает ноющая тоска? Может ли быть такое, что он уже… Нет, нет, ибо отступнику есть, кого любить, пусть и человек этот недосягаемо, пугающе далеко. Но все- же… Отчего ему так тяжело, отчего он так хочет вновь заглянуть в эти зеленые глубокие глаза, чтобы утонуть в них уже навечно? Нелл вытащила из кармана письмо, и, подойдя к отступнику, отдала ему конверт: «Вот, кстати, почему я заглянула к тебе: посыльный принес записку, это от Хоук. Наверное, что-то важное". «От Ноэль?», -Переспросил маг, оживившись и, вскрыв печать Амеллов, с интересом пробежал глазами по исписанному клочку бумаги. Решив, что мешать Андерсу не стоит, его помощница, как-бы невзначай прихватив с собой остатки манифеста, бросив в его сторону участливый, теплый взгляд, на цыпочках выскользнула из комнаты. А Справедливость, змеей заворочавшись внутри, сварливо проворчал: «Ох, не к добру это, попомни мое слово. Оставь все, как есть, у нас есть дела куда более важные, чем всякие там беловолосые эльфы-психи с бзиком насчет магии и предубеждением по отношению к честным духам». Но отступник, впервые за долгое время, был глух к прагматичным доводам Справедливости, пусть даже тот и был в данном случае тысячу раз прав.

«…Так что ты невольно подтолкнула нас друг к другу, сыграв роль сводницы», - Андерс весело хмыкнул. В его глазах, по цвету напоминающих расплавленное золото, плясали озорные огоньки. Похоже, возможность выговориться, не утаивая ничего, существенно подняла ему настроение, с его плеч словно свалился непомерно тяжкий груз, он уже весь ушел в воспоминания, искренне наслаждаясь каждым моментом, достойным упоминания в его долгом рассказе. Он был откровенен, пожалуй, даже слишком, но Ноэль это не коробило, наоборот, какая-то странная гордость по поводу того, что ее доверяют собственную, вывернутую на изнанку душу, сквозила во внимательном выражении ее серьезного лица. Ведь, в сущности, важно только то, что двое любят друг друга, а кто они и откуда – значения не имеет. Хотя последние слова отступника ее немного смутили: «Эм, значит тогда…? Ой. А я-то думала, что… Ох». Она сконфуженно замолчала, покраснев, как рак, от корней рыжих волос до самых пяток, став еще больше похожей на морковку. А Андерс, посмеиваясь, продолжил: «Нет, что ты, ничего такого не было… Почти ничего. По крайне мере, в тот день»…

Фенрис, глубоко вздохнув, осторожно приоткрыл дверь библиотеки, заглядывая внутрь. В комнате, обложившись книгами со всех сторон, так что за их стопками даже красной макушки видно не было, за рабочим столом сидела Хоук. Словно устыдившись своей чрезмерной подозрительности, эльф, шумно захлопнув за собой дверь, преувеличенно громко топая босыми пятками по паркету, буквально плюхнулся в кресло напротив погруженной в чтение защитницы, поприветствовав Ноэль: «Привет, Хоук». Затем, вытащив из-за пазухи потрепанный фолиант, эльф, открыв его на нужной странице, задумчиво, наморщив лоб, спросил: «Послушай, тут вот слово какое-то непонятное...» Звук захлопываемой книги, скрип стула, шаги, Хоук,облокотившись на спинку кресла, в котором сидел Фенрис, заглянула Тевинтерцу через плечо. Остроухий, на замечая никакого подвоха, слишком увлеченный набором букв, значения которых он не знал, начал читать по слогам: «Тр...трв...три-вр, тьфу, ты...Тр..». «Тривиальный», - Спокойный мужской голос над ухом заставил эльфа вздрогнуть, маг наклонился еще ближе, так, что Тевинтерец смог ощутить исходящий от него знакомый запах сандала и лесных трав: «Это значит совершенно простой, неоригинальный». Сердце, сжавшись в ноющей, сладкой боли, ухнуло в пятки, по коже пробежали мурашки, Фенрис пораженно замер, забыв на мгновение, как дышать. А в следующую секунду он уже стоял в нескольких метрах перед сохраняющим совершенную невозмутимость отступником, и несмотря на все его старание взять себя в руки, дрожащий голос, в котором звучали нотки испуга и удивления, выдал всколыхнувшуюся в нем из-за одного только присутствия отступника бурю эмоций: «По-почему ТЫ здесь?». Андерс, едва сдерживая улыбку, поймав себя на мысли, что его невероятно забавляет поведенье эльфа, преувеличенно серьезным тоном ответил, продолжая ломать комедию, усиленно делая вид, что ему все равно, вытянул из внутреннего кармана маленькие очки-пенсне, затем водрузив их на нос: «Ноэль, посчитав, что учитель из меня получится лучше, чем из нее, просила помочь тебе с уроками чтения». «Нет, я точно ее убью! Как вообще можно было додуматься до такой поистине безумной идеи? Это как в одну банку двух пауков запустить. Да они через час либо глотки друг другу перегрызут, либо… О, нет, нельзя об этом думать, только не сейчас…». Остроухий, заливаясь предательским пунцовым румянцем, сглотнул, медленно попятившись. «Так, нужно быстренько ретироваться, пока не началось…». И куда разом делись вся его гордость и отвага? Он прижался спиной к двери, его вспотевшая ладонь лихорадочно нашарила ручку, но выйти сухим из воды он так и не успел: Андерс, нависнув над ним, почти коснувшись его губ, полным сарказма голосом прошептал:«Ну, и где твоя хваленная храбрость, а, эльф? Бежишь, позорно поджав хвостик. Не волнуйся, насиловать я тебя точно не собираюсь… Пока». Создатель, ну зачем он это треклятое «пока» добавил, а? Отступник ведь просто хотел подразнить немного, у него же действительно даже не было никаких задних мыслей… Ровно до того момента, как Фенрис, так мило покраснев, не попытался сбежать. Такой восхитительно смущенный, соблазнительный… Главное не смотреть в эти широко распахнутые, испуганные зеленые глаза, полные томительного ожидания, словно спрашивающие: а что дальше? Глубокие, манящие… «О, нет. Андрасте, дай мне сил…» От необдуманных действий Андерса спас сильный удар кулака под дых, вот тебе и «нежный», «хрупкий» эльф, да уж. У мага, растянувшегося на полу, в глазах потемнело, несколько секунд он, судорожно хватая ртом воздух, не мог даже вздохнуть. Фенрис, смекнув, что лучшая защита - нападение, насев на отступника сверху, не в силах скрыть удовлетворенную, донельзя довольную ухмылку, осветившую его лицо, уже полностью взял себя в руки и овладел ситуацией. Его пальцы нарочито медленно, дразнящее, скользнули по распростертому под ним телу, и Андерс, жмурясь от удовольствия, был готов поклясться, что чувствовал кожей эти обжигающие прикосновения даже сквозь мантию. В глазах эльфа заплясали озорные искорки, когда он прочитал в прищуренном золотистом взгляде то, что ощущал и сам. Невысказанный вопрос. Вот она, сладкая месть. «Теперь мы квиты», - Остроухий сполз с оторопевшего мага, и, как ни в чем не бывало, подняв с пола упавшую книгу, уселся за стол. Бежать он уже точно никуда не собирался, вызов был принят. Отступник, отскребя себя от пола, пошатываясь, все еще не прейдя толком в себя, потирая ушибленный затылок, плюхнулся напротив эльфа, придав своему лицу как можно более спокойное и невозмутимое выражение. Однако теперь это вышло у него из рук вон плохо. «О, ни оба в полной мере стоят друг друга, прямо два сапога - пара».
Эльф, уткнувшись в книгу, не поднимая глаз на мага, читал ее вслух, впрочем, без особого выражения. С трудом осилив очередной абзац до конца он, удивленный затянувшимся молчанием подозрительно притихшего Андерса, поднял на отступника вопрошающие глаза. Ох, лучше бы он этого не делал. Маг, облокотившись на стол, подперев рукой щеку, внимательно слушал, не сводя с остроухого задумчивого, теплого взора ласковых, медово-карих глаз. Их взгляды встретились, прямо как тогда, в ту ночь, которая с легкостью разграничила их жизни на «до» и «после». «У тебя такой красивый голос», - Фраза был сказана так просто и бесхитростно, словно Андерс не комплимент делал, а констатировал общеизвестный факт. В какой-то мере, так оно и было. Фенрис, смутившись, почувствовав себя не в своей тарелке, спешно опустил глаза вниз, но смысл буквально несколько секунд назад предельно понятных строчек начал стремительно, словно вода сквозь пальцы, ускользать от него, буквы расползались перед глазами, и он, подрагивающим от волнения, нетвердым голосом пролепетал еще лишь несколько предложений, затем сконфуженно замолчав. Тевинтерца вряд ли выбили бы из колеи цветастые, пафосные фразы, витиеватые комплименты, наоборот, они его скорее разозлили бы, но эти простые, мимоходом, легко слетевшие с губ Андерса слова, не имеющие за собой никакого двойного дна, никакого намека на флирт, заставили его сердце бешено забиться в груди, а мысли – путаться. Не находящий себе места от предательского смущения эльф, заерзав, как на иголках, аж вздрогнул, когда неловкую, свинцовую тишину, давящую на плечи, нарушил встрепенувшийся отступник, на его лице читалась какая-то восторженность, вызванная сверкнувшей в его голове гениальной идеей. Спешно выудив из-за пазухи целую пачку исписанного желтого пергамента, заботливо перевязанного темно-синим ремешком, он придвинул его к остроухому, попросив дрожащим от надежды и волнения голосом: «Можешь прочитать это?..Пожалуйста…Твой голос...Так похож на...». Эльф, не веря своим ушам, непонимающе выгнув бровь, посмотрел на Андерса так, будто видит его в первый раз. «М-да, ну, может, идея была не такой хорошей, как казалось в начале…». Фенрис, сдавшись под навязчивой мольбой, застывшей в этих янтарных глазах, понимая, что отказать уже не сможет, обреченно придвинул стопку к себе, ожидая самого худшего. Наверняка какой-нибудь очередной манифест, видать, маг надеется перетянуть остроухого на свою сторону. Если так, то Тевинтерец прав во всем: наивней Андерса на свете человека не сыскать. И бестолковей тоже. Его глаза напряженно пробежали по верхней строчке. «Но ведь это...письмо? Что этот одержимый без царя в голове задумал?»

Дорогой мой друг,..
...Чем больше я думаю о том, что происходило с нами тогда, тем больше понимаю: дороги назад больше нет, как и нет большинства тех, кто следовал за мной по этому опасному пути. А те, кто по счастливой случайности остались в живых, теперь разобщены, раскиданы по миру, словно развеянный по ветру пепел. Кто-то остепенился, (У Огрена родилась дочка, представляешь! Он теперь оседлый гном, женился, пивоварню свою открыл. Хотя я сомневаюсь, что его надолго хватит), кто-то бросил орден ради миссионерских целей(Помнишь Веланну? Последний раз ее видели на корабле, отплывающем в Серебряные города. Может, на другом краю света она все-же найдет то, что искала), а кто-то просто ушел(Я не могу передать словами, как мне тебя не хватает, Андерс. Все так запуталось...). Я скучаю по полному приключениями прошлому так сильно, что всю глубину этого сжигающего меня изнутри чувства передать словами просто невозможно. Жизнь стала...слишком размеренной, разом, в одно мгновение опустев. Орлей, конечно, красив, прекрасней, чем в самых заветных мечтах, его балы фееричны, общество изысканно, но... Что я, неотесанный мужлан, в жизни не держащий руке ничего легче, чем двуручник, привыкший есть, что придется и спать, где получится, постоянно сражаться за свою жизнь, делаю среди них? Нет, пусть их взгляды и пропитаны уважением, для них я всего-лишь диковинка, украшение вечера, которым с гордостью бахваляться перед гостями. В ордене отношение примерно такое же, если не хуже, это фальшивое благоговение, эти шушукающиеся за спиной, словно базарные бабы, другие стражи, которых интересует лишь один вопрос: почему я, собственноручно прикончив Архидемона, продолжаю дышать и топтать землю? Знаешь, как меня называют за глаза? Тот самый «страж, который выжил». Как же я устал от всего этого. Порой меня посещают малодушные мысли о том, что лучше бы уж я погиб тогда, в логове Матери, с честью исполнив свой долг, как и подобает серому стражу. Или даже еще раньше, в тот день, когда мой меч, рассекая воздух, вошел по самую гарду в черную плоть архидемона... Но это было бы величайшей ошибкой, ибо тогда я бы никогда не встретил тебя, Андерс.Я не прошу тебя возвращаться, ибо знаю: теперь, когда с мором и его отголосками покончено, в рядах ордена тебе делать нечего. Я прекрасно понимаю, и прошу лишь об одном: продолжай писать мне, хорошо? Не бросай меня, не забывай также, как и все остальные. Хотя-бы маленькая записочка в три слова, раз в несколько месяцев, коротенькое напоминание, что я все также есть для тебя, что ты помнишь. В последнее время меня начинают мучить страшные кошмары, я вижу Архидемона во снах все чаще и чаще, да так явственно... Быть может, для меня уже слишком поздно. Я боюсь, Андерс. Боюсь, что больше никогда не смогу, закинув на плечо котомку, вновь отправиться на поиски приключений, что никогда не смогу, растянувшись у костерка в кругу верных соратников, слушая сладкие напевы о далеких странствиях, о верности и чести, глядеть в бесконечно глубокие, усыпанные серебряной пыльцой звезд ночные небеса, что более никогда не увижу дом... А помнишь, как ближе к осени начинает золотиться рожь на бескрайних просторах Ферелденских полей? Как голубеют в траве васильки, напитавшись небесной синевы? Как таинственно журчит ручей в темно-зеленых, глубоких сумерках Брессилианского леса? Я помню все, так, словно это было лишь вчера. А еще я панически боюсь, что не смогу увидеть тебя снова. Сказать то, что ты и без меня прекрасно знаешь,...

Фенрис запнулся, сглотнув. Это было совсем не то, что он ожидал. Пожалуй, слишком лично. А последние слова... Эльф помедлил, лист дрожал в его непослушных пальцах. Последнюю фразу он произнес, подняв взгляд на отступника: «...Я люблю тебя». У Андерса было такое лицо... Остроухий сгорбился, сжавшись от острой, непонятно откуда взявшийся щемящей боли в груди. Вот значит, как. Маг стоял у окна, не обращая на эльфа никакого внимания, невидящим взором глядя на открывающийся перед ним вид, на его лице застыло выражение печали, его мысли были где-то очень далеко, а губы беззвучно шептали чужое имя. Тевинтерец быстро отвел взгляд, у него просто уже не было сил продолжать смотреть на такого близкого, и невероятно далекого, будто между ними пролегла неодолимая пропасть, Андерса. Но почему, архидемон побери, ему так плохо от того, что этот горе-лекарь любит кого-то? Фенрис, закусив губу, почувствовав укол в сердце, помотал головой: нет, нет, он не может ревновать! Только не Андерса. Этот отступник для него никто, никто, а все произошедшее лишь большая... Если раньше убедить себя в чем-то эльфу не составляло труда, то теперь ему от бесполезной лжи самом себе стало только хуже. Едва затянувшаяся дыра в груди вновь открылась, стремительно расширяясь, пульсируя, истекая кровью. «Будь проклят этот одержимый, ненавижу, ненавижу...» «Спасибо», - Хриплый, надтреснутый голос мага, в котором звучали нотки благодарности, прорвался сквозь пелену отчаянья, окутавшей остроухого в плотный кокон. Он поднял глаза на приближающегося отступника. Тот, вздрогнув, как от пощечины, выгнул брови, в его глазах читалось непонимание, и где-то очень глубоко, на самом дне золотистой бездны-нежность. Тут ветер, скользнувший через неплотно прикрытые створки окна, игриво подхватив несколько листочков со стола, смахнул их вниз. Фенрис, больше всего мечтающий сейчас провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть больше перед собой этой участливой рожи, по которой хотелось хорошенько съездить кулаками, сполз за ними под стол. Спустя секунды дверь скрипнула, и в комнату заглянула Ноэль. «Хм, никого, куда эти двое-то делись? Эх, плохая была идея...».

Андерс понял, что делает, только в тот момент, как ему в грудь уперлись руки эльфа, пытаясь его оттолкнуть. И хотя Фенрис внешне был ощутимо против того, чтобы его так бесцеремонно целовали, его податливые губы предательски говорили об обратном. Они оба сидели на полу, маг прижимал к себе оторопевшего от такого поворота остроухого, самозабвенно целуя эльфа, на в силах оторваться от его соблазнительно сладких уст. Краешком сознания, еще не успевшим потерять здравомыслие, отступник понимал, что они должны прекратить,причем сейчас же, но, ох... У Андерса от близости Фенриса просто крышу сорвало. Он не только не разомкнул объятий, но даже плотнее сжал кольцо рук, углубил поцелуй, сделав ласку еще более страстной. Остроухий не смог продержаться долго, всхлипнув, он, целуя отступника в ответ, запустив пальцы в рыжие волосы мага, стянул с них стягивающий их в хвостик ремешок. «Что-же я делаю?». Прекратилось это также внезапно, как и началось. Отступник, зажимая пальцами разбитый нос, встал с пола, тяжело опершись на стол, голова гудела от сильной затрещины, которую ему в самый неожиданный момент влепил эльф. Фенрис, стоящий уже у самой двери, тяжело дыша, светясь пока еще не ярким, синеватым свечением, почти прорычал: «Больше никогда не смей прикасаться ко мне, одержимый. Иначе, в следующий раз...». Он не договорил, дверь захлопнулась за ним с противным скрипом.

Андерс, шмыгая носом, зябко поежился, греясь у огня маленького очага в своей каморке в Нижнем городе. Был вечер, и за окном, не переставая, лил холодный проливной дождь. В такую погоду даже собаку на улицу гулять не выкинут.Тут послышался громкий, настойчивый стук в дверь. Отступник гостей сегодня никаких не ждал, но, устало вздохнув, все-же пошел открывать. Увидев пришедшего, маг, отшатнувшись, пораженно выдохнул: «Ты...».