— Ммм, Себастьян?

— Да, Хоук.

— Скажи, а где ты живешь?

Себастьян Ваэль удивленно посмотрел на нее и нахмурился, от чего между бровей у него появилась морщинка. Хоук умиленно хмыкнула. Долгие разговоры о возвращении трона Старкхевена начинали ее утомлять. Себастьян еще раз посмотрел на нее, и медленно произнес:

— Ты же знаешь, что я живу здесь, в Церкви.

— О, да, я знаю, что здесь, но где именно? Мы знакомы уже без малого шесть лет, но я ни разу не видела, как ты живешь. Мне ужасно любопытно.

Хоук ласково улыбнулась и погладила его по руке, от чего у Себастьяна пошли мурашки. Когда она так улыбалась, принцу становилось трудно думать о Старкхевене. И это было проблемой. Когда она оставляла свои замашки бандитки с большой дороги и начинала с ним вести себя то как прожженная орлейская кокетка, то как невинная деревенская девица, это становилось серьезным испытанием для обетов Себастьяна. Хоук роняла и поднимала различные предметы, непременно демонстрируя глубокое декольте; а однажды даже на четвереньках полезла под лавку в поисках укатившегося кольца. Стараясь не очень пристально разглядывать оттопыренный зад Хоук, Себастьян три раза начинал читать про себя Песнь Испытаний, каждый раз сбиваясь. Хоук постоянно неловко оскальзывалась на темных и узких лестницах, оказываясь в его объятьях. Губы у нее были мягкие и податливые, а чувства, которые он испытывал были весьма далеки от братских. Это тоже становилось проблемой.

Почти никогда она не начинала свое посещение Церкви с разговора с ним, наоборот, иногда, глядя на оживленную дискуссию между Хоук и Эльтиной, Себастьян мечтал, чтобы наконец уже она обратила на него свое внимание. В конце концов, принц знал, что приходит Хоук именно к нему. Те беседы, что они вели на виду у всей Церкви, сидя около статуи Андрасте, давно уже были полны каких-то невесомых намеков и обещаний, сплетенных из улыбок и трепета ресниц, случайных прикосновений и вздохов. Когда Хоук, глядя ему в глаза, медленно облизывала будто бы пересохшие губы, Себастьян ерзал на скамье, безуспешно пытаясь отогнать проносящиеся перед мысленным взором непристойные видения. И все же он ни за что бы не отказался от ее ежевечерних визитов в Церковь.

Во время совместных путешествий Себастьян чувствовал себя гораздо свободнее, хотя тяжелый взгляд Фенриса и намеки на грани пристойности со стороны Варрика, частенько вгоняли его в краску. Сосредоточенная на цели, или уставшая после сражения Хоук была менее опасна для обетов Себастьяна, чем расслабленно-игривая в Церкви. К тому же вокруг всегда было достаточно холодных водоемов. Да и доспехи сильно упрощали жизнь. Себастьян невероятным усилием воли отвел взгляд от обтянутой тонкой тканью груди Хоук и попытался сосредоточиться на разговоре.

— Ну же, принц, покажи мне свою келью!

Хоук поднялась и направилась вглубь Церкви.

— Что? Нет, подожди!

Себастьян на минуту растерялся от такого внезапного напора. Но Хоук, сделав вид что не слышит, уже безошибочно шла ко входу в крыло, где жили братья Церкви, а он уныло плелся следом, даже не удивляясь тому, что она явно знала, куда идет. Хоук вообще практически всегда знала, куда идет.

Вопреки всем рассказам Варрика, она не ходила по городу в полном доспехе с ручным драконом на поводке. В обычной одежде и без оружия (кинжалы в голенищах сапог не считались), Хоук двигалась, плавно покачивая бедрами, с той экономной грацией, которая позволяет из любого положения начать бой. Себастьян начал вспоминать невероятно занудную Песнь Преображений.

Традиционно мужчин среди служителей Церкви было мало. Как-то так сложилось, что мужчины, приходя к вере, прежде всего становились Храмовниками, лишь немногие оставались служителями при жрицах. Однако кельи для послушников и братьев в Киркволле все же имелись. Братья жили в самой старой части церкви — каменной пристройке, холодной и темной. Более многочисленные послушницы-женщины располагались в новом крыле, построенном чуть менее века назад. Хорошо отапливаемое, просторное помещение, со множеством гобеленов и ваз с цветами — все это было полной противоположностью вынужденной аскетичности мужского крыла, которое могло похвастаться разве что художественно развешенной паутиной и трупиками насекомых в особенно темных углах. Впрочем, Хоук подобными красотами сложно было удивить и уж точно невозможно было напугать. Она остановилась точно перед нужной дверью и с улыбкой повернулась к Себастьяну:

— Здесь, правильно?

Себастьян обреченно кивнул, открывая дверь:

— Прошу вас, монна.

Хоук переступила порог и замерла, оглядываясь. Она стояла боком к нему, так близко, что Себастьян мог бы пересчитать все веснушки на ее носу. Стоило бы протянуть руку и вот она вся, мягкая, золотисто-шелковая, лукаво улыбающаяся. Нельзя было приходить с ней сюда. Себастьян стиснул зубы, изо всех сил борясь с желанием коснуться губами тонкого шрама на скуле, провести пальцем по острым ключицам, забраться ладонью в ворот ее туники и почувствовать теплую упругость груди. Хоук стояла молча, не глядя на него, чуть прикусив губу, потом с досадой вздохнула и, покачав головой каким-то своим мыслям, подошла к окну.

Себастьян выдохнул и попросил Андрасте дать ему сил. Присутствие Хоук здесь, в его убежище, ощущалось чем-то раздражающим. Сколько часов провел он, стоя на коленях на этих камнях, молясь о смирении. Смирении, которое рушилось как карточный домик от одной улыбки Хоук. Сколько раз просыпался от тех картин, что рисовало ему воображение, перемешивая образ Хоук с воспоминаниям о поцелуях и сладостных стонах совсем других, теперь уже навечно безымянных женщин. Лежал на холодном каменном полу, пытаясь унять жар и тяжесть возбуждения, и молясь вновь и вновь о смирении. Все напрасно, все оказалось впустую, когда Хоук появилась здесь во плоти. Себастьян почувствовал досаду.

— Зачем тебе это? — он широким жестом обвел комнату.

Хоук стояла около почему-то именуемой окном узкой бойницы, напряженная, разом утратившая и светский лоск, и томную кокетливость. Тени накладывали на ее лицо отпечаток непомерной усталости. Она ответила не сразу.

— Это была дурацкая идея — прийти сюда. Я сама не знаю зачем. Просто столько всего навалилось в последнее время, — Хоук замолкла на мгновение, кусая губы. Она по-прежнему избегала смотреть на Себастьяна. — Разве ты не чувствуешь? Этот город будто в агонии. Я думала, что проблема в кунари, но нет. Мне кажется, что все вот-вот взлетит на воздух. Мередит ведет себя как безумная, еще чуть-чуть и все вцепятся друг другу в глотки.

— Этого не будет! Эльтина не позволит ей перейти черту! — горячо возразил Себастьян.

Он прислонился к стене, сложив руки на груди. Принцу определенно не нравились намеки на неспособность Владычицы Церкви удержать контроль над храмовниками.

— Я очень на это надеюсь, — едва кивнула в ответ Хоук.

Устало прикрыла глаза, и Себастьян вдруг заметил какие темные круги появились под ее глазами за последнее время.

— Этому городу по-прежнему нужна помощь Защитницы, а кто поможет...

Хоук оборвала себя на полуслове и, неопределенно махнув рукой, резким шагом направилась к двери. Себастьян оказался быстрее, преградив путь.

— Постой. Я — Брат Церкви, и мой долг давать утешение тем, кто в нем нуждается. Особенно тем, кто мне дорог. — Себастьян взял ее за локоть, разворачивая к себе лицом. — Позволь облегчить твою ношу, Хоук.

— Мне нужно больше, чем может предложить Брат Церкви, — она покачала головой, печально улыбнувшись. — Пропусти меня, пожалуйста.

— Нет. Я не могу просто отпустить тебя и сделать вид, что этого дня не было! Ты уйдешь, но завтра вечером снова придешь в Церковь, ты будешь шутить и улыбаться, но, Хоук, ведь я же буду знать, как тебе на самом деле плохо вот тут, — Себастьян приложил ее ладонь к своей груди. — Ты слишком много для меня значишь.

— Я знаю, — срывающимся голосом прошептала Хоук, отдергивая руку и делая шаг назад. — И еще знаю, для тебя очень много значат твои обеты. Поэтому и прошу, дай мне пройти.

— Причем здесь обеты?! Ты пришла сюда сама! Ты искушала меня, дразнила, не думая об обетах, но теперь ты о них вспомнила! — Себастьян склонил голову так, что они почти соприкоснулись лбами, и говорил со всей страстностью истово верующего. — Исповедайся мне, Хоук.

Лицо Хоук исказила гримаса.

— Исповедаться? В чем ты хочешь, чтобы я исповедалась? В том, что всерьез планирую прирезать Мередит как-нибудь ночью? Или в том, что Андерс со своей Справедливостью пугает меня так сильно, что я так же всерьез подумываю отдать его на усмирение Мередит, как раз перед тем как ее прирезать? А может мне надо исповедаться в том, что я хочу быть с тобой? Чем мне поможет исповедь?

Она сорвалась на крик, отталкивая Себастьяна, в глазах заблестели злые слезы. Ему пришлось крепче ухватить ее за предплечья и прижать к себе. Горячая и судорожно всхлипывающая, она вызывала всепоглощающую волну нежности. Себастьян поцеловал соленые от слез губы Хоук, потерявшись в сладостном безвременье, бесстыдно вжимаясь в нее всем телом. Звон церковного колокола, неожиданный и от того ужасно громкий, разбил их объятие. Хоук отпрянула, раскрасневшаяся, задыхающаяся, и у него мелькнула мысль, что она выглядит даже, пожалуй, немного напуганной. Себастьян ласково провел ладонью по ее щеке.

— Тебе поможет принц Старкхевена. Мы вместе наведем порядок в Киркволле. Создатель не останется глух к нашим молитвам!

Он подхватил ее на руки и закружил по маленькой келье. Хоук счастливо засмеялась.

Спустя сутки, стоя перед пылающими обломками Церкви, глядя на лежащее в луже, остывающее тело Андерса, и Хоук, грозящую оружием Рыцарю-Командору Мередит, Себастьян подумает, что у Создателя, должно быть, очень странное чувство юмора.