Она очень красива. Вроде бы ничего в ней выдающегося и нет. Но Каспер то и дело возвращается глазами к сидящей в углу корчмы женщине. У неё светлые глаза и усталый вид, а одежда богатая и такая чистая, будто и не путешествовала она вовсе. Чувствуется в ней что-то такое. Необычное.

      — Еще чего изволите, госпожа? — учтиво спрашивает Каспер, глядя на её руки. Холёные, белые, никогда не знавшие тяжелого труда.

      — Узнать кое-что, — отвечает она и смотрит, прищурившись, так, что у Каспера по спине проходит холодок. — Тут был ведьмак.

      Это звучит не как вопрос, а скорее как обвинение. Каспер даже внутренне скукоживается от ее тона. Ведьмак-то, конечно, был. Языкастый, колючий весь какой-то, что твой ёж.

      — Твое? — спросил Ламберт, кидая перед корчмарём замызганный листок.

      Корчмарь кивнул, даже не пытаясь пялиться на него не так откровенно. Настроение, и без того гадкое из-за ноющей боли в плохо сросшемся колене, испортилось окончательно.

      — Ну чего уставился? Тут сказано: «Чуда-йуда завилася в лесу. Кто чуду пришебёт, тому деньга полагаица», — старательно выделяя каждую букву, прочел Ламберт. — Я и пришибу. Отчего ж не пришибить, если деньга полагаица.

      Корчмарь, никак не отреагировав на ламбертов сверкающий сарказм, принялся радостно лопотать, что отродясь в свободной Темерии таких страховидл не водилось, как та, что у них в лесу. Сам-то он не видел, миловала заступница Мелитэле, но вот мужики говорят, будто рога у страховидлы как у оленя, ноги как у волка, а само оно состоит сплошь из воронов.

      — Совсем охренели, — пробормотал Ламберт, выходя из корчмы. — Всего полсотни лет под Великим Солнцем — и в свободной, сука, Темерии, оказывается, отродясь не водилось леших. Ха! Отродясь! Ну надо же. Вот уроды.

      Тотем нашелся быстро. Слишком быстро и слишком просто. Леший, похоже, даже не пытался скрываться. Либо привык к тому, что в его существование уже попросту никто не верил, либо набрался такой силы, что перестал бояться. Разбираться в том компосте, что царил в башке у бестии, Ламберт в любом случае не собирался.

      — Ладно, — сказал он сам себе, морщась от боли в колене. — Теперь надо найти ту блядь, которую он пометил.

      Той блядью оказался рыжий веснушчатый паренек лет двенадцати. Прислонившись к каменной кладке колодца, Ламберт с кислой миной разглядывал его, пытаясь придумать, что же делать. По всему выходило, что придется дать пацану по башке и увезти куда подальше.

      Она слушает очень внимательно. Изредка кивает, но как-то невпопад — не Касперу, а скорее своим мыслям. А он пытается понять, что связывает седого, исполосованного шрамами ведьмака с такой женщиной. Молодой, красивой, наверняка везде гладенькой, что фарфоровая статуэтка.

      — Не отвлекайся, — негромко говорит она.

      И снова смотрит так, словно видит все измышления Каспера как на ладони. Он нервно отирает руки о полотняный замызганный фартук и сгибается в подобострастном поклоне. Чует, что не стоит гневить эту госпожу — есть в ней что-то опасное.

      — И правильно. — Она склоняет голову набок и теребит подвеску на шее. — Рассказывай, что было дальше.

      — Дальше пришел он ко мне и говорит, будто в чащобе завелся злопастный леший, а чтобы его пришибить, надобно мальчишку Войцеха из деревни куда подальше увезти. Да куда ж я его увезу? Сирота он! Ни мамки, ни тятьки, ни бабки — ей-ей, ни одной родной души на всем свете. Так я ведьмаку и ответил, что некуда пацаненка девать, помрет он, сиротинушка, если свезти его из родных краев. Тут-то хоть свои, деревенские, подмогнут кто чем может: кто пряником накормит, кто одежку даст, кто обувку добротную справит. Да и помогает он мне по хозяйству немало. Шустрый паренек, озорной такой, и сердце у него доброе. А ведьмак бороду-то почесал и говорит, что либо лешак будет деревенских на вырубке и дальше резать, либо мальчишка сгинет. Не будь, говорит, курвой, выбирай меньшее зло. И как ухмыльнулся, ей-ей, госпожа, паскудно ухмыльнулся.

      — Охотно верю, — неожиданно тихо отзывается женщина, и в ее глазах появляется что-то такое, что Касперу становится жарко.

      — Так, бишь, о чем это я? Ах да, ну потолковали мы с мужиками; конечно, были те, что ведьмаку по зубам предлагали настучать да из деревни выкинуть. — Тут женщина хмыкает, и Каспер окончательно сбивается. — Ну, э-э-э, в общем, увез я мальчонку той же ночью в Марибор, кума у меня там живет, чай приютит сиротку. Ох и плакал же он. Ну а ведьмак знай себе стоит у околицы с каменной рожей да глазищами сверкает. Вот и весь сказ.

      — Когда это было?

      — Дык, седмицу назад и было.

      — А потом? Куда делся ведьмак? — спрашивает незнакомка холодно, но длинные холеные пальцы вдруг стискивают подвеску.

      Воздух к ночи стал густым, насыщенным влагой. Отчетливо запахло дождем. Ламберт полушепотом выругался и остановился, массируя так некстати разнывшееся колено. Прислушался — обычные лесные звуки разбавляло глухое ворчание и тихий шелест. «Ах ты ж хрен рогатый, очнулся-таки, — с веселой злостью подумал ведьмак, бесшумно вытаскивая из ножен стальной меч. — Похоже, и правда молодой совсем». Волки вышли на него полукругом, ощерившись, заскользили серыми быстрыми тенями. Ламберт ухмыльнулся и прикрыл глаза, концентрируясь на Знаке.

      Они нападали парами и парами же умирали, но их ошибка была не в этом.

       «Никак вы, блядь, не научитесь не лезть на ведьмака, шкуры драные», — подумал Ламберт, отклонившись вправо, и, припав на колено, легким росчерком вспорол брюхо матерому вожаку. Тот пролетел по инерции еще полсажени и плюхнулся на землю, оставив за собой след из кровавых брызг и гирлянд вывалившихся внутренностей. Ламберт поднялся, неспешно добил последнего волчару, валявшегося неподалеку и оглушенного Аардом, вытер клинок пучком травы; сплюнул, нахально глядя в круглый блестящий глаз сидевшего на ветке ворона. Ворон повернул голову и тревожно каркнул, провожая ведьмака взглядом.

      На Ламберта еще несколько раз выскакивали волки, правда, уже поодиночке, и под конец — бурый медведь. С последним пришлось повозиться. Ламберт никогда не отличался особой силой, но все еще был верткий и быстрый; нападая, жалил, как оса, скорыми точными уколами утомлял противника, заставлял обороняться и размениваться на постоянное движение. В схватке с толстошкурым медведем это было не столь… эффективно. Пока он плясал вокруг зверя, какая-то мысль упорно билась на задворках сознания, раздражая подобно комариному писку. Что-то не давало ему покоя с этими нападениями.

      Уже стоя над безжизненной тушей, он все-таки понял и медленно обернулся. Леший был огромен. Коричневая, облезлая от времени кора, когти, больше похожие на серпы, порыжевший, местами висящий пучками мох. Древний, хитрый и осторожный, сумевший искусно заманить ведьмака в западню, подсовывая противника за противником, изматывая. Леший не шевелился, будто врос в небольшой пятачок между двумя вековыми дубами. И лишь воронье, рассевшееся по веткам, беспокойно переступало трехпалыми лапами, то и дело бесшумно тряся антрацитовыми крыльями.

      Ведьмак вдруг отчетливо ощутил, что из охотника он превратился в жертву.

      — А башка того лешака во-о-он там, точнехонько над очагом.

      Каспер учтиво склоняет голову и замолкает. Женщина тоже молчит, не мигая смотрит на желтый череп с грязно-зелеными массивными рогами. Руки ее безвольно лежат на коленях.

      — Отведи меня к нему, — наконец оттаивает она и тут же с угрозой прибавляет: — Надеюсь, вы не выкинули его за околицу сразу после того, как повесили здесь эту пакость?

      — Ну что вы, госпожа! Как можно?! — нервно сглатывает Каспер, подобострастно заглядывая ей в лицо. — Я отведу вас! Сей же момент, не извольте беспокоиться.

      Она сжимает тонкие губы и неторопливо идет к выходу, оставив на столе золотой. Каспер, баюкая в ладони монету, зачарованно глядит ей вслед. Потом, очнувшись, стаскивает фартук через голову и, кинув его остроносой смешливой девице за стойкой, бежит за незнакомкой.

      Он приводит ее к приземистой хибаре на отшибе деревни. Открывает скрипучую калитку и, снова кланяясь, пропускает вперед.

      — Где его вещи? Мечи и медальон? Найди все и принеси мне, — вроде бы негромко бросает женщина через плечо, но Каспер чувствует, как змеей сжимается в животе потусторонний ужас. — А теперь пошел вон.

      Корчмарь пятится задом, не разгибая спины аж до самой околицы, но женщина не обращает на него ни малейшего внимания. Она смотрит поверх свежей насыпи на деревенском погосте, и ее подбородок предательски дрожит.

      И все же Кейра Мец не плачет.

      Нет ничего более жалкого, чем плачущая чародейка.