Ближе к вечеру, покончив с делами, в том числе и с поручением чародейки, внешне безмятежный Эскель излишне долго сидел на окружающей город стене, неторопливо и тщательно пережевывал сдобную булку, купленную на рынке. Казалось, все внимание ведьмака поглощал расцвеченный парусами порт. Хорошо знавшие его Весемир и Геральт предпочитали в минуты такой вот тоскливой созерцательности вообще не вступать с ним в беседы. Ламберт — наоборот, выведенный из себя занудством размышляющего о предмете своей печали Эскеля, в попытке расшевелить его язвил без меры и всячески нарывался на драку.

      Эскель разглядывал вроде бы хаотичное движение кораблей внизу и думал. О чародейках и загадочных кинжалах, о том, найдется ли достаточно работы для ведьмака в Вергене, если задержаться там подольше. То и дело мелькала мысль, что, пока не стало окончательно поздно, стоит последовать здравому смыслу и опыту Геральта — нацарапать философского содержания записку и уйти, оставив у изголовья кровати букетик цветов. Эскель невольно морщился от подобной перспективы, но эта мысль упорно появлялась снова и снова. Так ничего и не решив, он стряхнул с колен крошки, подхватил сверток с кое-какими травками для эликсиров, новыми штанами и рубахой и направился обратно в «Серебряную Цаплю».

      Запах жженой бумаги он почувствовал еще на лестнице. Положив руку на оголовье стального меча, осторожно толкнул носком сапога дверь, одновременно разворачивая корпус так, чтобы, если кто-то целился в голову, болт прошел мимо. В комнате обнаружилась только мрачная, одетая в дорожный костюм Фрейя. Она сидела за давешним столиком и что-то быстро писала. Вокруг валялись несколько распечатанных писем. На полу под окном в небольшой лужице плавала зола, за ширмой стоял собранный и готовый к работе мегаскоп. Услышав звук открывшейся двери, Фрейя на миг оторвалась от письма, улыбнулась мимолетно и тепло и вновь принялась строчить пером.

      Кинув на прибранную постель новую одежду, Эскель аккуратно прислонил к стене мечи. Видавшая лучшие дни, вся в бурых пятнах не отстиравшейся крови рубаха полетела на пол. Он повел плечами, потягиваясь, и принялся за штаны. Скрип пера замер. В комнате повисла тишина. Стоя на одной ноге, Эскель медленно повернул голову. Фрейя, не мигая, задумчиво рассматривала, судя по направлению взгляда, что-то в районе его крестца. Чернила с пера отвлекшейся чародейки капнули прямо на почти полностью исписанный лист. Увидев это, она рассерженно зашипела и, скомкав испорченное письмо, кинула его к окну, сжигая прямо в воздухе. В лужу печально осели тлеющие хлопья бумаги. Эскель тихо хмыкнул, постаравшись сделать это как можно менее самодовольно.

      — Ты знаешь последние новости из Новиграда? — спросила Фрейя, начиная писать заново.

      — Конечно, — спокойно ответил он и с наслаждением вытянулся на покрывале, подложив руки под голову. — Ты сама отправила меня общаться с лавочниками. Я общался.

      — И это все, что ты можешь сказать по этому поводу? Ты — ведьмак?

      Фрейя предусмотрительно отложила перо и с интересом уставилась на Эскеля. Он едва пожал плечами, переводя взгляд на потолок. На побелке веером расходились трещинки.

      — Ну а что я должен, по-твоему, говорить?

      — Допплер, ведьмак! Ляшарель, наместник по делам безопасности церкви Вечного Огня, оказался допплером, а тебе нечего сказать?

      — Какой скандал, — зевнул Эскель.

      Чародейка молчала так долго, что он не выдержал и покосился в ее сторону. Фрейя очень странно улыбалась, поглаживая подушечками пальцев деревянную спинку стула.

      — Это просто ужасно? — предпринял он вторую попытку.

      — Можешь не стараться, я уже поняла, что ты шокирован, — рассмеялась она, качая головой. — Мне еще нужно написать несколько писем. Но сначала расскажи, что тебе удалось выяснить?

      — Немного. У моста стоит патруль черных. Но после погрома, который устроили Охотники, люди и без того не хотят ходить на остров. Говорят, духи убитых чародеек жаждут мести.

      — Какая чушь! — Фрейя красноречиво фыркнула, но тут же осеклась, не заметив ни тени улыбки на лице ведьмака. — Или нет? Ты думаешь, в байках горожан есть правда?

      Эскель оторвался от созерцания потолка и, зевнув еще раз, перевернулся на бок. Тычком взбил немного подушку, повозился, устраиваясь поудобнее, и, уже закрыв глаза, ответил:

      — Есть правда или нет правды. Мы скоро об этом узнаем. А пока я намерен поспать. Предыдущая ночь была… беспокойной.

      — И все же я надеюсь, что это все глупая болтовня, — покачала головой Фрейя и снова взялась за перо.

      Эскель притворился спящим и промолчал. Не то что ему не было жаль неведомых учениц, но он слишком хорошо себе представлял, во что они превратились. При встрече с этими тварями жалость была бесполезна, а в случае непривычной к таким вещам Фрейи даже вредна. Он и вовсе предпочел бы наведаться на Танедд самостоятельно, прежде чем на полет стрелы подпускать к острову бестолковую, своенравную чародейку, чье здоровье и благополучие вдруг стали так много для него значить.

      Звук царапающего бумагу пера, скрип стула, шуршание одежды — все эти чутко улавливаемые ведьмачьим слухом звуки, столь ярко обозначавшие чужое присутствие, невольно направляли мысли Эскеля в слишком далекое ото сна русло. Ему почти нестерпимо захотелось открыть глаза и посмотреть на нее. Просто убедиться, что это все по-настоящему. Он сильнее уткнулся в подушку и изо всех сил представил море. Нужно было сосредоточиться, настроиться на медитацию. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Медальон неожиданно дернулся, и, не успев даже удивиться, Эскель провалился в глубокий сон.
 

      По дороге к ведущему на Танедд мосту ведьмак молчал. Не желая привлекать внимание нильфгаардских патрулей, они двинулись сначала к Морским воротам, оттуда спустились в порт, где на странную парочку всем, кроме разве что воров, было просто наплевать. Фрейя, пыхтя, семенила следом, безуспешно пытаясь поспеть за широким шагом Эскеля. А он был слишком поглощен своими мыслями.

      — По… подожди! Я не могу… не могу так быстро…

      Эскель остановился. Фрейя в изнеможении прислонилась к стене какого-то то ли амбара, то ли склада — на окраине Горс Велена, в портовом квартале, этого добра водилось в избытке. С того самого момента, как ведьмак очнулся от сонного заклинания и, глядя куда-то ей за спину, очень ровно поинтересовался: «Зачем ты это сделала?», ее преследовало постоянное ощущение, что она провалила какую-то очень важную проверку. Считая до пяти, Фрейя сделала глубокий вдох и резко выдохнула.

      — Ты уже готова идти дальше? — поинтересовался Эскель, поглаживая Василька.

      В свете высокой луны его зрачки тускло фосфоресцировали. Даже видевшей это уже не раз Фрейе стало немного жутко.

      — Нет… Да! Думаю, да, — прибавила она тут же. — Чуть дальше, видишь, за теми рыбачьими хибарами, будет спуск к воде. Если следовать берегом, то мы окажемся как раз под мостом.

      — Я знаю дорогу, — сухо ответил ведьмак, отворачиваясь.

      Фрейя досадливо нахмурилась и подавила желание бесцеремонно прочесть его мысли. В чем бы ни заключалась ее ошибка, когда она из лучших побуждений усыпила Эскеля, но усугублять ситуацию, пуская целенаправленный зондирующий импульс, который он точно почувствует, было бы совершенной глупостью.

      Они шли вдоль узкой полосы берега, где сочная летняя трава редела, переходя в песчаный пляж. Фрейя упорно опускала голову, глядя себе под ноги, хотя ночь была достаточно светлая. Вид безжизненно-черного столба Танедда действовал на нее угнетающе.

      — Я почти всю жизнь прожила рядом с морем, знаешь, — неожиданно для самой себя сказала она. — И только сейчас поняла, как мне не хватало шума прибоя последние три года.

      Ведьмак ответил не сразу и как бы нехотя.

      — Ну а я впервые увидел море, когда мне было чуть за двадцать. — После небольшой паузы он, хмыкнув, продолжил: — Просидел на берегу до вечера — все пытался разглядеть другой берег. Хотя и знал, что ничего не получится.

      — Иногда так бывает, — пробормотала Фрейя. — Знаешь, что ничего не получится, а все равно делаешь.

      Медальон был безмолвен, но Эскель с подозрением покосился на чародейку. Однако Фрейя как раз отвернулась, и ему никак не удавалось разглядеть ее лицо как следует.

      — Смотри, — она махнула рукой в сторону пригорка, — если идти по верху, то упремся прямиком в мост… Эскель?

      — Тсс…

      Ведьмак, весь как-то подобравшись, напружинившись, замер. А потом сорвался с места сильным, невозможным для обычного человека прыжком. Фрейя едва успела моргнуть, как Эскель оказался почти у самой кромки воды. То, что казалось ей еще одним валуном, внезапно распрямилось и обрело вполне антропоморфные очертания. Фрейя открыла рот, чтобы предупредить незадачливого любителя ночных прогулок об опасности — не зря же в его сторону так стремительно направился ведьмак, — как Эскель, коротко вспыхнув золотистым светом Квена, наискось рубанул по нему мечом, отскакивая в сторону. Фрейя закрыла рот, подавившись криком, и кинулась вперед, даже зная, что помочь человеку после такого ведьмачьего удара она вряд ли сможет.

      Свою ошибку чародейка поняла, увы, слишком поздно — уже подбегая к распоротому от ключицы до бедра телу, она увидела, что это вовсе не человек, и тут же услышала шум совсем рядом. Перед ней из воды, урча и булькая, вырастало нечто, похожее на убитую тварь, как брат-близнец. Фрейя всхлипнула, инстинктивно попятилась, тут же увязла в песке каблуком и, потеряв равновесие, упала. Нечто раззявило утыканную треугольными зубами пасть и пошло на нее с явным намерением съесть. Оно было гораздо ближе и оттого страшнее, чем все, что она видела раньше. Оцепенев, Фрейя следила за тем, как существо вытянуло перепончатые лапы и почти нежно квакнуло в предвкушении. Какой-то частью сознания она хладнокровно отмечала характерные для утопленников бледность и сапонификацию кожных покровов, раздутую грудную клетку и то, что при всем внешнем сходстве это существо было чем-то совсем иным, нежели просто утонувший человек. На долю секунды, но лишь на долю, Фрейе даже захотелось провести вскрытие, чтобы посмотреть, насколько сильные есть различия в строении внутренних органов. Это желание, как и все остальные, исчезло, как только длинные, похожие на миниатюрные серпы когти оказались прямо перед ее носом. Фрейя закрыла глаза и, запоздало вспомнив, что чародейка должна в любой ситуации действовать, прошептала первое пришедшее в голову заклинание. Пару мгновений ничего не происходило. Она слышала только оглушающую дробь собственного сердца, а потом…

      — Хм-м-м. Я собирался выпотрошить его, как селедку, но так тоже ничего.

      Она приоткрыла один глаз. Над ней нависал заиндевевший утопец, а рядом стоял, скрестив руки на груди, невероятно спокойный ведьмак. Из-за его плеча торчала рукоять одного меча. Эскель казался равнодушным, но Фрейя услышала спутанные, возбужденно-радостные обрывки его мыслей, больше похожие на крики. Покраснев, она судорожно вздохнула и, извиваясь всем телом, попробовала самостоятельно выползти из-под утопца. Эскель громко хмыкнул, присел на корточки и потянул ее за плечи.

      — Зачем ты вообще отошла от Василька?

      — Я подумала… я хотела помочь тому… первому.

      Что-то острое ощутимо царапнуло ее по голенищу сапога. Фрейя в ужасе дернулась, с силой толкнув ведьмака, поспешно вскочила на ноги и отпрыгнула подальше, с подозрением уставившись то на красиво сверкающего в свете луны замороженного утопца с торчащим из спины ведьмачьим мечом, то на странно сгорбившегося на песке Эскеля.

      Ведьмак смеялся. Сначала тихо, как-то даже неуверенно, а потом в полный голос, хлопая себя по коленям.

      — Это даже большая дурость, чем кидать пуговицами в главоглаза. Надо же, лечить утопца! Это мне напомнило… а впрочем, неважно. — Он поднялся, оттряхнул штаны от налипшего песка и повернулся к Фрейе. — Ледяные скульптуры тебе определенно удаются.

      — У меня талант к заклятиям водной стихии, — поджала губы чародейка.

      Эскель снова хмыкнул, уперся ногой в бок утопца, вытаскивая меч, внимательно осмотрел клинок, вытер о перчатку и пошел к Васильку, спокойно пощипывающему редкую травку. Фрейя поспешила следом, увязая в песке.

      — Что, и все? И ничего о, — Фрейя понизила голос, подражая манере его разговора, — «безмозглых, своенравных, капризных» чародейках?

      — Ничего.

      — Почему?

      Эскель ничего не ответил, склонившись, чтобы проверить подпругу, хотя никакой необходимости в этом не было.

      — Эскель?

      — Нам пора, — не оборачиваясь, обронил он.

      — Нет, не пора, пока ты не объяснишь.

      — Пока не объясню, почему не говорю тебе, что нестись на помощь утопцу могло прийти в голову только капризной и своенравной чародейке? — Он пожал плечами, обходя Василька, потянул того за поводья. — Считай, что я смирился. Идем.

      — Ты злишься из-за сонных чар, — полуутвердительно, полувопросительно сказала Фрейя, подстраиваясь под его шаг.

      — Бессмысленно злиться на зиму за то, что идет снег.

      — Эскель…

      — Идем, — перебил ее ведьмак, — вон уже видны факелы черных. Ваш выход, госпожа баронесса.

      — Подожди, — тронула его за локоть Фрейя.

      — Что?

      Эскель обернулся. Она приподнялась на цыпочки и легко поцеловала его в щеку, потом в уголок рта и, наконец, в губы. «А, к дьяволу, — подумал он, прикрыв глаза и отвечая с неожиданной для самого себя страстностью. — Это только до Вергена… только до… холера…»

      — Вот теперь идем, — улыбнулась Фрейя, отстранившись.

      Провела пальцем по его губам, слегка царапнув ногтем. Эскель глубоко вздохнул — в принципе, до поста нильфгаардцев было еще довольно далеко, а времени у них было ну не то чтобы очень мало. Но он все-таки отпустил ее. И, глядя на идущую впереди, плавно покачивающую бедрами Фрейю, раз за разом давал себе зарок, получив обещанную тысячу крон, больше никогда не связываться с чародейками.

      С поставленными у моста охранниками проблем, как ни странно, не возникло. Пока Фрейя, показав ту же загадочную бумагу, что и таможенникам, объясняла, что ведьмака командование наняло из-за слухов о призраках, Эскель рассматривал темнеющий на фоне неба остров и исподволь готовил Знак Аксий. Просто потому, что, на его неискушенный взгляд, всё, что говорила чародейка, было шито белыми нитками и отдавало бредом. Но либо подействовала магия печати с изображением солнца, либо уверенность, с которой Фрейя сыпала на чистейшем нильфгаардском диалекте фамилиями и званиями, либо то и другое, однако их все же пропустили.

      Ближе к концу моста Эскель повернулся к Фрейе и, наставив на нее палец, назидательно произнес:

      — Как только мы перейдем мост, ты будешь делать только то, что я скажу. Не будешь обсуждать или размышлять. Если я говорю, чтобы ты не отходила от Василька, то ты не отходишь от Василька. Ни при каких обстоятельствах. То есть вообще ни при каких. Если я говорю, чтобы ты бежала, то ты бежишь. Не ждешь меня, не кидаешься пуговицами и никого не пытаешься заморозить.

      — Как прикажете, мой господин, — фыркнула Фрейя.

      — Я серьезно. Тебе придется преодолеть свою природу и послушаться.

      — Значит, — сказала она, останавливаясь, — мою природу?

      — Ты — чародейка, — пожал плечами Эскель с таким видом, будто это все объясняло.

      Он вытащил из седельной сумки уже знакомый ей узорчатый сундучок, достал из него очередной загадочный бутылек и, капнув ровно тринадцать капель на ветошь, принялся наносить масло на серебряный меч.

      — А ты много знаешь чародеек? — вкрадчиво спросила Фрейя.

      — Нет, немного, — уже жалея, что вообще начал этот разговор, сухо ответил Эскель.

      — Ну, а например?

      — Например, Йеннефер из Венгерберга.

      — О, это многое объясняет! И теперь ты считаешь, что познал природу всех чародеек, — саркастично заметила Фрейя.

      Эскель молча прицепил к поясу две бомбы «Лунная Пыль» и обошел стоявшую на пути Фрейю. Он считал, что в природе всех чародеек поступать, руководствуясь исключительно собственным мнением относительно того, как будет лучше всем окружающим. И считал, что в общем и целом с таким положением дел мог бы мириться, но только до того момента, пока это не начинало касаться непосредственно его самого. Еще он считал Йеннефер сварливой, мстительной, склонной к истерикам бабой, связь с которой приносила его другу только несчастье, была болезненной и… вопреки всякой логике продолжалась. Геральт был слишком увлечен, слишком зависел от собственных чувств. Теперь Эскель его, пожалуй, кое в чем даже понимал и, невзирая на глас рассудка, сам не находил сил отказаться от новых будоражащих эмоций. От того неподдельного, искреннего интереса, который к нему проявляла Фрейя, от ее страсти, от ее молодости, от ее восторга. «Только до Вергена, — снова сказал он себе, подводя Василька к концу моста, к очерченной факелами черте, за которой начинался темный и неприветливый Танедд. — Только до Вергена. Она — чародейка. У нее есть свой дом, своя жизнь; мимолетные увлечения, капризы, интрижки, которых у нее было или будут еще сотни. Она и не вспомнит о каком-то ведьмаке уже через пару лет».

      За его спиной Фрейя с досадой покачала головой и, покрепче перехватив древко посоха, двинулась следом.
 

      Из Горс Велена при дневном свете Танедд казался таким же, как и всегда — на террасах цвели рощи, а из зелени проглядывали прилепившиеся к скалам, будто бы вырезанные в склонах горы, белые островерхие башни и изящные купола, венчающие группы окруженных галереями зданий. Разве что Гарштанг вместо привычно горящих золотом на солнце куполов вздымался обгоревшими зубцами стен. После мятежа чародеи не стали восстанавливать ни сам дворец, ни разрушенную Тор Лара.

      Сейчас же, хоть и в темноте, ведьмак хорошо замечал разницу: зияющие черными провалами окна Локсии с торчащими обломками рам; сваленная перед дворцом, разбитая, заплесневевшая от сырости мебель; плещущиеся на ветру обрывки портьер; какие-то тряпки, раскиданные по некогда белым, а теперь заросшим сорняками плитам двора.

      Эскель раньше не видел ни Локсию, ни тем более Аретузу вот так близко, на расстоянии вытянутой руки — всегда лишь издали, с городских стен или из порта. Но даже так раз за разом сравнивал искрящийся роскошью и изяществом Танедд с неприветливыми, разлагающимся от времени останками Каэр Морхена. Когда он впервые попал в Горс Велен, то долго размышлял в попытке понять, зачем этим одуряюще красивым чародейкам и по-королевски величественным чародеям потребовалось разрушать ведьмачьи школы. Так и не понял. Спустя много лет поинтересовался у Трисс, но она в тот момент могла думать лишь о Геральте и постели и отмахнулась со словами, что это случилось слишком задолго до ее рождения. У Йеннефер он ничего спрашивать не стал.

      И вот теперь Эскель поднимался по крутым лестницам, едва заметным среди буйно разросшейся без присмотра зелени, и наблюдал вокруг ту же печать слепой людской ненависти ко всему чуждому и непонятному, что и на развалинах Каэр Морхена: разбитые статуи превращенных магией в камень животных и птиц; расколотые изящные фонтаны такой тонкой работы, что без чар тут явно не обошлось; растоптанные цветы, названий которым нет ни в одной энциклопедии. Кому все это могло помешать? Эскель глянул на идущую чуть впереди Фрейю и порадовался, что в темноте она многого не замечает. И все же царившая повсюду разруха не могла от нее укрыться — слышно было, как она то и дело ругается сквозь зубы. Он молча шел следом, отстав ровно настолько, чтобы успеть ее подхватить, если она оступится или оскользнется на камнях, и настороженно прислушивался к обычным ночным звукам.

      В отличие от чародейки, он был уверен в том, что сплетни лавочников о духах убитых учениц более чем правдивы. Слишком много страданий, слишком много смерти. Слишком много магии. Аретуза была построена здесь не просто так — растворенная в воздухе Сила наполняла это место, заставляла его медальон едва заметно вибрировать, раздражая, сбивая с толку.

      Первым на опасность отреагировал вовсе не ведьмак, а Василек. Конь заржал, беспокойно закружился на месте, поводя головой из стороны в сторону. Успокоив его Аксием, Эскель перебросил поводья Фрейе, отрывисто скомандовал: «Ни шагу отсюда» — и сосредоточился, напитывая силой Ирден. Он высвободил Знак одновременно с тем, как из провала увитой плющом арки появились призраки.

      Их было четверо. Юные печальные девушки, серебристо-прозрачные, почти не потерявшие человеческого обличья. Они тянули руки, и было видно, что кисти и предплечья обожжены до кости, а одежда превратилась в лохмотья, покрытые темно-серыми пятнами. Вокруг ощутимо похолодало. За его плечом Фрейя с шумом втянула воздух и пробормотала заклинание, с силой стукнув по камням посохом. Круг Ирдена, едва обозначенный на земле фиолетовым мерцанием, вспыхнул ярким светом и… погас. Эскель выругался. Стараясь держать всех четверых в поле зрения, ведьмак сорвал с пояса «Лунную Пыль» и замер, выжидая наилучший момент для атаки.

      Они кружили, бледные, обманчиво безобидные, стенали, заламывая искалеченные руки, подбирались все ближе и ближе, словно зубастые рыбы из Зеррикании, почуявшие теплую кровь. Призраки были уже совсем рядом, когда Ирден вдруг ожил, жаля бесплотные тела ослепительными всполохами молний. С высоким, ввинчивающимся в голову визгом, получив десяток разрядов, первые две девицы испарились. Не теряя времени даром, пока действовал странный эффект от заклинания Фрейи, Эскель ринулся к оставшимся призракам.

      — У-у-у-а-а-а-у-у-у, — провыла ему в лицо одна из печальных девушек, разительно меняясь: челюсть отвисла, образовав на месте рта клубящуюся черным дыру, пальцы удлинились, будто на них приросло сразу по паре лишних суставов и здоровенному когтю. «Да что ж это за хрень такая? — удивился Эскель, погружая в мерцающее нечто меч. — Все-то у этих чародеек через задницу. Даже призраки». Серебряный клинок, над которым так долго в свое время сокрушался Весемир, и на эту странную помесь обычного призрака с полуночницей подействовал как следует — она, завизжав, растворилась в воздухе. На разом пожухшей траве осталась лишь лужица и немного праха. Уходя от бесплотных когтей последней из девиц, Эскель извернулся, балансируя почти на кончиках пальцев, рвущим связки движением рубанул снизу вверх, вспарывая призрачное тело. С другой стороны ее прошило сразу две молнии. От близкого вопля недополуночницы заложило уши, и она исчезла. Эскель выпрямился, взмахнул клинком, стряхивая вязкую эктоплазму с меча, и подошел к Фрейе. Она стояла рядом с одурманенным Васильком, тяжело опираясь на посох, побледнев до такой степени, что вполне могла бы составить конкуренцию призракам.

      — Видишь, — произнесла она, кротко опустив глаза, — я преодолела свою природу и не сделала ни шага. Все так, как ты велел.

      Эскель покачал головой и отвернулся. И пусть действие каким-то образом улучшенного Ирдена ему определенно понравилось, но… Убрав меч в ножны, он решил, что как следует поразмыслит над всем этим позже.