Из пещеры они выбирались медленно, по мнению Эскеля, даже слишком медленно. Неразборчивое бормотание накеров вперемешку с каким-то глухим скрежетом уже было хорошо слышно даже Фрейе.

      Бледная как мел чародейка шла с размеренностью голема, и было понятно, что держалась она из последних сил. Но все-таки держалась. Оскальзывалась на неровных камнях, побелевшими пальцами стискивала посох, замирая иногда, чтобы перевести дыхание. Похоже, не только юным ведьмакам требовался сильный характер, чтобы пережить обучение. С приближением выхода воздух становился все свежее. Эскель чувствовал запахи цветов и травы, слышал звуки леса, которые после гулкой подземной тишины казались музыкой.

      Светящийся овал выхода был уже совсем близко, когда из бокового тоннеля, того самого, в котором Эскель подозревал гнездо накеров, неторопливо выполз главоглаз. Хотя ведьмак услышал его шуршание давно, но до последнего надеялся, что они все же успеют выбраться. Не успели. Он посмотрел в округлившиеся глаза Фрейи, на приоткрытый в испуге рот и что было сил толкнул ее к выходу, прежде чем она успела что-либо сказать. Патетические заламывания рук с обещаниями не бросать его одного в духе Лютиковых баллад сейчас нужны были Эскелю в последнюю очередь.

      — Беги!

      Фрейя закусила губу, перехватила крепче свой посох и заковыляла к выходу. Краем глаза Эскель видел, как она остановилась почти перед самым выходом и начала судорожно отрывать от своей курточки пуговицы. Он не успел удивиться — главоглаз подполз слишком близко, безраздельно завладев вниманием ведьмака. Помесь рака и паука, словно вылезшая из кошмара безумца, главоглаз был столь же туп, сколь и стремителен. Эскель стал обходить его широким полукругом, стараясь максимально отвлечь от по-прежнему стоящей в пещере чародейки.

       «Беги же, дура! — подумал он. — Ну что же ты?»

      Коротко рыкнув, главоглаз ринулся в атаку. Ведьмак крутанул мечом мельницу, рассеивая его внимание. Медленно вращая сидящими на стебельках глазами вслед за блеском клинка, чудище растерянно затопталось на месте. Знаком Аксий Эскель оглушил его и бросился вбок, стараясь коротко и сильно рубануть по мягкому подбрюшью. Не получилось.

      Тонкая лапа с шишковатыми суставами взметнулась над грязным, покрытым точками и поделенным на рачьи сегменты панцирем, не давая приблизиться на расстояние удара. Перекат, Знак Квен, следом Знак Аксий, рубануть с другой стороны, пока тварь не пришла в себя, снова перекат — Эскель выполнял привычные движения, понимая, что без эликсиров он был чуть менее быстр и чуть менее точен. Однако именно это «чуть» сейчас решало все. На плече вспухала, наливаясь пульсирующей болью, глубокая рана, левая рука начинала неметь. «Ах ты ж, сука!» — подумал Эскель, с трудом уходя от атаки. Главолаз истекал мерзкой зеленой слизью, карапакс треснул в нескольких местах, но слишком примитивная тварь не понимала, насколько близка к смерти, и не отступала. Зато ведьмак отлично понимал, насколько близок к своей смерти.

      Во всем этом была какая-то чудовищно злая ирония — выбраться из, казалось бы, смертельной ловушки, найти путь на волю и бездарно погибнуть в схватке с глупейшей из бестий, которая сама сдохнет от нанесенных ран пару мгновений позже. Погрузиться в пучину отчаяния, впрочем, Эскель не успел. Что-то громыхнуло за спиной, потом чуть левее, а затем прямо перед ним, и глазоглаз превратился в уродливую ледяную глыбу. На секунду растерявшись, Эскель с наслаждением ударил по ней Аардом, и глыба рассыпалась миллионом осколков. Он постоял над ледяным крошевом, посчитал про себя до десяти и только потом медленно обернулся.

      Первое, что бросилось ему в глаза — бледное лицо Фрейи, прокушенная губа и зажатые в кулаке пуговицы. Второе — расстегнутая куртка с обрывками ниток на месте пуговиц. Эскель подхватил чародейку под руку и потащил к выходу. Едва выбравшись, оба повалились ничком на траву, тяжело дыша. Эскеля мутило от потери крови, на смену адреналиновому всплеску приходили тупая, ноющая боль и усталость. Он прикрыл глаза. Рядом слышались тихие всхлипы — чародейка плакала, придвинувшись к нему вплотную и дрожа всем телом. Эскель с трудом поднял руку и неловко погладил ее по голове.

      — Ну вот, а я слышал, что чародейки не плачут.

      — Плачут, ведьмак, еще как. Просто никто не должен этого видеть.

      — У меня закрыты глаза.

      — Спасибо.

      Она успокоилась довольно быстро, перестала дрожать, отодвинулась и чем-то зашуршала. Эскель лежал, по-прежнему не открывая глаз, борясь с подступающей тошнотой, рука будто в огне горела. Ведьмачий организм регенерировал, сжигая поврежденные клетки, отращивая новые нервные окончания. И это, как и все остальное в жизни ведьмака, было дьявольски больно. Эскель представил море. Вот он плывет на лодке по бескрайней водной глади, волны подымают и мягко опускают суденышко. Вверх — вниз. Вдох — выдох. Это с самого детства помогало отрешиться от боли, оставить ее где-то там далеко. Из полудремы его выдернул громкий голос чародейки.

      — Ведьмак! Эскель! Очнись!

      — Не кричи так, ради всего святого, — поморщился он.

      — Пожалуйста, приподнимись, мне надо осмотреть и обработать рану.

      — У тебя же не осталось магии, — сонно пробормотал Эскель.

      — Зато остались эликсиры, мази и знания. «Шей белое с белым, желтое с желтым, а красное с красным», — процитировала она почему-то с горечью.

      — Надеюсь, этим твои знания в медицине не исчерпываются.

      — Ты лучше приподнимись, мне нужно снять рубашку.

      Нехотя Эскель открыл глаза и приподнялся. Фрейя, все еще бледная, как привидение, звенела застежками своей поистине бездонной сумки, сосредоточенно раскладывала на своей порванной куртке какие-то загадочные пузырьки и баночки. Там же уже лежал приоткрытый кожаный футляр, в котором зловеще поблескивали медицинские инструменты, рядом стоял бутылек с прозрачной жидкостью, в которой Эскель безошибочно угадал спирт.

      — Это для дезинфекции! — строго сказала чародейка, заметив его взгляд.

      Эскель сглотнул и отвернулся, стягивая рубаху.

      — Вот же дюввельшайс, где бы вскипятить воду? — бормотала Фрейя, выливая воду из фляги в небольшой котелок. — Ладно, капну немного Iodum, это обеззаразит ее.

      Эскель посмотрел на небо. Солнца не было видно из-за плотных серых туч, но внутренний хронометр подсказывал, что, судя по всему, недавно наступило утро. Без рубашки и куртки он немного озяб. Чародейка звенела своими пузырьками, негромко разговаривая сама с собой. В кустах что-то стрекотало и жужжало, невдалеке плескалась вода — кажется, им повезло, так как пещера находилась рядом с рекой, — все вокруг жило своей обычной лесной жизнью. Его снова стало клонить в сон. За спиной чародейка присвистнула.

      — Знаешь, ведьмак, я не могу сказать, что вызывает во мне больший трепет: твои голые плечи или шрамы на них. Даже не могу определить виды некоторых, а ведь я дипломированный целитель.

      Он медленно повернул голову. Фрейя держала в руках котелок с водой и стопку бинтов и без всякого стеснения на него глазела. Эскель попытался было разозлиться, но вдруг обнаружил, что просто не может. Молча наблюдал за тем, как чародейка смывает кровь с раны, поначалу вздрагивая всякий раз, как прикасается ладонью к его коже. Смотрел на ее гладкую, словно фарфоровую, щеку; на то, как бьется голубоватая жилка на шее, как выпавшая из косы прядь змеится по острой ключице и исчезает где-то в перламутровом вырезе блузки. И думал о том, что больше никогда не будет насмехаться над Геральтом и его нездоровой тягой к чародейкам.

      — Что ты сделала с главоглазом?

      — Ну, понимаешь ли, — Фрейя улыбнулась, — каждый уважающий себя чародей имеет при себе пару жутко пафосных амулетов на всякий случай. Я решила, что пуговицы ничем не хуже.

      — Это были пуговицы? Ты кидала в главоглаза пуговицами?!

      — Вообще, я собиралась использовать только те, которые заряжены заклятьями заморозки. Но было так страшно, что сорвала их все.

      Чародейка снова улыбнулась и очень по-женски кокетливо повела плечом, застенчиво опустив глаза. Эскель подумал, что при встрече непременно поставит Геральту выпить.

      — Весемиру точно понравится эта история, — пробормотал он.