Фрейя быстро и сноровисто перевязала руку Эскеля. Периодически чертыхаясь себе под нос, когда вместо привычной магии приходилось использовать обычные средства, но все же результат был на порядок лучше того, что мог бы сделать он сам. Он наблюдал за ней из-под полуприкрытых век просто от нечего делать. В этом было какое-то своеобразное удовольствие — смотреть на четкие, экономные движения знатока своего дела. Следил за тем, как она аккуратно и в то же время энергично втирает прохладную, остро пахнущую мятой мазь. И ни о чем не думал. Время замерло какой-то мутной взвесью; звуки, запахи — все стало невнятным. Он так сидя и уснул, прислонившись спиной к шершавому мшистому валуну, свесив голову на грудь. Ему снилось море.

      Разбудил его голод. В животе бурчало, во рту было кисло и сухо. Эскель огляделся: он лежал на плаще чародейки, накрытый собственной курткой. Сама Фрейя сидела чуть поодаль. Перед ней на чистой тряпице высилась горка чищеных орехов и несколько крупных красных ягод.

      — Тебе уже лучше? — улыбнулась она.

      — Да, кажется. Что это? — указал он на орехи.

      — Я подумала, что ты проголодался. Чуть дальше есть спуск к реке, но я не рискнула идти одна. Я жуткая трусиха, видишь ли. Так что вот — это тебе. Все, что удалось ободрать с окрестных кустов.

      Эскель поднялся, как ему показалось, довольно бодро. Натянул, поморщившись, заскорузлую от крови рубаху. Покопался в сброшенной на землю куртке, жестом фокусника извлек бечевку с маленьким крючком и показал чародейке.

      — Мы идем на рыбалку.

      — О боги, — засмеялась Фрейя, — я не устаю удивляться твоей предусмотрительности, ведьмак! Ты всегда носишь с собой рыболовные снасти?

      — Мне не всегда удается спать под крышей и есть теплую пищу, — проворчал в ответ Эскель, но похвала Фрейи ему была приятна.

      Река ртутно блестела на солнце. Припекало весьма ощутимо, хоть дело и шло к вечеру. Эскелева рубашка, мокрая и чистая, прижатая двумя камнями, чтоб не улетела, была распластана на валуне неподалеку. Чародейка лично выстирала ее, чем немало удивила Эскеля. Сама же она сидела около самой кромки воды и задумчиво смотрела вдаль, изредка бросая на ведьмака загадочные взгляды. Эскелю это быстро надоело.

      — В чем дело?

      Он присел на корточки, раскладывая довольно приличный улов: сомика и трех краснопёрок. Рыбки-краснопёрки еще трепыхались, судорожно хлопая жаберными крышками. Пойманный первым сомик лежал спокойно. Эскель усмехнулся, вспомнив выражение лица Фрейи, когда он стал объяснять, что ему нужен маленький лягушонок для наживки. Чародейка тогда топнула ногой, обозвала его живодером и демонстративно отошла подальше.

      — Ну так что?

      — Твой медальон, он ведь реагирует на Силу, правда?

      — Правда.

      — Понимаешь ли, тут такое дело. — Фрейя замялась. — В общем, кажется, я догадываюсь, что мешает телепортации. Думаю, здесь, в пещерах, есть интерсекция, иначе говоря, Место Силы. Скорее всего, в том тоннеле, откуда выполз этот, ну… как его?

      — Главоглаз.

      — Точно, главоглаз. Мы можем… Ты поможешь мне, ведьмак?

      — Помогу.

      — Если мы найдем Место Силы…

      — Сказал же, помогу.

      Повисло неловкое молчание.

      — Спасибо, ведьмак, я…

      — Принеси лучше воды для ухи, — перебил ее Эскель.

      Когда чародейка ушла, он долго еще корил себя за грубость. Фрейя смущала его какой-то своей внутренней мягкостью, этими постоянными «спасибо» и теплыми улыбками. В знакомых ему чародейках, что в заносчивой и высокомерной Йеннефер, что в отстраненно вежливой Трисс Меригольд, был будто бы стальной стержень. С ними частенько было неловко оттого, что сам себе кажешься болваном, с Фрейей Эскелю становилось неловко оттого, что он чувствовал себя почти героем. Последний раз он так себя ощущал лет в двадцать, когда пришел в «Пассифлору» с полным кошелем золотых монет и когда его сутки ублажали лучшие куртизанки Новиграда.

      Остаток дня вплоть до вечера они провели, едва перекинувшись парой слов. Эскель выпотрошил и почистил рыбу, закопал требуху, попутно соорудив костер. Фрейя принесла свой котелок, до краев наполненный чистой речной водой, и, покопавшись в своей сумке, выудила холщовый мешочек с солью, а также охапку душистых травок, в которых он признал только лавровый лист и базилик. Пока варилась уха, чародейка успела немного привести в порядок свою одежду и умыться, теперь же сидела чуть поодаль костра, переплетая косу. Заметив, как из плоской деревяшки Эскель пытается выстругать некоторое подобие ложки, она, тяжко вздохнув, снова полезла в сумку.

      — Ложка, тарелка и кружка, серьезно? А баллисты у тебя там нет? — в притворном ужасе спросил Эскель. — Как оно там помещается все?

      — Обычная зачарованная сумка, ничего особенного, кстати, — пожала плечами чародейка.

      — Она что, безразмерная? — Он с опаской посмотрел на небольшую с виду кожаную сумку.

      — Нет, конечно, — спокойно улыбнулась Фрейя, откидывая косу за спину. — Телега, к примеру, внутрь не влезет. Впрочем, я никогда не пробовала засунуть в нее телегу.

      Уха вышла наваристая и на удивление вкусная. Галантно уступив даме тарелку и ложку, Эскель, довольно причмокивая, осторожно потягивал уху из кружки.

      — Вот мне что интересно. Ты сказала, что в зачарованной сумке нет ничего особенного. Я так понимаю, что это для чародеев ничего особенного.

      — Да, это очень распространенное и совсем несложное колдовство.

      — Так почему же таких сумок нет у кметов, везущих зерно на продажу? Ну ладно, к примеру, у кметов денег на колдовство не хватит, но как насчет зажиточных купцов?

      Фрейя поболтала ложкой, то ли выискивая кусочки рыбы, то ли собираясь с мыслями.

      — Был такой чародей — Ортолан. Гроссмейстер магии, настоящая легенда, как Тиссая де Врие или Хен Гедымгейт. Так вот он был совершенно одержим идеей магии для всех и каждого, и пусть никто не уйдет обиженным. Сидя в своей лаборатории в замке Риссберг, Ортолан все время изобретал что-то, что должно было способствовать всеобщему достатку, комфорту и счастливой повседневности. Но вот беда — ни одно из его изобретений не шло дальше стен Риссберга. Все, что должно было бы быть простым и массовым, оказывалось невероятно сложным и дорогим в производстве. И знаешь почему?

      — Почему? — прищурился Эскель.

      — Представь себе, его же собственные ученики саботировали все его проекты. И представь себе, не из зависти, не из вредности или нежелания осчастливить упомянутых тобою кметов. Я вижу твою усмешку, ведьмак, но, поверь, во всяком случае, если эти мотивы и присутствовали, то не они были решающими. Все дело в том, что любое из подобных магических изобретений можно использовать для целей военных и смертоносных.

      — И что же смертоносного в твоей сумке? — едко поинтересовался Эскель.

      — В моей — ничего, — спокойно ответила Фрейя. — За исключением пары зелий, пуговиц-амулетов и скальпеля, конечно. А теперь вообрази заговорщика, приносящего в такой сумке целый арсенал на прием к монаршей особе. Или, например, контрабандиста, провозящего фисштех. Вора, выносящего из твоего дома все, включая портрет любимого дедушки.

      — У меня нет дома и портрета дедушки, но я понял, что ты хочешь сказать. Оставим все ценное и полезное в руках тех, кому до этого нет особенно дела. Низы не должны мочь, потому что верхи не хотят?

      — Нет, потому что, выражаясь твоими словами, верхи достаточно мудры, чтобы предвидеть последствия.

      — Как во время мятежа на Таннеде?

      Фрейя надолго замолчала, глядя в огонь. По ее лицу невозможно было понять, о чем она думает. Когда она заговорила, ее голос был спокоен.

      — Это совершенно бессмысленный разговор. Здесь, на берегу неизвестной реки, в середине безымянного леса, ведьмак и чародейка пытаются решить судьбу человечества. Тебе не кажется, что мы слишком неподходящие для этого персоны?

      — Мне кажется, что одна, как ты выразилась, персона пытается сейчас уйти от ответа.

      — Просто я не хочу с тобой ссориться, — не стала отрицать очевидное Фрейя. — Ты мне исключительно симпатичен.

      Эскель промолчал, в основном потому, что не знал, что сказать. В наступивших сумерках лица чародейки почти не было видно. Но Эскель почему-то был уверен, что она улыбается. Тепло и мягко, как обычно.

      — Я действительно считаю, что не стоит тратить душевные силы на то, чего мы не в силах изменить. Ни ты, ни я.

      — Ты — чародейка, — сухо бросил Эскель.

      Фрейя тихо засмеялась.

      — Ты меня сильно переоцениваешь, ведьмак. Я простая целительница из краснолюдского города Верген. Я готовлю мази, эликсиры и притирания, принимаю роды, лечу сломанные кости и зашиваю раны. И ничего не решаю.

      — Тогда позволь узнать, что делает простая целительница из краснолюдского города Верген в руинах храма вранов в Маллеоре?

      — Не позволю. Но вовсе не из природной вредности. Это не моя тайна, Эскель, и не мне решать, кому ее можно открыть.

      Эскель покачал головой, однако не стал настаивать. Вновь воцарилось молчание, изредка нарушаемое плеском воды и уханьем совы. Фрейя собралась было идти к реке, чтобы сполоснуть посуду и свой котелок, но Эскель отобрал у нее все и сам спустился к реке. Утопцы на берегах Браа были редким явлением, но чем черт не шутит. Мысль об окровавленных останках чародейки и живописно развешанных по окрестным кустам кишках ему почему-то претила. В реке Эскель с наслаждением умылся, наполнил свежей водой флягу и, стоя у самой кромки воды, немного полюбовался пейзажем. Уже завязывая штаны, он услышал женский крик. Аккурат оттуда, где остался их импровизированный лагерь. На бегу внезапно представил разорванную на части Фрейю и удвоил скорость.

      Живая, вполне здоровая чародейка стояла на большом валуне, в ужасе глядя на что-то у своих ног. Свет костра мешал, Эскель сузил зрачки и облегченно рассмеялся.

      — Гроза главоглазов и отважная исследовательница заброшенных подземелий Фрейя из Вергена испугалась маленькой лесной мышки?

      — Убери от меня эту дрянь! — сквозь зубы процедила чародейка. — Ты же ведьмак, дьявол тебя задери, убей это!

      — Я убиваю только чудовищ. — Эскель схватил мышь за хвост и швырнул подальше в кусты. — Слезай давай, госпожа чародейка. Пора укладываться на ночлег.

      — А если оно вернется? — Фрейя присела на валуне, опасливо посматривая в сторону кустов.

      — Ну, как хочешь, можешь спать прямо тут. Сидя или даже стоя, так сказать, для верности.

      — Я боюсь мышей.

      — А вот это я как раз заметил. Ладно, — вздохнул он, — ляжешь ближе к костру, а я сяду с краю. Если не повезет, утром ты обнаружишь мой обглоданный мышами труп.

      — Очень смешно, ведьмак, очень смешно, — фыркнула Фрейя, слезая с валуна.

      Устраиваясь на плаще, она долго ворочалась, ойкала, вытаскивая из-под себя мелкие сучки и веточки. Уже засыпая, поймала украдкой брошенный Эскелем взгляд, улыбнулась и одними губами прошептала: «Спокойной ночи». Эскель вздохнул и отвернулся.

      «Да что ж это такое? — думал он, глядя на мерцающие бриллианты звезд. — Я знаю ее всего полтора дня, а уже чувствую себя как какой-то затраханный рыцарь. Осталось только начать слагать стихи, тьфу».

      Он закрыл глаза, расслабил лежащие на коленях руки и постепенно, выдох за выдохом, погрузился в медитативный транс. Окружающий мир словно истончился, остались только запахи и звуки. Он ощущал, как хлопает крыльями ночной хищник, плещет хвостом в реке рыба, быстро перебирая маленькими лапками, пробегает лесной грызун. Как спокойно дышит во сне простая целительница из краснолюдского города Верген, потому что знает, что ее сон охраняет ведьмак.