Не было ровным счетом ничего удивительного в том, что село Малые Горки располагалось на равнине. Вокруг не наблюдалось ни малых, ни даже средних горок. Впрочем, нет, горы все же были — вдалеке белели снежными шапками туманные пики Драконьих гор. Но только полный дурак осмелился бы назвать их малыми.

      У околицы сидел бородатый горбоносый старик и меланхолично курил трубку, глядя на заходящее солнце. Чуть поодаль носилась чумазая, босоногая деревенская детвора. Свиньи хрюкали, куры квохтали и исправно клевали зерно из рассохшегося деревянного корыта, собаки столь же исправно облаивали нагло каркающее воронье, не обращая ни малейшего внимания на ведьмака. Первыми его заметили, как и всегда, коты и дети. Эскель спешился, взял Василька под уздцы и, сопровождаемый малышней, неторопливо направился к самому большому дому.

      Судя по всему, солтыс как раз ужинал. Предупрежденный вездесущей детворой, крепкий коренастый мужик вышел на крыльцо, отирая рот рукавом, выглядел он при этом крайне недовольным. Ровно до тех пор, пока не разглядел Эскелевы глаза. Солтыс изменился в лице, изобразив что-то, что при должном воображении можно было принять за радушную улыбку.

      Эскель видел такие улыбки уже сотни раз, поэтому остановился в десяти шагах от него, дабы не смущать и не провоцировать дальнейшие мимические метаморфозы.

      — Это… — изрек солтыс, собравшись силами, перевел взгляд с рукояти мечей на шрам, пересекавший щеку ведьмака. И снова пал духом.

      Эскель спокойно ждал.

      — Это… — предпринял вторую попытку солтыс. — Чаво надо?

      — Говорят, — произнес Эскель с максимальной серьезностью, — говорят, у вас тут какая-то курва коров таскает.

      — Ну таскает, — почему-то совсем сник солтыс.

      А вот это уже было необычно. Эскель слегка прищурился, разглядывая солтыса, и ждал продолжения. Он давно привык к тому, что люди не спешат к нему с раскрытыми объятиями, но вот с тем, чтобы так себя вели в ответ на практически прямое предложение избавить селение от чудовища, он сталкивался крайне редко. Как правило, за этим всегда скрывалась какая-то паскудная история. Солтыс вытер рукой потную лысину и, не поднимая глаз от сапог ведьмака, пробурчал:

      — Ты это, иди своей дорогой. Сами справимся.

      Эскель пожал плечами. Дальше вести разговор не имело смысла. Оставалось только найти пристанище на ночь. Солтыс на вопрос о ночлеге нелюбезно сообщил, что постоялого двора в селе нет, но если кузнец разрешит, то он может поспать в хлеву, и ткнул пальцем в сторону стоящей на отшибе хаты. Эскель нарочито неспешно повел Василька к указанному месту. Он не ошибся, на выезде из села его окликнул давешний меланхоличный старик.

      — Эй, сынок!

      Эскель остановился и заинтересованно поглядел на старика. На вид тому было лет шестьдесят, и по возрасту он вполне годился в сынки и даже во внучки самому Эскелю.

      — Я весь внимание.

      — Не слушай ты этого обалдуя Марека. Он никогда умом не отличался, супротив папаши своего, старого солтыса. Вот то был головастый мужик. Да яблочко от яблоньки, видно, далече упало. Небось от ворот поворот тебе дал, ведьм? А беда-то из-за него у нас приключилась, из-за говнюка этого прижимистого. — Старик помолчал, посасывая мундштук трубки, и вдруг протянул Эскелю коричневую мозолистую руку. — Тадеушем меня кличут. Пойдем ко мне в хату, ведьмак. Лошадку свою в коровнике оставь, там все равно места нонче полно. Курва эта пятерых уже схарчила, чтоб ее.

      — А не ты ли корчмарю Бриггсу тестем приходишься? — спросил Эскель, когда они уселись за широким деревянным столом.

      Молодая девушка, чем-то неуловимо похожая на Марыльку, бесшумно накрыла на стол. Для обычного человека в доме было темно, но Эскель видел, как она, отойдя за печку, осенила себя знамением Вечного Огня.

      — Точно! — обрадовался Тадеуш, ставя на скатерть бутыль с мутной жидкостью и две кружки. — Дык, стал быть, ты из Дубков к нам пожаловал?

      Эскель кивнул и осторожно пригубил самогон. Не потому, что боялся отравиться низкопробной бурдой — ведьмачий организм был приспособлен и к большей отраве. Просто он хотел выслушать Тадеуша на трезвую голову.

      — Ну так слушай сюды. Промышляем мы лесом в основном, и было бы все ничего, но давеча надумал солтыс вырубку расширить. Уж как его охотники наши отговаривали! В один голос твердили, что в чащобе тварюга какая-то сидит и трогать ее ненадобно. Но у Марека же жопа заместо башки. Уперся рогом, и молодняк из тех, что до золота больно охочи, подговорил. Стали они, значит, рубить да в лес углубляться, ну и начали люди пропадать. Да не просто так, а по кишочкам и прочей требухе потом только куски от них находили. Тут бы вырубку и оставить да кого-нибудь из твоей братии ждать. Но нет!

      Изрядно захмелевший и разошедшийся Тадеуш жахнул по столешнице кулаком так, что посуда жалобно звякнула.

      — Знаешь, ведьмак, что этот говнюк надумал, наслушавшись всякого на ярмарке в Маллеоре? Приказал забить овцу, молодцы евойные напихали в нее чемерицы, волчьей ягоды, собачьей петрушки, серы и сапожного дегтя для верности. Тьфу. Ну и оставили на лесопилке. Весь следующий день в лесу что-то так выло, что аж кровь в жилах стыла, веришь?

      — Отчего же не поверить, верю, — скривился Эскель.

      И правда, уже давно то тут, то там появлялись последователи сапожника Козоеда. Самодеятельность такого рода, как правило, приводила только к худшим результатам и скорой насильственной смерти новоиспеченного борца с чудищами. Но об этом народная молва стыдливо умалчивала.

      — В общем, повыло оно да затихло. Ну а через два дня никто из лесорубов не вернулся. Пусть земля им будет пухом. — Тадеуш, крякнув, выпил. — Теперь уж никто в лес и не ходит.

      Старик замолчал. В установившейся тишине было слышно, как судорожно всхлипнула сестра Марыльки.

      — У Кази жених там голову сложил. Да все напрасно, потому как не сдохло оно, а зело обозлилось и теперь подбирается все ближе и ближе. Убей это, ведьмак, ты ведь знаешь, как найти на всяких страховидлищ управу.

      — Я-то знаю, — серьезно сказал Эскель, глянув ему в глаза. — Но вот беда, задаром я шею подставлять не стану. А солтыс ваш вполне недвусмысленно на этот счет выразился. Кстати, а почему он отказывается?

      — Этот курицын сын решил, что отравы было маловато и теперь надо просто овечку поболе нашпиговать.

      — Есть у меня подозрение, что это не поможет, — хмыкнул ведьмак.

      — То-то ж и оно, — грустно подтвердил Тадеуш. — Послушай, Эскель, вижу же, хороший ты мужик, убей эту суку, а я уж с оплатой подмогну. Супротив всего народа этот жмот Марек не пойдет. Как увидит, что ты гадину завалил, тут уж и деваться ему будет некуда.

      Эскель потер шрам на щеке, задумавшись. С одной стороны, он почти был уверен в том, что за чудище терроризирует жителей села, и вполне мог бы его убить. С другой стороны, он был, безусловно, хорошим, но весьма небогатым мужиком. Он вздохнул.

      — Прежде чем я что-то решу, мне надо побольше разузнать. Кто-нибудь видел, как оно нападает на скотину?

      — Я видел, ведьмак, но рассказать толком не смогу, не обессудь. Помню токмо, как тень какая-то появилась, будто небо тучей заслонило. А потом визг, да такой, что аж уши заложило. Ну, я в кусты шмыгнул, под корягу какую-то влез и сидел там, пока все не стихло.

      — Завтра на рассвете покажешь мне, где именно все приключились.

      Тадеуш осоловело кивнул, чуть не угодив носом в тарелку. Подошла Кази и что-то прошептала ему на ухо, Эскель не стал вслушиваться. Старик грозно зыркнул на нее и твердо сообщил, что ведьмак на ночь останется здесь. Затем махнул рукой в сторону широкой лавки, мол, устраивайся. Эскель не стал возражать, спать в хлеву ему совершено не хотелось — на севере даже в мае по ночам было промозгло.

      Конечно же, на рассвете никуда они не выдвинулись — после вечерних возлияний гостеприимный хозяин спал как убитый. Эскель, плюнув на все попытки его добудиться, вызвался помочь Кази принести воду. Поначалу девушка испуганно замотала головой, но он просто подхватил ведра и пошел в сторону колодца. Кази семенила рядом. Она молчала всю дорогу туда и обратно. А он давно уже не имел ничего против молчания.

      Впрочем, после того, как Эскель нарубил дрова и помог починить замок на дверях коровника, она понемногу начала оттаивать. И даже рассказала, как добраться до пастбища, весьма мило при этом бледнея.

      Последнюю неделю погода выдалась сухая, так что трехпалые следы были видны вполне отчетливо: две лапы с характерно загнутыми когтями. «Королевская виверна, — заключил Эскель, поднимаясь с земли и оттряхивая колени, — судя по глубине следа, весьма и весьма разжиревшая на лесорубах. Настолько, что решила выйти из леса. Дуралеи эти мало того, что залезли на ее территорию, а виверны в таком случае атакуют любое существо, даже крупнее себя. Так еще и додумались отравить резистентного к ядам драконида. Да уж, было из-за чего осатанеть. Думаю, они вызвали своим смертоносным агнцем у нее ужасное несварение. То-то она выла целый день, а потом пошла мстить. Вот что случается, когда за дело берутся дилетанты».

      Возникло сильное желание пойти и набить морду солтысу, но быстро прошло. Сейчас важнее было понять, где тварь свила гнездо. Виверны любили обосновываться на возвышенностях, Королевские виверны в обычных условиях не сильно отличались повадками от своих более мелких сородичей. Но были на порядок умнее и хитрее. Так что этой особи ничего не стоило на время затаиться в каком-нибудь овраге. Он посмотрел в сторону леса. Соваться без эликсиров, например той же «Иволги» и «Грома», к разозленной Королевской виверне не стоило.

      Он заметил темный холмик почти на границе с лесом. Это были останки собаки, очевидно, одной из деревенских. Над трупом хорошо поработали мелкие хищники. Но рядом обнаружилось то, что и нужно было Эскелю — хороший такой клок шерсти виверны. Раненая псина явно защищалась с неистовством смертника. Он сосредоточился и принюхался. Прошло уже больше четырех дней, но чем черт не шутит? Постоял с закрытыми глазами, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Напрасно. Запах виверны успел выветриться. Он с сожалением посмотрел на убитую собаку и пошел обратно к деревне.

      Тадеуш уже проспался и, к тому времени как ведьмак вернулся, сидел перед хатой и бодро шушукался еще с шестью мужиками, среди которых Эскель признал только кузнеца. Они коротко, но довольно приветливо кивнули.

      — Ну, что ты узнал? — обратился к нему старик. — Возьмешься за гадину?

      — Возьмусь. Это Королевская виверна. И ваш солтыс здорово ее разозлил. Яды ей не страшны.

      Мужики зашумели. Тадеуш остановил их, сделав знак помолчать.

      — Так сколько ты хочешь за работу, ведьмак?

      Эскель потер шрам и совсем уже собирался ответить: «Двести золотых», но тут увидел мелькнувшее в глубине хлева бледное лицо Кази и передумал.

      — Сто пятьдесят.

      Мужики переглянулись. Вперед вышел крепко сбитый черноволосый кузнец и протянул Эскелю большую, всю в ожогах и шрамах, руку.

      — Добро, господин ведьмак. Токмо вы уж эту стерву прибейте. Да так, шоб побольнее ей было. Сынку моему всего двадцать было. Собирался осенью свадьбу с Кази справить. Отомстите, господин ведьмак, пусть его душа будет спокойна.

      Эскель сдержанно кивнул, пожимая его ладонь.

      Виверны были дневными хищниками и в темноте видели плохо, так что ведьмак собирался наведаться в лес именно ночью. Время до заката он провел в просторном хлеву. Раздевшись до пояса и повязав на глаза тряпицу, в сгущающихся сумерках кружился в схватке с воображаемым противником, настраиваясь на нужный лад перед встречей с виверной. Выпад, финт, перекат, сменить руку — и снова выпад, финт, перекат.

      Легкие шаги он услышал еще до того, как она подошла к двери, но сделал вид, что ничего не заметил. Обтерся влажным полотном и потянулся за рубашкой, уверенный, что она не осмелится подойти. Но она все же осмелилась. Зашелестел сброшенный плащ. Эскель медленно развернулся. В полумраке белела обнаженная кожа, серебрились распущенные волосы. Он сглотнул.

       «Не надо. Все, что ты навоображала себе, — все неправда. Завтра ты об этом будешь жалеть. И я тоже. Поэтому я поглажу тебя по голове, возьму за руку и отведу в хату к твоему отцу. Ты станешь плакать в подушку, но потом поймешь и будешь благодарна. Потому что я в четыре раза старше тебя и мудрее», — хотел сказать Эскель, но не успел.

      У Кази были мягкие податливые губы, она пахла солнцем и теплым хлебом. Прижимаясь щекой к его здоровой щеке, прошептала едва слышно: «Пожалуйста», обнимая. Тело мгновенно отреагировало на ее близость. Эскель сжал зубы.

      Отстранился, игнорируя вожделение, крепко взял за руку и молча отвел в дом. В конце концов, он был в четыре раза старше и мудрее.

      Долго еще сидел на крыльце, глядя на восходящую Луну. В воздухе ему то и дело чудился запах ромашки.