Девушка, сидевшая в кресле перед массивным столом из темного дерева, старалась на «членов жюри» не смотреть, потому что среди них были кадры, давившие на психику. Чего стоила женщина неопределенного возраста – от сорока пяти до всех шестидесяти, которая смотрела на нее холодно, без личного интереса. Не самым дешевым был взгляд и той, что сидела в середине, за самим столом, вытянув руки с крупными ладонями. Она вертела в пальцах дорогую ручку, смотрела в блокнот перед собой.
Самой ненавязчивой и располагавшей к себе была не слишком молодая, но не такая «самодостаточная» дамочка среднего роста, средней комплекции.
Магда молчала, она редко задавала вопросы будущим работницам нового интерната, и вопросы эти чаще касались отношений с воспитанниками, отношения преподавательницы к самим воспитанникам, к детям в целом. Шарлотта Бишоп, решившая постепенно отойти от дел лет так через десять-пятнадцать, если повезет, стала инициатором и частичным спонсором нового интерната в другой части страны, вовсе не на острове, а на самом материке. Но она лишь подала идею и помогла финансово, а вот кандидат на директорское кресло был достойным во всех смыслах.
Дитер со временем канул в неизвестность. Впрочем, неизвестность была известна, после строгого скандала на тему «нам нужен не сексопатолог, а экзорцист» он оставил все, как настоящий джентльмен, оставил обе машины, дом и пропал.
Одиноко Нэнэ не было, это же он сам предложил пойти к сексопатологу, если у Хайнца наметились какие-то проблемы. К определенному моменту их совместной жизни он стал ныть по поводу постоянной компании двух не слишком сдержанных на язык личностей в их доме. Личности ему были практически родные, но это казалось хуже, чем жить в шведской семье – постепенно надоедает до зубовного скрежета. Нэнэ выбрал постоянных привидений, предпочел их живому человеку, нытику и, как выяснилось с возрастом, скряге. Единственным, от чего он страдал, был недостаток приключений в интимном плане, в остальном его все устраивало.
Дитер тоже недолго оплакивал потерю, к двадцати восьми годам он заметил, что малоподвижное лицо его начало уничтожать, а не возбуждать. Нэнси был безупречным, конечно, но слишком уж переделанным. Хайнц сорвался в истерику как раз тогда, когда нашел фотографию еще из Стрэтхоллана, увидел там «готенка, странного Меркурия, любившего кружева под балахонами и чулки». От лица того Нэнси в конечном итоге не осталось ничего, нос был удлинен, утончен, губы переделаны, их уголки – исправлены, контур вытатуирован перманентным макияжем, как и брови, скулы не позволяли даже предположить, что когда-то у Нэнэ были милые щечки и ямки на них, когда он улыбался. Теперь его улыбка напоминала то ли лягушачью, то ли улыбку сумасшедшей отрицательной героини из какого-нибудь блокбастера и требовала немалых усилий к воспроизведению.
Одри и Гаррета все устраивало. Их постоянство и несокрушимая любовь к «готенку», позволившему им продолжить жизнь рядом с ним, подпитывавшему их своей странностью, и стала решающим словом в вопросе: «Кого бросить».
Сомори закончил педагогический, прошел стажировку, правда не знал, зачем ему все это было нужно. И когда Шарлотта, поговорив с вышедшей на пенсию мисс Батори, предложила ему просто попробовать заняться интернатом, посвятить себя тому же, чему посвятила она, он согласился, не думая. Гаррет плакал, Одри сомневался, что что-то получится. Но Нэнси удивил всех, он не просто взялся за это дело, он сразу выставил условия, что правила будут изменены, глупые традиции – исключены, некоторые особенности – забыты. Мисс Бишоп в тот разговор подняла руки, сдавшись, покачала головой и сказала, что он волен делать все, что пожелает. Она – всего лишь владелица этого интерната по документам, спонсор, а он – официальный директор и может делать, что ему вздумается, что не воспрещается законодательством страны.
Гаррет заметил, что выражение немного резинового лица изменилось в тот раз, Одри тоже решил, что нельзя было допускать этого чудика в черном к детям, пусть он сам и выглядел по сей день, как восемнадцатилетний подросток. Гаррету повезло чуть больше, но и он теперь смотрелся рядом с Нэнэ, как просто эффектный мальчишка.
Нэнэ всегда мечтал о собственном интернате, он вспомнил, как в шестнадцать лет, лишь потеряв мать и попав в Стрэтхоллан, он возненавидел его традиции, глупые правила, которые можно было обойти проще простого. Его смущала даже не раскованность учеников, его смущали поблажки в отношениях между ними. Можно было кого угодно зажать в туалете и избить, можно было затащить кого угодно в кладовку и даже изнасиловать, можно было все, что приходило в голову. Он ненавидел этот зверинец, терпеть не мог овчарню с лающими псами, как тот же Боргес, тот же Андерсен. Они давили всех своим авторитетом и своим гонором, они просто уничтожали на корню тех, кто был слабее. В общем, Нэнэ был прав, Стрэтхоллан жил по принципу волков – один за всех, все за одного, даже если всем не нравится вожак. Вожак волен делать все, что захочет, но отвечает за всех сразу, и если он со своей работой справляется, все вынуждены слушаться.
Нэнэ противопоставлял себя этому стайному инстинкту изначально, потому и был одиночкой до появления новичков. Потом все просто пошло крахом, переходный возраст, приставания, извращения, о которых Одри никак не мог перестать напоминать, Гаррет, к которому он по глупости и юности приставал сам… А еще он терпеть не мог традицию «планетария» в Стрэтхоллане, которая вынудила его быть «Меркурием». Он ненавидел планету Меркурий и все, что с ней было связано, вообще ненавидел астрономию, космос, солнце, луну.
Он обожал море и закаты.
И место они с мисс Бишоп выбирали вместе, руководствуясь его интересами. Новый интернат решено было установить на материке, вдалеке от населенных пунктов, как и Стрэтхоллан, чтобы не было ни малейшего влияния окружающего мира на воспитанников. Шарлотта все еще оставалась женщиной старой закалки и считала, что ученики должны думать только об учебе и, в крайнем случае, друг о друге, но никак не о шумном социуме. Социум – потом, после выпускного.
Нэнэ не спорил, он был неофобом, домоседом и тоже терпеть не мог людей, а потому предложил не тратить финансы на строительство нового интерната, а просто выкупить уже никому не нужный и упавший в цене домик… Тогда это показалось смешным, но когда он разозлился и сам нашел подходящий «домик», Шарлотта признала – идея была неплохой. Особняк пытались продать долго, упорно, но он был слишком большим для семей обыкновенных трудяг, бизнесменов. В то же время, очень богатые люди не желали его покупать в связи с удаленностью от ближайшего поселка, не похожего даже на город, на два часа езды. Да и прислуге таких богатых людей не улыбалось мотаться в город по каждой необходимости, тратя четыре часа только на дорогу. И что им было делать со «Скорой помощью»? Они бы просто не доехали вовремя.
Интернат мог нанять собственных врачей, медсестер, которым обеспечивали жилье, а потому мисс Бишоп сдалась и дала согласие на покупку, на ремонт, переоборудование комнат и всех помещений. Особняк был здоровый, с атриумом под стеклянной крышей. Он был малюсеньким, но в середине стоял неработающий фонтан, который очень хотелось увидеть в работе.
Нэнэ был в восторге, Шарлотта сама удивлялась, какой энтузиазм ее бывшего ученика захватил. Он чуть ли не пищал от удовольствия, когда впервые осмотрел получившееся творение. Ничего вычурного, ничего слишком красивого, все строго, но не было в этом интернате никакой строгой серости, как в Стрэтхоллане. Паркет был темно-вишневого цвета, благородного, ковры пусть и жесткие, с коротким ворсом, расстеленные вдоль коридоров, но тоже темно-багровые, коричневые, а не черные, не тускло-синие. Не было холода, не смотря на то, что стены интерната снаружи стали светло-серо-бежевыми, да и крыша яркостью не отличалась.
Он любил смесь готики с ампиром, а потому все его мечты сбылись, все прочитанное в любовных романах и ужастиках воплотилось в реальность. И он в этой реальности был практически королем. Магда, которой предлагалось сменить место работы и помогать «бедняге» на первых парах, не могла не умиляться его поведению. Она его помнила совсем юным и глупым, наивным, пусть и слишком пошлым в некоторых моментах. И вот теперь «ЭТО» выросло в неплохого человека с огромными амбициями.
Магда думала, что мисс Бишоп сделала правильный выбор, решившись на создание еще одного интерната. Стрэтхоллан постепенно угаснет, остров теряет популярность с каждым днем, не говоря уже о годах, а сама Шарлотта вот-вот устанет от своей ответственной должности. Нужны амбиции, нужна молодая, горячая кровь, нужно новое место. А новому человеку вряд ли понравится старый Стрэтхоллан, его слишком долго придется обживать и менять под себя, так что Нэнси повезло с абсолютно непорочным местом жительства и работы. Еще Магде казалось, что Нэнэ – самый подходящий вариант, и если сначала весь преподавательский состав Стрэтхоллана поразился решению директрисы, то потом стало ясно – мисс Бишоп не очень-то любила мужчин. Она воспитывала юношей, но мужчин-преподавателей не любила, а смерть Гаррета ее убедила в том, что мужчина-учитель ни к чему хорошему никого не приведет, только развратит и испортит.
Нэнэ мужчиной был только анатомически, склад ума у него был израненный мистикой, «любовью» с Дитером, жизнью с ним, психика стала не мужской и не женской, какой-то бесполой. Он уж точно не стал бы никого развращать, мысль о юных мальчиках ему не была противна, но просто не прельщала. А уж подумать о том, чтобы приставать к старшеклассникам с целью самому стать для них «женщиной», Нэнэ вообще убивала, доводила до смеха. Гаррет злился, когда услышал, что Магда шутила: «Да уж, Нэнэ – не Гаррет, он вам тут дров не наломает, все будет в порядке». Но Одри тоже согласился, ведь каким бы двуличным, хитрым и противным ни был Сомори, он был холоден и спокоен, а директор должен быть именно таким.
И сейчас Нэнэ сидел за столом, в винтажном кресле с лихо закрученным каркасом спинки, с резными ножками. Он сидел, расправив плечи, но поставив локти на стол и склонив голову чуть вправо, глядя на свои руки с ногтями, покрытыми черным лаком, как всегда. Традиция не менялась из года в год, пусть даже он становился старше. Пластическая хирургия способна на все, и в сравнении с той же Магдой он выглядел, как двадцатилетняя девица. Ладно, не двадцати, а двадцати трехлетняя.
Шарлотта до сих пор не знала ничего о привидениях, тем более, о привидении Гаррета. А они стояли за спиной Нэнэ, Гаррет прислонился бедром к креслу собственной матери, скрестил руки на груди, Одри прижался спиной к шкафу во всю стену.
- Она ничего, - заметил Андерсен, тоже глядя на девушку, претендовавшую на роль учительницы пения. Нэнэ изначально был против пения, как урока, ведь мисс Батори так и не смогла его заставить заниматься музыкой, но Шарлотта настояла на этом предмете, как на обязательном, и он смирился, предвкушая единоличную власть за исключением чертовой музыки. В конце концов, ему выбирать, какие именно песни будут в учебной программе. И будут ли они вообще.
- Да, твои ученики тоже так решат, - хмыкнул Боргес, рассматривая скромно перекрещенные ноги девушки. Она не закинула ногу на ногу, она просто перекрестила лодыжки, как леди. У нее были длинные, медово-русые волосы, они от природы вились легкими кольцами, аккуратный, ненавязчивый и очень естественный макияж, опрятный костюм, юбка нужной длины…
В общем, Нэнэ она раздражала. Он в данный момент вообще пытался придумать, что делать со своей внешностью и как объяснить ее будущим воспитанникам. Это будет ад в первые дни и недели, ведь ученики будут смешанными – кто-то из приютов, кто-то только выдранный из лап пьющих родителей, из неблагополучных семей. Кто-то просто потерял родителей и вместо отправления в приют получил шанс оказаться в Дримсвуде. Но факт – никто из них не поймет вида «директора», если он скажет: «Да, я мужчина».
Нэнэ решил просто не признаваться в этом. Одри с Гарретом знали, что его беспокоит, но не вынуждали оборачиваться и заговаривать с ними, они не могли читать мысли, но чувствовали малейшее изменение его настроения.
- Ты можешь просто представиться в первый день, на собрании, а потом сказать, что они могут называть тебя только директором, - предложил Одри резонно.
- А почему такая строгость вдруг? Они не поймут, точно спросят, - хмыкнул Гаррет, но тоже подумал, что смысл есть.
- А кто им станет отвечать? Он – директор, он не обязан обсуждать свое решение со своими учениками. Хочется ему, чтобы его звали «Директор», и все тут. В конце концов, это круто звучит.
- Почему не «Директриса»?
- Потому что слово глупое, - Одри засмеялся, сжал кулак, стукнул им по кулаку Андерсена, они ухмыльнулись и снова уставились на «музыкантшу» в кресле. Она еще не поняла вообще, с кем ей предстоит работать, но почему-то думала, что с женщиной, у которой на затылке красовался строгий пучок. Волосы мисс Бишоп были так сильно стянуты, что не было возможности хмурить брови и морщить лоб.
- Если я скажу, что вам придется сменить форму одежды на весь день, а не только на рабочие часы, что вы об этом подумаете? – вдруг подала голос та дама, насчет половой принадлежности которой Ильза начала сомневаться. Ее ввела в ступор шея, которая хоть и была длинной, изящной, но выглядела крепче, чем у девушки, да «она» еще и подняла на несколько секунд голову… Еле заметный кадык заставил серо-голубые глаза кандидатки округлиться, но она быстро отвела взгляд и посмотрела «ей» в глаза. Лучше не стало, потому что они были слишком темными, темнее, чем волосы, почти черными. Нэнэ вопросительно поднял брови, нарисованные идеальными дугами.
- Она еще и тормоз, - со вздохом заметил Гаррет, его вздох передался Сомори, и он щелкнул ручкой, коснулся листа в блокноте, где от скуки рисовал цветы и глаза без лиц. Он хотел просто нарисовать еще что-нибудь, а Ильзе показалось, что насчет нее сделали какие-то выводы, и она спохватилась.
- Я… Я сменю, конечно, - она закивала.
- Вы не спросите, почему? – он уточнил, подняв только взгляд, а не голову.
Ильзу опять заклинило, она гадала, все лицо переделано, или не все, может, только нос и скулы? Нет, с перегородкой между носом и верхней губой тоже что-то намудрили, слишком уж красивые были губы…
- Простите, я слишком тихо говорю? – Нэнэ не удержался.
- Нет-нет, - она потрясла головой, опомнившись. – Да… Нет. В смысле… Да, я спрошу, почему. Но не потому, что я не согласна, просто из интереса, - она неловко улыбнулась, теряя весь свой пафос.
Она ненавидела такие моменты, терпеть не могла устраиваться на работу. Ее отшили уже в трех интернатах, один из них был женским, вот этого она вообще не поняла, но на собеседовании в Дримсвуде оказалась в длинной юбке именно по этой причине.
И, кажется, опять пролетала, как Мюнхаузен на ядре.
- Не хотелось бы вас обидеть, но учиться здесь будут мальчики и юноши от двенадцати до девятнадцати лет включительно. И сами же понимаете, у тех, что постарше, интерес будет совсем не к музыке, а к вам лично, - Нэнэ не смотрел на нее, пока это говорил, он ухмылялся чуть кривовато, выводил крючки в блокноте левой рукой. Шарлотта покосилась на Магду, улыбнулась едва уловимо, мисс Мэдли согласно и чуть заметно кивнула.
Нэнэ был безупречен, пусть и немного ревновал будущих учеников. Он ревновал их внимание к какой-то юбке.
- Интересно, она понимает, что от ее ответа зависит твое решение? – Одри тронул Нэнэ за плечо, Гаррет внимательно, в упор и очень пытливо, застывшим взглядом смотрел на девушку. Ей на миг показалось, что в отражении стеклянной дверцы шкафа она увидела двух лишних парней, которых на самом деле не было.
- В принципе, она нормальная, - выдал он тихо. – Духи не сладкие, почти незаметные, а это правда бесит во всех училках. Меня бесили духи нашей француженки. Одета не вызывающе, глаза не… Прошу прощения, не как у шлюхи.
- Ты такой скромный стал, - Одри выгнул бровь скептически.
- Столько дам вокруг собралось, стремно матом ругаться, - мерзко передразнили его тут же, Боргес замолчал.
- Так как? Что будем делать с вашим, так сказать, амплуа прекрасной дамы? – Нэнэ заставил себя это выдавить, сдобрив юмором, чтобы девушке не было так неприятно. Они были практически ровесниками, только она – чуть помоложе. Да и оказалась она сейчас не в положении хищницы, а в положении жертвы, вынужденная отвечать на вопросы, а не задавать их. – Ведь в правилах нашего заведения указан запрет на отношения между учениками и преподавателями.
- Конечно-конечно, - она закивала быстро, почти возмущенно округлила глаза. – Я и не думала ни о чем таком.
- Ты ее уже взял, - сообщил Гаррет и хлопнул Нэнэ по плечу.
- Почему это? – Одри задал вопрос самого Сомори, так что тот вслушался.
- Потому что он спросил «Что будем делать», а так не спрашивают у того, кого уже отшили. Он уже обсуждает с ней решение проблем, так что она может расслабиться. Сейчас зависит все от ее ответа, правда, - Гаррет опять уставился на Ильзу.
- Разумеется, я сменю стиль одежды, она ни в коем случае не будет вызывающей даже вне учебного времени, но если появится какой-то личный интерес, я думаю, я смогу направить его в нужное русло. Сами же понимаете, - она улыбнулась, поразившись внезапному, машинальному рефлексу флирта и небольшого кокетства.
Черт возьми, она кокетничала с женщиной?.. Или, все же, прорывались природные мужские флюиды, исходившие от будущего директора? Это точно был мужчина, как бы странно он ни выглядел, как бы ни был он переделан хирургами.
- Нет, не понимаю, - оборвали ее мрачно, Одри улыбнулся так вдохновенно, будто стихи о наркомании читал, медленно повернул голову, посмотрел на Гаррета. Тот закатил глаза согласно.
Нэнэ в своем репертуаре. Презрение к женщинам, некоторая брезгливость по отношению к ним, страсть к их унижению, наглость, любовь к резкому обрыванию всех порывов чужой души. Гаррету вспомнился Доминик, его опять затошнило.
- Грубо говоря, если ученик станет проявлять ко мне интерес не как к учителю, я постараюсь направить его внимание к предмету, который преподаю.
- Каким образом? – усмехнулась уже Шарлотта.
- Я же женщина, - Ильза повела плечами плавно, как тому же Нэнэ никогда не удавалось. – Обещать – не значит сделать, - в ее словах открыто видно было фразу: «Я пообещать-то ему могу что угодно, а вот на деле он просто станет усердно пахать на уроках музыки и за пределами учебной программы, станет просто Моцартом, я вам обещаю».
- Я надеюсь, это не касается ваших обещаний по поводу одежды, - заметил Нэнэ тихо, еле слышно.
И Ильза не услышала уничтожающего ее: «Спасибо, вы свободны, мы вам позвоним». Она округлила глаза и задала дурацкий вопрос.
- Я принята, да?
Нэнэ поднял брови, поднял на нее взгляд и медленно, почти по слогам произнес.
- Приняты. Мы вам позвоним.
У нее внутри все оборвалось, она встала из кресла, чуть заметно кивнула, собралась уходить, но он все же пояснил.
- Занятия начнутся шестнадцатого числа, так что мы вам позвоним накануне, вдруг ваше решение изменится.
- Нет! Нет, не изменится, - она опомнилась, исправив эмоциональный возглас. – Спасибо, я буду очень ждать вашего звонка, - с улыбкой будущая учительница вышла за дверь, ни разу не повернувшись спиной.
- Милая девушка, - наконец ласково, беззлобно выдала Магда.
- Да уж. Неплохая, не испорченная, хоть и молодая, - согласилась Шарлотта, все еще переживая. Она сама никогда не брала таких молодых и красивых в учителя, ведь понимала, что у парней бушуют гормоны, они же с ума свихнутся. А что Нэнэ? Он вообще новичок в этом деле, пусть и педагог по образованию, окончил университет, зря времени после интерната не терял. Но, в конце концов, он мужчина, наверное, сможет сделать то, чего не смогла она.
- И красивая, - заметил он, опять черкая в блокноте. – Все на сегодня?
- Да, это была последняя.
- В смысле, вообще все? Больше никаких собеседований? – с надеждой уточнил он. Это оказалось так скучно и противно, что не хотелось повторять еще хоть раз.
- Никаких, - успокоила его Магда с улыбкой, но когда будущий директор встал из кресла, умиление куда-то пропало, она никак не могла привыкнуть к его виду через столько лет. Магда не встречала его ни разу после выпускного, к тетке он не ездил, только она иногда приезжала навестить их с Дитером. И для Магды его вид сначала стал шоком – рост, перекроенное лицо, длинные, гладкие, как смола, волосы, обычно либо распущенные, либо заплетенные в сложную косу. Привычным, наверное, был только макияж, ведь он и в Стрэтхоллане всегда ходил с черно-белой «маской». Правда теперь маска стала профессиональной и куда более красивой, но легче на него смотреть такой воспитанной даме, как Магда, не стало.
«Подрос мальчик» знатно, да и каблуки вполне мужских казаков добавляли добрых восемь сантиметров, так что о люстру Нэнэ вполне мог приложиться лбом в потемках, а до потолка было рукой подать.
Слава богу, в особняке, ставшем интернатом и будущим домом для больше сотни юношей, потолки были высокие.
* * *
В жизни Магды это была не первая поездка в роли сопровождающей с автобусом новеньких старшеклассников. И она надеялась, что это будет не последняя ее поездка, но сидела недалеко от водителя, облокотившись о поручень перед собой, прямо перед единственной дверью автобуса, и думала о странностях.
Эти мальчишки были не похожи на тех, что она видела впервые в своей жизни, когда только начала работать в Стрэтхоллане. Они не были похожи ни на тихих умников, ни на отвязных хулиганов, которых она видела после. Они не разговаривали, но их тишина не напоминала гробовое молчание, они переглядывались, но тут же опускали взгляды, будто им стыдно было заговорить.
Обернувшись в третий раз и уловив очередной такой опущенный взгляд, Магда подумала, что это выглядит, будто мальчишкам заклеили рты супер-клеем, а сказать очень хочется, и они пытаются выразить это взглядами.
Они были очень… свежими. Или все дело было в их манерах, но ведь целая толпа не может иметь одни и те же манеры, так что дело было в чем-то другом.
Они едва только тлели, еще не разгоревшись, а парни, знакомые Магде раньше, приезжали в Стрэтхоллан уже погасшими. Эти новички верили, казалось, во все, что попало, в привидений, в левитацию, в дружбу и даже в такую фантастическую чушь, как любовь. Ученики, виданные Магдой раньше, не верили вообще ни во что, не считая самих себя, интим считали способом получения удовольствия, а любовь – бредом.
Но будь на ее месте в этот момент Шарлотта, она точно подумала бы и о тех парнях, среди которых учился ее настоящий сын. Те парни были по-настоящему невинными, а ехавшие в Дримсвуд – просто непорочными. Парни прошлого века понятия не имели об «этом», лишь слышали пару раз и представляли что-то запредельное. А эти мальчишки про «это» знали все, не пробовали лишь по вине возраста и отсутствия возможностей. Но всякое «не» сохраняется до поры до времени.
В воздухе повис интерес. Магда еле сдерживала улыбку, кусая щеки изнутри, стискивая зубы, стараясь смотреть вперед. Она любовалась пейзажами, роскошным видом открытой местности. Несколько лет гниения в холодном, мрачном Стрэтхоллане, его тучах и дождях обернулись желто-розовым закатом, огромными, пушистыми, но гладкими и будто ванильными облаками, плывшими по яркому небу нежно, но быстро. Небо было в этом месте бескрайним, дорога не просто струилась вперед по плоскости незасеянных полей, как на острове, она устремлялась вверх, а потом вниз. Дримсвуд стоял на возвышении, но за «краем» был не обрыв, а песчаный спуск на берег, который лизали мягкие волны.
Магда была безумно благодарна бывшему воспитаннику за то, что он выбрал именно это место, этот особняк. И будущие ученики, даже самые грустные и обездоленные, сидевшие с кислыми лицами, заплаканными глазами, согревались в этом теплом свете. Лес тоже был, но он не казался черно-синей стеной, это были легкие, светло-зеленые деревья с пышными кронами, стоявшие вдалеке, а не прямо вдоль дороги, на «краю» их просто не было. Стена деревьев ограждала задний двор интерната, но его фасад выходил на море, на небо, на всю эту красоту.
Парни в автобусе не знали, чего хотели больше – есть, спать или просто погулять по окрестностям, потому что никто никого еще не знал, знакомиться было глупо и стыдно. Что, подойти и сказать: «Привет, давай знакомиться»? В семнадцать и только что исполнившиеся кому-то восемнадцать лет? Ну, да, конечно, еще чего. Не было и враждебности, потому что большая часть старшеклассников, в отличие от принятых в интернат малышей, не росли в приютах, а лишились родителей недавно. Большинство, но не все. В отношении малышей все сработало обратным образом лишь потому, что Нэнэ и самому близка была тема интерната, он не хотел, чтобы такие малявки страдали, вырастая в жутких условиях государственных приютов в чудовищ, вроде Гаррета и Одри. Пусть лучше будут сразу в месте, где он попробует сделать что-то, чтобы не вырастить их моральными идиотами, скупыми на эмоции и не способными испытывать что-то, кроме ненависти.
Глаза у них блестели, но были чуть сонно прищурены, лица серьезны, но не холодны, а расслабленны, томно разморены не жарой, а теплом, и Магда сама очаровалась постепенно этим настроением, умиротворяющей тряской автобуса, не прыгавшего на ямах, а просто качавшегося по мере движения. Главное – чтобы не заснул водитель…
Фрэнсис Фицбергер тоже немного расслабился в этой атмосфере и начал постепенно выходить из ступора. На вокзале он плакал, это видели все, но никто ничего не сказал, просто сделали вид, что не заметили. Он перестал рыдать только тогда, когда подтянулось уже больше двадцати человек, привезенных в синих фургонах от приютов. Его привезла тетка, так и не решившаяся стать опекуншей после смерти матери. Фрэнсис не винил ее, но не мог сказать, что не обиделся. У нее и так было трое детей, две невестки, один зять, четверо внуков, муж… Куда бы она дела еще и сына сестры, непонятно было даже ему самому. Но интернат, пусть и разрекламированный до предела, ему казался чем-то средним между тюрьмой и армией.
С ним сидел парень, который выразительнее всех смотрел на его рыдания на вокзале, на его просьбы подумать еще раз, обращенные к тетке. У нее сердце разрывалось, но она уехала и обещала навестить его.
Он не верил, у него не было истерики, но вдруг пришла жалость к самому себе, он жалел себя за то, что ему пришлось столько всего вытерпеть за одно несчастное лето. И слезы текли как-то сами, что в данный момент было заметно по покрасневшим векам. Странно, но его это не испортило, всему виной был тип лица. Сидевший рядом Эйприл Кле, мечтавший сменить имя и фамилию, на соседа не реагировал совершенно, он поставил локоть на узкий подоконник огромного окна, заткнул уши наушниками, закрыл их пышными, но не слишком длинными волосами, смотрел в окно и чуть заметно двигал плечами, еще незаметнее – торсом, будто пританцовывая в такт музыке. Он иногда оборачивался, будто просто посмотреть вокруг, но на самом деле смотрел на задний ряд, сплошной и буквально забитый парнями-картинками. Они все не были моделями, не были потрясающими красавцами, но были такими взрослыми на вид, что Эйприл, давно определившийся со своими предпочтениями, надеялся на внимание хотя бы одного. Ну, хоть на один взгляд. Хотя бы случайный.
Ну пожалуйста.
На него никто не смотрел, смотрели все на Фрэнсиса, и даже соседство с ним не очень срабатывало, как пиар-ход под названием «присоседиться к чужой славе».
В голову Фицбергера такая ерунда, как гомосексуализм, не забредала совершенно, но когда его сосед с прической, как у неформальной девчонки, наконец добился своего и получил по затылку комком бумаги, до Фрэнсиса резко дошло. До него дошло резче даже, чем если бы по затылку прилетело ему, и не бумажкой, а носком с песком.
«Интернат. Мужской интернат. Мужской, закрытый интернат, полный парней до девятнадцати лет включительно. Никого на расстоянии… Сколько километров в двух часах езды на довольно большой скорости?»
Он не мог посмотреть на спидометр, но мог увидеть реакцию Эйприла на «приставания», а она его убедила в том, что он не ошибся.
Гомосексуализм. Жестокий и неведомый зверь, приветливо махавший ему из ближайшего будущего.
Кле не заметил, как его сосед по автобусному месту снова не удержался, и по его щекам прокатились две слезы. Так не могло быть, не могло случиться так, что ему по жизни перестало везти. Но на него, слава богу, никто не смотрел.
Эйприл взбесился, потому что обернулся уже дважды, но не смог понять, кто из наиболее подозрительных бумажки кидал – то ли черноволосый парень с паскудной рожей, то ли скользкий, тощий, но очень высокий тип, то ли безумно серьезный и сонный любитель пирсинга. У него было кольцо в левой ноздре, бусина под нижней губой, прямо в середине, маленькая штанга в брови, цветные «клыки» в ушах, в хряще левого уха красовалось металлическое кольцо. Но это все было ерундой по сравнению со стержнями, торчавшими из щек, прямо под скулами, которые и так были тонкими, высокими и очень выпирали. Блестящие шипы, торчавшие прямо из щек, их просто подчеркивали.
Судя по тому, что он завесился тонкими, вытравленными до цвета стирального порошка волосами, и смотрел в окно, как одержимый природой художник, кидался не он. Эйприл вздохнул, отвернулся, сунул наушник снова в ухо, тронул пальцами лаком залитую до состояния цемента челку, которая все равно разделилась на три хрустящие части и лезла в глаза. Остальные волосы были просто густыми и напоминали гриву, пусть даже и доставали только до подбородка.
- Да достали! – зашипел он, стиснув зубы, сверкнув глазами, схватив упавшую на колени бумажку, развернулся и швырнул наугад, в направлении тощего и скользкого. Он тихо засмеялся, но потом понял, что парень сидит, развернувшись, и смотрит на него. Кидал не он, но все равно стало немного стремно, Эйприл посмотрел на того, что обладал внешностью какого-то отрицательного персонажа из кино. Тот вообще смотрел в окно, но смотрел так заинтересованно, что верилось с трудом. Кле себе мысленно уже поставил диагноз, но отвести свой взгляд от фаната пирсинга не смог бы и строительным краном, потому что все равно на него уставился. Ходячий металлолом тоже смотрел в окно, он сидел рядом с брюнетом, неизбежно сползая по сидению из-за сонной расплавленности всего тела. Эйприл просто не заметил, что уголок его рта был чуть приподнят, как если бы крашеный блондин улыбался. Крашен он был качественно, так что не было того оттенка маргарина, волосы и правда напоминали стерильный бинт своим цветом и легкостью.
- Я тащусь, как смешно, - Эйприл вздохнул, закатывая глаза, отворачиваясь в очередной раз. Он подумал, что если кинут снова, он точно пойдет жаловаться женщине на переднем сидении.
Сзади послышался какой-то шорох, и комок не успел долететь до цели, как Кле уже предусмотрительно и неожиданно обернулся. Челюсть его чуть не отвисла, бумажка ударилась в спинку сидения, а взгляд зафиксировал то, чего просто быть не могло. Рука металлолома упала за его правое бедро, на сиденье, будто мертвая. Эйприл не считал себя сильно умным, но способен был понять, что просто так руки не падают, она была поднята. А если она была поднята, значит, кидал он. Если, конечно, он не поднимал ее, чтобы поправить волосы, покрутить жуткую длинную штангу из хирургической стали у себя в щеке, не делал что-то еще. Он напоминал симпатичного альбиноса из-за бледной кожи, белесых волос и, кажется, темных глаз.
И именно к нему Эйприл решил привязаться, раз уж нашел повод.
- Эй, ты… - шепотом позвал он, даже не стараясь убрать свою челку с правого глаза. Так ему больше шло, он же знал.
- Досадно… - протянул пойманный с поличным блондин, а брюнет ухмыльнулся. Они вообще не были знакомы, да и не собирались знакомиться, но почему-то у таких парней, как заметил Фрэнсис, все шло куда проще и быстрее, чем у других.
- Тебя как на вокзале рамка-то пропустила? Не запищала?
Тощий засмеялся громче, правая рука металлолома поднялась, и бумажку словил уже он, Эйприл уловил, что его перестали замечать, внимание этих двоих на заднем сидении переключилось на них самих. Он снова отвернулся, услышал шепот. Они о чем-то начали болтать. А ведь они даже не были знакомы…
Фрэнсис уныло подумал, что вокруг очень красиво, когда вылез из автобуса. Он по жизни был довольно скромным, тихим. Он не учился так уж хорошо, как ожидали от ботаника, но почти ни с кем не общался, постоянно сидел дома, в школе, когда мать была жива, сидел в одиночестве. И в школьных автобусах его тоже все толкали, вынуждая пропускать вперед.
В автобусе, приехавшем в Дримсвуд, его никто ни разу не толкнул, но он сам не лез вперед, пропуская толпу, высоких парней, которые были старше почти на целый год.
- Ты чего стоишь? – уточнил у него Эйприл, подняв брови, он уже тоже встал и не мог понять, почему любитель поплакать застрял.
Лукас тоже застрял, услышав этот вопрос, он схватился за спинку сиденья справа от него, в его спину врезался Диего – брюнет с таким мерзопакостным лицом.
- Проходи, - металлолом кивнул Фрэнсису на выход. Тот сначала завис, удивившись, потом посмотрел на него, опустил быстро взгляд и все же вылез со своего места. Долговязый Тео решил пошутить, пихнул в спину Диего, тот налетел снова на Лукаса, и выползающий за Фрэнсисом Эйприл чуть не упал. Он даже побагровел от обиды и стыда, что именно его пихнули, но задрал нос очень гордо, отвернулся и пошел за плаксой Фицбергером. Сзади слышались смешки, но никто ничего не говорил, Лукас не стал возмущаться, что его вынудили налететь на этого манерного придурка.
Последние четыре месяца Лукас жил на заброшенном заводе с подружкой, с двумя приятелями и беременной девушкой одного из приятелей. По утрам парни ползали по помойкам, в основном околачиваясь возле ресторанов, которые выбрасывали пришедший в негодность хлеб, возле секонд-хендов, возле тому подобной ерунды. Девчонки, не считая беременной Лиззи, целый день валялись на пледе в парке, продавая разложенные вещи. Люди просто поражали подростков – они покупали то, что другие выбрасывали, но Лукаса и его компанию это уже не интересовало, их все устраивало. Правда устраивало до того момента, как полиция их не просто разогнала, как раньше, а просто поймала и потребовала документы. Узнав, что половина компании еще не достигла даже совершеннолетия, копы вообще взбесились и собирались отправить их по интернатам. Лукасу откровенно повезло оказаться в этот момент в этом автобусе.
Магда поражалась тому, что видела. Трое старших парней с заднего ряда не только сами вытащили все сумки, помогая водителю, но и помогли Фрэнсису, которого еще немного трясло, найти его оранжевый, громадный чемодан. Причем, сделали они все это молча, вообще не разговаривая, даже почти не глядя друг на друга.
Дотащить чемодан до крыльца Фицбергер сам тоже не смог, колес на чемодане не было, а взвалить его на себя семнадцатилетнему парню было сложно, он тащил его волоком, пока не остановился, не пнул подлый саквояж и не приготовился опять себя жалеть.
- Бери за вторую ручку, - Диего не выдержал, поправил на плече свою спортивную сумку, левой рукой взял оранжевую ручку и подождал, пока шокированный Фрэнсис отреагирует. Отреагировал не он, а Лукас.
- Да ладно, я помогу. Не плачь только, - он не удержался, Диего тоже усмехнулся чуть заметно, вдвоем, да еще старшим парням дотащить чемодан до крыльца было намного проще и быстрее. Фрэнсис шел за ними, чувствуя себя неудачником.
- Спасибо, - выдавил он неуверенно, потому что не знал, принято ли вообще благодарить в интернатах. А вдруг его посчитают за последнего слабака и плаксу? Поздно, его уже приняли.
Эйприл его возненавидел тихой ненавистью, пока пер свое зеленое нечто в одиночку, самостоятельно. От колесиков там было одно название, жесткую сухую тропинку они не воспринимали, и пришлось развернуться вперед спиной, наклониться назад и тащить чемодан таким жутким образом. Но это были еще не все разочарования, потому что у крыльца, затащив на ступеньки оранжевую сумку Фрэнсиса, старшеклассники ему наконец представились. Он просто снова сказал «спасибо», а Раппард не удержался.
- Не за что. Обращайся, если что. Я – Диего, - он протянул парню ладонь, Фицбергер ее неуверенно тронул, так что рукопожатие для него оказалось очень крепким, чуть руку не оторвали.
- Фрэнсис.
- И ко мне тоже, не стесняйся, - голос у белобрысого металлолома оказался настолько чарующим, что даже подобравшийся поближе Эйприл вздрогнул. Да что там Эйприл, Магда удивилась. Он был таким нежным, мужским, но не грубым, затягивающим, что хотелось попросить сказать еще что-нибудь. Посчитать до десяти, например. Лучше до ста.
- Хорошо… - Фрэнсис на него посмотрел, пожимая руку, вопросительно, ожидая имени.
- Лукас, - интонация и даже каждый звук имени, произнесенного его же голосом, морально ласкали.
Магда начала плавиться от удовольствия. Пусть эти новички и не знакомились со стихийной скоростью, они это делали.
- Кто еще хочет записаться в свиту нашего сентиментального… Как тебя там по фамилии-то? – Кле выгнул бровь, обращаясь к Фрэнсису. Он не хотел с ним ругаться, но так получилось.
- Фрэнсис Фицбергер, - с достоинством процедил вдруг плакса, с вызовом глянул на Эйприла.
- Эйприл Кле, - парень хмыкнул легкомысленно, отпустил ручки своей сумки и протянул ему узкую ладонь. – В грузчики не нанимаюсь, но другом быть могу, - он усмехнулся, Фрэнсис невольно улыбнулся, Лукас с Диего переглянулись автоматически, уставились на борзую пиявку и зашли в интернат.
- Кле… - передразнил Тео, догнав их. Раппард тоже не выдержал.
- Кто просил лезть, вообще.
Лукас шел молча, он еще не знал, что ему делать. В последние месяцы жизни он чувствовал оглушительную свободу. На него не смотрели люди, они не видели в нем человека и личность, они проходили мимо, как будто его не существовало. Предполагается, что такой образ жизни человек должен угнетать, но ему это нравилось. Не нужно было строить из себя кого-то другого, не надо было притворяться и ставить себя в обществе. Сейчас он тоже не знал, как себя ставить. И он, как Нэнэ, был неофобом, просто боялся всяких перемен, ненавидел строить все заново. И ему не улыбалось налаживать дружбу сразу, с порога, поэтому отношения Фон Фарте и Раппарда начались отдельно, отстраненно от него, Лукас просто прибавил скорости и пошел за проскользнувшей мимо него Магдой.
- Проходите, вот сюда, да. Здесь у нас спальни, занимайте любые, за ужином все расскажут и объяснят, - она улыбалась, причем довольно искренне.
За Лукасом в длинную спальню с двухъярусными кроватями, как в Стрэтхоллане, ввалилась и вся автобусная компания, сколоченная во время перекидывания бумажками. Фрэнсиса благосклонно пустили к стене, позволили приземлиться на нижнюю полку, Диего оставил сумку рядом, но сам решил залезть потом наверх. Следующую кровать, нижнюю ее полку занял шустрый Кле, упав и раскинув руки прежде, чем Лукас успел отреагировать. Он и не стал ругаться, зашвырнул сумку наверх. Тео досталось соседство с каким-то новичком, которого в автобусе они не видели. Должно быть, он сидел где-то недалеко от водителя и Магды. И сейчас он молчал, сев на кровать и вытащив расческу, раздирая и без того ухоженные, гладкие волосы длиной всего до плеч, как у Лукаса. Только у Лукаса была челка, лезущая ему в глаза, а этот парень мог красоваться открытым овальным лицом, большими глазами и бледными, под цвет лица губами. Магда подумала, увидев его в коридоре, что он очень привлекателен, точно имел бы популярность в Стрэтхоллане. Но они в Дримсвуде, и здесь еще неизвестно, как к нему будут относиться. Она понятия не имела, что он – наследник не совсем адекватного мужчины, закончившего свою феерическую жизнь за решеткой за убийство его не совсем адекватной жены, мачехи парня. Он по интернатам мотался последний год и попал в Дримсвуд только по счастливой случайности, ведь ему еще не исполнилось восемнадцать. Все, кто был на грани этого счастливого события, получили такую возможность, дальше как-то не везло.
- Эй, - Тео первым залез наверх, потому что до ужина, как он успел узнать у Магды, оставалось еще полчаса. Но он не удержался, свесился со своей полки, тронул парня с расческой за плечо. – Ты еще что за чудик?
- Я не чудик, - парень отреагировал так серьезно, посмотрев на него, что Диего выгнул бровь, а Лукас усмехнулся. Эйприл не решился смеяться, ему было не по себе в одной комнате со старшеклассниками, он еще не знал, что их запихнут в один класс. – В смысле, меня зовут Глен, - парень наконец представился.
- Понятно, - Тео шепнул. Почему-то все они говорили шепотом, не рискуя не то что орать, а даже голос повысить. – Пацаны. Это – Глен, - многозначительно, но с иронией сообщил он.
- А это что у вас за азиат? – вырвалось у Глена в отместку, он уставился на Лукаса, но тот стоял спиной, не заметил. Раппард подавился жвачкой. Он тоже сначала метался между альбиносом и азиатом, когда решал, кто же Лукас такой, но потом решил не думать об этом вообще.
- Это – Лукас, - по секрету, жутким шепотом засмеялся Тео. – Он не азиат. И не крашеный. Правда?
Лукас обернулся.
- Правда, - он вздохнул. Стоило присмотреться, и становилось понятно, что глаза у него пусть и раскосые, но не темные на самом деле, а просто непонятного серо-сине-зеленого цвета. Да и волосы оказались такими сами по себе, брови тоже, но их не было видно из-за челки.
- Как вы думаете, директорша вообще психованная будет?.. Эта мелкая, как ее… Магда. Вроде ничего такая, нормальная, - продолжал Тео общение, пытаясь хоть как-то народ развести на разговор.
- Узнаем, - Диего пожал плечами, устроившись на своей верхней полке. Он свесился, посмотрел на Фрэнсиса, тот удивленно ответил на этот взгляд. - Не плачешь?
- Нет.
- Просто проверял, - Раппард ухмыльнулся, утянулся обратно.
- Вы что теперь, будете каждую минуту спрашивать у него, не плачет ли он? Ну грустно человеку было, что вы напоминаете? – Эйприл делал вид, что беспокоился за Фрэнсиса, на самом же деле ему просто завидно было, что ему отдают все внимание такие парни. Многие из воспитанников нового интерната были приятными на вид, но Диего был одним из самых симпатичных. И даже он то ли просто издевался над Фицбергером, то ли всерьез не хотел, чтобы он плакал.
- Да ничего, все равно еще долго будут напоминать, - Фрэнсис ответил Эйприлу, и тот окончательно сдулся, понял, что он пролетел абсолютно мимо всех. Глен заметил его разочарование, но промолчал, просто отвернулся и принялся рассматривать красивые, тяжелые занавески на окнах, цветы на широких подоконниках.