Анжело вошел в душевую сразу после окончания фильма, потому что ему было жарко, и он весь измучился в душном зале, где дышала куча народа. Кислорода просто не хватало. И старший Гранат шарахнулся, увидев картину возле стены. Плеер разрядился полностью, вода лилась, а пол и стена были измазаны кровью.
- Господи! – выпалил он, за ним зашел Жульен, который просто хотел умыться, и тоже шарахнулся, взвизгнув.
- Кровь!
- Да ладно?! – не удержался Мэлоун.
- Откуда она здесь?!
- П-понятия не имею, - у парня началось невольное заикание.
В душевую зашла Магда, она видела, что туда едва успели заскочить два ученика, и они еще точно не успели раздеться, чтобы принять душ. А значит, она не нарушает ничье личное пространство.
- Эй! Стоять, мальчики, - она улыбнулась, схватила обоих за локти и вытащила в коридор. – Душевая закрыта, подождите пока, ладно? Рано еще зубы на ночь чистить, скоро ужин, идите в комнаты или погуляйте.
- А откуда здесь кровь? – Анжело пришел в себя раньше, чем довольно слабонервный Жульен.
- Просто один из Турмалинов упал и потерял сознание. Носом кровь пошла, а он еще и висок разбил, потому и кровь.
- Это его в больницу увезли? – выпалил шепотом Янтарь. Магда вздрогнула. Откуда они успели узнать про госпиталь и то, что мисс Бишоп с Нэнэ уехали вместе с Эйприлом в город?
По залу просто пошел слух, как только кто-то случайно расслышал разговор паниковавшего директора с мисс Бишоп.
- Да, его.
- А кто это?
- Эйприл Кле, - просто ответила Магда, решив не вызывать подозрений. Если скрывать имя, они решат, что произошло что-то серьезное.
- А, этот… - Мэлоун понятливо повел плечом, кивнул и решил удалиться первым. Жульен задержался.
- Он правда просто сознание потерял? – он засомневался.
- Да, конечно, - Магда улыбнулась. Ильзу тоже оставили, не взяли с собой, и она заперлась в спальне, чтобы не показывать нервы ученикам и не нервировать их самих. Мисс Ду Мортье осталась с Магдой, чтобы помочь хоть как-то сделать вид, что все в порядке, даже если обоих директоров вдруг не оказалось на месте, они куда-то пропали. В конце концов, они обе – главные воспитатели серьезных интернатов, неужели они не смогут сохранить спокойствие?
* * *
Нэнэ несколько раз проходил мимо палат реанимации, но даже не думал заглядывать или разговаривать с женщиной, сидевшей в коридоре и дожидавшейся результатов.
Его трясло, он уже четыре часа нервничал. Два с лишним часа они ехали не до маленькой деревни, а до нормального города, оставшиеся полтора часа им пудрили мозги в госпитале, пока мисс Бишоп не сказала, кто она такая, и кто он, и кого они привезли. Тут же все засуетились, запаниковали и принялись объяснять, что в данный момент почти все врачи собрались в реанимации из-за двух сирот, привезенных социальной работницей. Нэнэ не заинтересовался, он пошел за каталкой, на которой увезли бессознательного ученика, а мисс Бишоп осталась и просто спросила, что за сироты, что за социальная работница.
У них не оказалось даже определенного интерната, а социальная работница была из тех, что буквально ловят на улице бездомных несовершеннолетних подростков и распределяют их по приютам. Правда она едва успела определить их на временное содержание в государственный приют, до оформления документов в настоящие интернаты. Мисс Бишоп даже удивилась и пошла поговорить с этой женщиной, которая и сидела рядом с реанимацией, глядя в одну точку и злясь, будто ей досталась работа не с детьми, а с демонами. В каком-то смысле они и были неблагодарными демонами.
Как оказалось, эти двое здорово напоминали Лукаса, который последние месяцы своей жизни провел на улице. Вот только он проводил их на поверхности, а они практически не вылезали из-под земли, жили в каких-то катакомбах. И там тоже были беременные девицы, не достигшие и шестнадцати лет, больные всем, чем только можно. Стоило отмыть этих парней и запихнуть в маленькие, но стерильные комнаты государственного «приемника», как они оба сорвались и повытаскивали из отданных им личных вещей то самое, на что тратили все честно и нечестно добытые деньги. Оба сидели на игле, как Одри когда-то, но с чуть меньшим стажем, да и не на таких серьезных наркотиках, как он. Просто запаниковав от «попадалова» в распределитель, они решили пошиковать напоследок, умереть с музыкой, грубо говоря. Правда музыка у них была не такая, как у Эйприла – настоящая и романтичная, а образная, называемая «кайфом». Остатки былой роскоши они вкололи сразу, даже не сговариваясь, не видя друг друга. И передозировка случилась у обоих, их как раз пытались откачать в реанимации.
Мисс Бишоп думала целых полчаса над этим всем, благо время, стараниями Эйприла, было. Нэнэ и так намучился, был уже на пределе. Но если этих парней откачают, их исправит либо «могила» в виде Стрэтхоллана, либо строгость и изоляция в Дримсвуде. В Стрэтхоллане проблемных старшеклассников и так было полно, мисс Бишоп начала принимать только таких и делать из них нормальных людей. А вот Нэнэ мог бы и справиться.
Социальная работница сначала не поверила, а когда узнала, кто перед ней, просто сорвалась. Глаза у нее загорелись от возможности удачно определить никому не нужных малолетних наркоманов в нормальный интернат, где их точно не упустят снова.
Сложно упустить кого-то, когда от интерната до ближайшего населенного пункта так далеко. В этом смысле расстояние позволяло контролировать всех просто прекрасно и играло на стороне интернатов.
Нэнэ стало плохо, он спросил у врача-мужчины, которому верил больше, чем женщинам, все ли с Эйприлом в порядке. Мужчина ответил, не отвлекаясь от зашивания вен, что все будет отлично, если Нэнэ перестанет так переживать и пойдет, попьет водички из автомата в коридоре. Нэнэ и правда пошел за водичкой, но уже в коридоре понял, что водичка не поможет, метнулся к ближайшей двери с перевернутым треугольником на ней и кружком над этим треугольником. Его согнуло над унитазом в кабинке, желудок вывернулся наизнанку, из носа опять пошла кровь, Нэнэ мучительно застонал, опустился на колени на чисто вымытый пол и держал собственные волосы, чтобы не макнуть их случайно никуда. Он думал, что сам скоро рехнется и умрет с такой ответственностью, свалившейся на него, благодаря любимой директрисе. Это было круто и казалось легким сначала, но постепенно он понимал всю сложность. Эти дети были психами и безумцами. И что странно – не малыши доставляли больше неприятностей, а старшеклассники, которые строили из себя таких умных и взрослых. Он вспомнил себя в их возрасте и снова застонал, не в силах подняться, умыться и привести себя в порядок. В сумке лежала косметичка, лицо выглядело ужасно – почти зеленое, с подглазниками, дыхание хриплое и усталое. Глаза просто закрывались от усталости. В общем, сил не было даже встать. Он так и просидел минут двадцать, стоя на коленях перед унитазом и опираясь локтями о его сиденье.
Не хватало Одри с его «Но пасаран… Если я не сдохну сейчас, то не сдохну никогда». И не хватало Гаррета с его «Ты же мужик, а не тряпка! Соберись, встань и дай им всем понять, что ты – номер один!»
Нэнэ вспомнил их, чуть не заплакал, как малолетняя истеричка, понимая, что они в самом деле пропали. Он же не знал, что как только ему снова стало плохо, окончательно оборвалась та связь между ним и привидениями. Они были напуганы, они были в темноте, не слышали ни друг друга, ни что-либо вообще. И они не хотели исчезнуть, но еще больше не хотели остаться в этой черной пустой бездне навечно.
Нэнэ не был в курсе, что пока он страдал от физической слабости и духовной подавленности, в реанимации на экранах вместо ровных зеленых линий появились штрихи. Вместо ровного писка наладился переменный, слабый, но отчетливый. Социальная работница, сидевшая возле дверей обеих палат, вскочила, услышав это следом за врачами. Она слышала ровный писк уже три минуты, судя по часам, и волновалась за жизни этих идиотов. Пусть они были никому не нужны, в том числе и ей, пусть они сами были виноваты в своих проблемах… Но их было жаль, они даже не были совершеннолетними. Она уверена была, что после трех минут уже не оживить, и врачи тоже это знали.
Они умерли на столах, пульс исчез, сердца перестали биться, два закадычных друга не расстались, возможно, и после смерти, отправившись в лучшее место, в отличие от упертых Боргеса с Андерсеном. Те цеплялись за жизнь всем, чем могли всегда.
И они так удачно оказались вместе со своей «батарейкой» в госпитале, где только что умерли два свежих тела. Они никого не выгоняли, не занимали ничье место, просто взяли пустые тела, как одежду. Это явно была судьба.
Врачи не поняли ничего, когда оба только что буквально мертвых парня открыли глаза и уставились дико в потолок, а потом на людей вокруг них. Как только с лиц убрали маски, убедившись в равномерном дыхании, они схватили ртами воздух, будто вынырнули из воды. Порывались даже сесть, но им не дали, уложив обратно и успокоив.
Мисс Бишоп, наблюдавшая за суетой, начавшейся в коридоре, почему-то почувствовала, что поступила правильно, решив все за Нэнэ и попросив социальную работницу по возможности лично привезти личные дела этих сирот в Дримсвуд.
Сомори повторил себе по десять раз оба лозунга своих недругов, ставших за десять лет друзьями. Он прошептал напоследок «но пасаран», убедил себя в том, что он мужчина, а не тряпка, он настоящий мужчина, а не какая-то там баба. И он сильный, очень сильный, ему не нужен никакой придурок рядом, который будет строить из себя защитника, он сам справится, он сам защитник хоть куда и хоть какой. Он догнал автобус, в конце концов, он влетел на нем в озеро и остался жив и практически цел, хоть ушибы еще жутко болели. Он может ВСЕ.
И привести себя в порядок в туалете госпиталя – тоже запросто. Поэтому надо соскрести себя с пола, умыться, накраситься, погуще наложив темные тени, чтобы не было заметно усталости, подвести и без того четкие брови, причесаться и забрать волосы хотя бы в простую косу. В принципе, после всего этого, облившись духами, он стал выглядеть вполне сносно, только по взгляду было видно, как он устал.
Хотелось наорать на Эйприла за глупость, но потом он вдруг вспомнил о том, кто именно нашел его, и понял почти все. Гаррет – герой любовник, и он явно был замешан в этом. Тогда в чем винить юного и наивного, даже невинного парня? Что он мог сделать против этого отточенного за долгие годы обаяния? Да ничего он не мог, а значит и не был виноват, просто сорвался. Он должен был прийти в себя утром, и это успокаивало, потому что швы выглядели не очень симпатично, бинты их закрыли и «украсили». До утра он не почувствует боль, благодаря анестезии, а отнести его обратно в машину помогли врачи. Нэнэ еще долго капал им на мозги, убеждаясь, что с ним все будет в порядке, что он точно не умрет, но его уговорили, что если в интернате есть медперсонал, то все будет хорошо.
Судя по всему, ужин уже закончился без них, и мисс Бишоп искренне надеялась, сидя рядом с водителем, что в интернате не бушует революция без директоров. Магду свергнуть – дело пяти минут, но мисс Ду Мортье – орешек крепкий, она всех мигом должна была успокоить.
Нэнэ чуть сам не заснул на заднем сидении, поглаживая по волосам спящего и измученного ученика, свернувшегося клубком из-за тесноты в машине.
- Отлично держишься, - заметила мисс Бишоп, решив его поддержать. – Другой бы точно уже свалился.
- Не Гаррет, - вдруг выдал Нэнэ с усмешкой, но не злой.
Шарлотта вздохнула.
- Да, он бы не свалился. Но он не смог бы быть таким ответственным. Я уверена, что ты не зря взялся за это, теперь точно вижу.
- Спасибо, - протянул он слабо, но не от уныния, а то желания отключиться. Он вспомнил о Ромуальде, который тоже, как и Гаррет, когда-то был сыном мисс Бишоп. Он не знал об этом, да, но Нэнэ-то был в курсе и точно видел, что Ромуальд тоже справился бы с ролью директора интерната. Он такой, у него наследственность, он очень сильный. Нэнэ вспомнил еще и о том, что десять лет назад восхищался тем, что Ромуальд сам стал интернатом, его духом. На его душе буквально держались стены и потолки Стрэтхоллана. Нэнэ помнил, как мечтал вырасти и стать настолько же классным и крутым, чтобы быть чем-то фундаментальным и впечатляющим. Сейчас до него дошло, что в его власти целый интернат, как и во власти Ромуальда – Стрэтхоллан. Вот только интернат – не только власть, это еще и ответственность, просто огромная ответственность. И если вечно семнадцатилетний Ромео может держать силой своей веры стены и потолок, то разве он, в свои двадцать восемь не сможет удержать всего лишь порядок и спокойствие интерната? Он обязан, иначе он не мужчина, а просто ничтожество.
Встречали их во дворе почти все, особенно – Турмалины. Что бы они ни говорили, за Эйприла испугались абсолютно все. И они не давали прохода, Анжело откуда-то крикнул: «Ага! А говорили, что висок разбил! Висок у него на руках, что ли?!»
Его заткнули, но мешать никто не перестал, наседая и спрашивая, что случилось, почему он порезал вены. До тех пор, пока злобная и физически большая врач не выгнала всех из медкабинета, где страдальца уложили на кровать за занавеской, они продолжали гудеть и шуметь.
Нэнэ чисто на автомате поговорил с Магдой, все ей объяснил, попросил устроить новых преподавателей и мисс Бишоп с мисс Ду Мортье в свободных спальнях для учителей после ужина специально для них, Гретхен оставить с матерью, чтобы не пришлось потом разбираться еще и с изнасилованием малолетней каким-то «Диего Раппардом» натуральной ориентации.
Его спросили заботливо, не хочет ли он сам тоже поужинать в столь поздний час с пропустившими трапезу дамами, но он почти не расслышал, отключаясь на ходу и поднимаясь на второй этаж, в свою спальню. Был риск заснуть под душем, но без этого он не мог, было ощущение грязи, пыли, запаха машины и госпиталя, запаха крови, хотя ее он давно смыл.
Когда он рухнул на кровать, было уже за полночь, и рухнул он лицом вниз, уткнувшись в подушку и почти потеряв сознание, а не заснув.
Ильза услышала, что он вернулся, буквально из-за стены, благо спальни находились рядом. И дверь директорской спальни оказалась не заперта, ведь некого бояться в интернате, где преподаватели – сплошь женщины.
Приставать Ильза, конечно, не собиралась, ей просто было очень жалко уставшего и измученного директора. Он иногда казался тираном и скотиной, настоящей стервой, но сегодня он был так мил с ней, даже с пола поднял. Ильзе и этого хватало для счастья, но захотелось больше. Не зря же она ждала, даже не спустившись на ужин, когда он вернется. Требовать объяснений уже было не то что поздно, а даже стыдно, поэтому она просто вошла в комнату, закрыла за собой дверь уже на защелку, чтобы уж ее-то никто не поймал с поличным прямо на месте преступления. Нэнэ не выключил свет ни в ванной, ни в комнате, оставив гореть маленькую лампу на прикроватном столике. Ильза буквально на цыпочках прокралась в ванную, выключила там свет, забралась осторожно под одеяло в комнате, прикрыв один глаз от страха быть пойманной и выгнанной. Это было сумасшествие, но так хотелось его обнять.
Это было просто НЕОБХОДИМО физически.
Щелчок лампы на столике Нэнэ проигнорировал так же, как и то, что его мягкие и вьющиеся после душа волосы расплели из косы. Он всегда заплетал их, чтобы утром не раздирать спутанные колтуны, как у длинношерстной кошки, но Ильзе очень хотелось эти волосы потрогать. Во сне директор был подло неподъемным, очень тяжелым, но перевернуть его на спину ей все же удалось. Он спал практически раздетым, так что был огромный соблазн прижаться, и Ильза пристроилась рядом, на боку, положив голову ему на плечо, ближе к груди, обернувшись его безжизненной рукой, как шарфом, и держа ее обеими руками, чтобы не убралась. Она так радостно и спокойно, удовлетворенно вздохнула, что проснулся бы мертвый. Но Нэнэ был абсолютно жив, а потому даже глаза не открыл.
А еще он забыл поставить будильник на утро воскресенья. Но Шарлотта и не собиралась его будить, чтобы сообщить об отъезде, ведь был выходной, а он в субботу и так слишком намучился с этим самоубийцей-неудачником.
* * *
За завтраком Турмалины ругались сильно-сильно, причем ругали они в один голос Эйприла, которого за столом и вовсе не было. Медсестры бегали и ухаживали за бедняжкой, даже отнесли ему поднос с бульоном, покормить неженку-камикадзе. Он только нос воротил, жалуясь, что больно. Большая тетя-врач его наругала, как маленького, дала обезболивающее, конечно, но он все равно ныл, требовал плеер. Плеер разрядился, а Турмалины убедились после этой просьбы прибежавшей медсестры, что приятель их в полном порядке, просто дурью мается. Кле остался без музыки, но ему включили телевизор в медкабинете, оставив еще полежать, отдохнуть, освободив до среды от занятий.
Турмалины бушевали, особенно, Лукас и Глен, у которых жутко болели языки, а попросить обезболивающего они точно не могли. Их бы просто убили за такие дела и заставили бы вынуть сережки. Сейчас, конечно, разбежались. Лучше потерпят, за завтраком, обедом и ужином делая вид, что они коллективно на диете, вот и питаются йогуртом.
Эйприлу было так скучно и плохо, больно и грустно, что он опять поплакал, умудрившись сделать это незаметно от медсестер, гонявших чаи и болтавших о женском. Гаррет его предал, а он, Эйприл, еще и жив остался. Досада какая. Но куда Андерсен делся? Где он, чертов идиот?! Как он мог пропасть?
Эйприл решил его из принципа не звать, чтобы не позориться и не унижаться. Гаррет будет либо смеяться, либо ругаться. Второе означало бы, что он волновался и по-настоящему его любит, но не хотелось ни смеха, ни криков, а потому Эйприл молчал. Он не знал, что больше никогда не увидит ни Гаррета, ни Одри, этих дурацких привидений-приколистов.
* * *
Ильза подумала, что ей это снилось. Она вообще уверена была, проснувшись, что и ночной поступок ей тоже приснился, ведь она не могла просто взять и нагло залезть к директору в постель безо всяких там «таких» мыслей?
Нэнэ так не считал.
Он вообще ничего не считал, потому что он спал, и ему снилось что-то очень приятное, живое и горячее после сна, согретое одеялом и его телом. Правда во сне это было неопределенной личностью, без лица практически. И очень приятно было лежать за спиной некой приятной на ощупь особи женского пола, прижавшейся спиной к его груди, а аппетитным задом к самой важной части тела. Руку Ильза ему отлежала, использовав ее всю ночь, как подушку, повернувшись спиной, сменив положение. Но вообще все было в порядке. И она замерла, не веря ни ушам, воспринимавшим дыхание рядом, ни глазам, которые не узнавали спальню, ни ощущениям, которые ясно говорили – ее кто-то целует и обнимает. Ее целовали в шею, отодвинув мешающую прядь волос.
Нэнэ вдруг подумал, что сон не может отлежать ему руку так, что больно ей даже пошевелить, сразу будто тысячи иголочек впиваются.
Ильза поняла по его застывшему, а затем ускорившемуся дыханию, что сон закончился, и сейчас ее будут бить. Морально, но все равно неприятно.
- Мисс Ибас… - процедили из-за спины, и она закрыла глаза, одними губами выругавшись.
«Начинается…» - подумала она обреченно.
- Да, любимый? – отозвалась она, решив, что помирать, так действительно с музыкой.
Ход был практически равен шахматному шаху, потому что Нэнэ надолго потерял дар речи и успел подумать, что это ОН забрался в чужую постель. Но нет, он же был не пьян, он просто устал. И спальня эта – его, определенно, и кровать его. Только Ильза не его. Так что она делает здесь? Какой, к черту, «любимый»?!
И тут он резко сменил тему волнения. Во-первых, ему хотелось, всему виной чужое тело рядом. Во-вторых, в окно вовсю светило уже не лимонное, а желтое, почти оранжевое солнце.
- Сколько времени?! – он заорал, резко сев и уставившись на золотистый будильник на столике. Ильза и не думала шевелиться, она улыбнулась блаженно, как террористка-смертница под гипнозом, посмотрела на тот же будильник и меланхолично сообщила.
- Полвторого, милый.
- Я проспал, - он рухнул назад вопреки своим словами, так что Ильза чуть не подпрыгнула вместе с дернувшимся матрасом и подушками.
- Так воскресенье же, дорогой.
- Перестаньте меня так называть… - зашипел он, как кот, которому дали по морде тряпкой от швабры, даже прищурился и сделал кольцо из большого и указательного пальцев, поднял руку и будто объяснял ей, как дебилке, что его не надо так называть.
- А почему?
- А разве что-то было?
- Было, - соврала она. Не полезет же он проверять к ней под… Это было похоже на очень короткий сарафан на тонких лямках. Нэнэ окрестил это пеньюаром путаны и успокоился на этом.
- Не врите, - ехидно пропели сзади.
«Интересно, а как мужчина может понять, было что-то или нет?» - всерьез задумалась она. Обычно она о таких вещах не задумывалась. Нет, не потому, что была дурой, просто обычно у нее с мужчинами ВСЕ было.
- Убирайтесь вон из моей спальни.
Ильза молчала и не шевелилась, сложив ладошки и положив их под щеку, как милая девственница.
- Ладно… - он вздохнул и терпеливо принялся рассуждать. – Не хотите уходить, я не буду выгонять, еще чего не хватало. Вам же того и надо, да? Разбежался… Какого черта вы здесь делаете? Не надо врать, что я вас вчера притащил, потому что я не тащил.
- Нет, я сама пришла.
- Зачем?
- Чтобы поспать с вами.
- Поспать? – голос у него был такой недоверчивый и растерянный, что она словила определенный кайф.
- ПОСПАТЬ. Просто спать. Безо всяких там.
- Вы что, сошли с ума? – иронично уточнил он.
- Я женщина. Живая, - заметила Ильза. – Мне еще не за сорок, как этим вашим советчицам тут.
- И?
- И мне одиноко спать в большой комнате на большой кровати без…
- Без мужика… - закончил он за нее с чисто женской, презрительной интонацией.
- Вообще, мужиков не очень люблю, - призналась Ильза. – Вонючие обезьяны.
- Спасибо.
- Я не про вас.
- Ах, пардон, я не мужчина, ладно…
- Нет, вы – мужчина. Мужик и мужчина – разные вещи.
- Меня больше задело слово «вещи». Как сумочка или помада, да?
- Типа того. Но тут все зависит от мужчины. Кто-то - сумочка, кто-то – помада, кто-то на шарфик не тянет, а кто-то – неплохой автомобиль.
- Да ну?.. – так и сквозил сарказм. Нэнэ улыбался в потолок и поверить не мог, что лежит в спальне, проспав все, что можно было, да еще с учительницей в одной постели и разговаривает о мужиках. И о себе в их числе.
- Серьезно. Немногие мужчины меня интересовали всерьез. Они не следят за собой. А те, что следят, все сплошь противные, мерзкие. Они хоть и похожи на обычных, но манеры у них… Ничего мужского, никакого уважения к женщинам, просто ужас, знаете ли. И я никогда не думала, что мне понравится мужчина, как вы. Просто… Ну, сначала, еще на собеседовании я подумала, что вы женщина, извините, - он усмехнулась, думая, что раз уж ее точно уволят, то почему бы и не рассказать. – А потом вы голову так подняли, и я кадык увидела. Подумала, что вы очень странный мужчина. И что-то такое странное в вас… Вы похожи на женщину, правда. Но не внешне, если хотите правду. Внешне вы очень красивый, но заметно, что мужчина. На женщину вы похожи вашей аккуратностью, вашими… Манерами, - она так это выдохнула, что сквозила в голосе бережность и даже восхищение. Руку Нэнэ снова вытянул на подушке под ее головой, так что Ильза взяла большую кисть, и он отбирать ее не стал.
- Вот, ногти красите. И все всегда так идеально, что мужчинам такое не снилось. И в то же время, вы не ведете себя, как эти модельеры и дизайнеры, например. В вас правда есть что-то настоящее… Ну, вы мужчина, а не женщина в мужском теле, - она совсем понизила голос и просто уставилась на ногти, покрытые черным лаком, а на кончиках накрашенные белым. Такой своеобразный французский маникюр. Она держала два пальца всеми своими, чтобы рассмотреть их, а потом вдруг эти пальцы пошевелились и взяли ее руку. Ноготки были совсем тонкие, розовые, покрытые обычным прозрачным лаком.
- И где вы этому учились, мисс Ибас?.. – вздохнул он, перевернулся на бок, опираясь локтем о подушку, даже не спрашивая, а просто признавая.
- Чему?
- Завлекать мужчину.
- Я правду говорила. Я никому так не говорила, это не шаблон, если вы так подумали. Я серьезно, только вам это говорю, потому что это про вас.
- А зачем? – прозвучало почти с усмешкой.
- Может, я влюбилась, - мрачно констатировала она, поставив самой себе диагноз.
- Да ладно.
- Меня даже ваш голос с ума сводит.
- Сдаюсь, - он закатил глаза. – Как ты можешь говорить такое?
- А что? – она даже возмутилась, сев и повернувшись. – Это же правда.
- Правда? – он просто не верил. В него влюбилась женщина? Такая красивая, молодая, умная, веселая, решительная в нужные моменты, преданная и заботливая? Да за какие заслуги? Ей что, хватило всех этих качеств, которых может добиться любой? Но слушать ее слова было так приятно, что он и правда сдался.
- А пришла бы я сюда просто так, когда ты устал, и не стала бы тебя будить, просто рядом ПОСПАТЬ легла?
- Я как раз ищу этому объяснение, - признался он.
- И не найдешь.
- Можно звонок другу?
Ильза закатила глаза и вздохнула с рычанием, легла обратно, так что удобно было смотреть на большую, упругую, но все равно в таком положении немного «растекшуюся» грудь под шелковой гладкой тканью.
- Все равно проспали, - заметила она, сгибая ноги и немного раздвигая их.
- И?
- Ну, и… - его левую руку просто взяли две уверенные руки «простой учительницы музыки» и уложили ладонью в район между раздвинутых ног. У Нэнэ немного ехала крыша от этой раскованности, которую он никогда раньше не встречал в сочетании с адекватностью. Женщины в его понимании были либо раскованными стервами, либо зажатыми синими чулками. Ильзу нельзя было определить ни в одну из этих категорий.
Он об этом и думал, рассматривая тело, разглядывая сосредоточенное выражение лица, по-прежнему опираясь правым локтем о подушку, а левой рукой не шевеля. Но потом ногтем большого пальца он все же зацепил край пародии на те кружева, что когда-то давным-давно носил он сам, потянул их вниз. Эта задумчивость Ильзу убивала, спокойный, совершенно вменяемый взгляд был непривычным. Обычно мужчины кидались на нее, как безумные, просто видя в ней женщину, а не человека. А Нэнэ видел ее всю, оценивал целиком, а не только физически, но видно было, что действительно хотел, а не делал одолжение. И невозможность прочитать его мысли то ли бесила, то ли делала его еще привлекательнее.
* * *
- Скажи мне, а? – Лукас донимал Граната, который вернулся от учительниц фехтования. Он спрашивал, чем отличается техника фехтования от сражения на мечах. И вообще, натурально ли будет смотреться в «битве» то, как обычно фехтуют, если у «актеров» будут мечи. Ему сказали, что отличается техника не слишком, просто колющие удары не понадобятся. Женщины вообще удивились атмосфере в Дримсвуде. Уставший директор не появился даже за обедом, но главная воспитательница запросто справлялась со всеми. Да и не с кем было справляться, не смотря на субботний инцидент с «самоубийцей», все были спокойными и послушными. Никому не приходило в голову даже броситься друг на друга и начать драку, ударить кого-то. Это было приятно, а Рудольф, утвержденный на главную роль в постановке, был вдвойне приятным своей открытостью и даже наивностью. Зато он явно был усердным и интересовался спектаклем, а не занимался этим на «отцепись».
- Сказать что?
- Зачем ты во дворе в пятницу рылся? Там что, клад зарыт?
- Нет, - Рудольф улыбнулся, Лукас понял, что начинает различать понятия «юмор» и «сарказм». Разговаривать с Рудольфом, используя сарказм, было бесполезно, он либо отвечал просто, обрывая издевку и лишая удовольствия, либо молчал, не зная, как ответить, но не понимал в любом случае. А вот юмор он понимал, если он был добрый и адекватный.
Все-таки, в каком-то смысле он влиял на людей положительно.
- А зачем тогда? – Лукас шепелявил, и это тоже немного смешило, но Рудольф старался не улыбаться, чтобы не обидеть. В конце концов, это должно было пройти уже к концу следующей недели.
- Если я скажу, ты решишь, что я сумасшедший.
- Я думал, тебе все равно, что о тебе думают.
- Нет, не все равно. Просто иногда стыдно становится. И я же не вру, но ты можешь не поверить, так зачем говорить? Это звучит, как сумасшествие.
- Знаешь, после того, как я видел ГНОМОВ на мельнице, я уже ничему не удивлюсь, - успокоил его Лукас, все же признав, что это было правдой. Они вышли на улицу, чтобы пошататься по двору, но автоматически направились к уже полюбившейся кошкам рощице. Туда наведывались все любители ушастых и усатых, дожидаясь, когда же большая белая кошка разродится маленькими милыми котятами. Все порывались присвоить себе хоть одного котенка, но Жульен это право уже точно занял, сообщив всем, что один котенок по-любому будет принадлежать ему.
Рудольф эту кошку поймал, что труда не составило, ведь убегать на коротких лапах очень сложно. Особенно, от человека, у которого размах шага около метра.
- Не мучай животное.
- Я не мучаю, - Рудольф улыбнулся и потерся носом о пушистую белую шерсть между ушами кошки. Та зажмурилась то ли довольно, то ли недовольно, но вырываться не стала.
Лукас сел перед ним так же, на траву, по-турецки, не волнуясь за чистоту штанов. В конце концов, если по траве не кататься, зеленых пятен не останется.
- Так что там за сумасшествие?
- Я видел пикси. Знаешь, кто это?
Лукас завис, а челюсть его отвисла. Лучше бы не спрашивал.
- Догадываюсь.
- Ну, кто?
- Летучая дрянь размером с поварешку.
Рудольф сузил глаза и надул губы, глядя в траву. Это выглядело так, будто на вопрос: «Ты знаешь, что такое звезды?» Лукас ответил: «Огромные облака раскаленного газа, находящиеся за кучу километров от нас». В принципе, правильно, но вообще не романтично, как и сравнение волшебных вредителей с летучими поварешками.
- Ну, вроде того. Просто в столовой сидели все, и никто не видел, по-моему. А она была прямо перед окном, а потом вылетела, как будто сквозь стекло и решетку. И я за ней пошел, а она долетела до середины заднего двора, я ее хотел поймать, и ничего не вышло.
- Еще бы.
Лукасу хотелось сострить, но он верил, он не мог остановить себя, не мог относиться скептически, потому что гномы тоже были фантастикой, но он их видел собственными глазами. А значит, и пикси тоже существовали.
- А потом она просто взлетела в небо, развернулась и ударилась о землю, рассыпалась пылью. Ну, и я хотел разрыть то место, вдруг она уползла. Там были ноги, ты просто не видел. Две зеленые тонкие ноги, размером, как у Барби, - он вздохнул. – Честное слово, я не сошел с ума.
- Я верю, - Лукас кивнул. – Блин, не ходи больше за всякими уродами и мутантами. Один раз я с тобой уже сходил «потусить на мельницу».
- Ты же сказал, что тебе понравилось?
- Мне понравилось, потому что это был ты, - соврал Лукас. На самом деле, они тогда вообще не знали друг о друге ничего, и ему понравилось просто физически. Но сейчас он понимал, что ему понравилось бы еще больше, будь это по-нормальному, «как надо», «как положено», красиво и аккуратно, а не на грязной земле с соломой.
- Я вижу, что ты о чем-то задумался. Значит, только что соврал, - Рудольф улыбнулся.
- Ты просто детектор лжи, - согласился Лукас. – Я подумал о том, что это было не так, как надо. Все должно быть по-другому.
- В смысле?
- Ну, тебе не кажется, что заниматься этим с парнем куда менее странно, чем заниматься этим на грязной земле по холоду, в разрушенной мельнице?
- Есть такое ощущение, - Рудольф даже засмеялся. – Меня не волнует, что ты парень. А тебя волнует.
- Нет, меня не волнует, я об этом и говорю. Просто все должно быть… Ну, красивее.
- Ты романтик. Удивительно даже, - похоже, Рудольфу тоже был знаком сарказм, только он не замечал, как сам острил.
- Бывает, - Вампадур не стал спорить, распрямил ноги, он не мог долго сидеть в таком положении, раздражало. Ноги он просто раздвинул по бокам от продолжавшего сидеть в позе лотоса Граната, руки поставил между ног и наклонил голову, заглянул Рудольфу в лицо. – Ты правда тащишься от этой идеи с постановкой?
- Она интересная. И если мы выиграем кубок, мистер Сомори точно будет рад.
- Он в экстазе будет, - согласился Лукас. – И это правда забавно. Понять только не могу, почему если эта мисс Бишоп владеет и Стрэтхолланом, и нашим Дримсвудом, она не заставила своих учеников участвовать? Она же могла их вместо нас отправить?
- Может, они просто не хотели.
- Да какая разница, где и как проводить каникулы, если мы все равно вместе, в одном и том же составе, - Лукас философски протянул, влившись практически в Дзен. – Лишь бы не скучно было.
- Ты прав, - Рудольф улыбнулся, прикусил губу, рассматривая его. – Глаз болит?
- Не очень, просто открыть не могу полностью. И если не трогать, вообще не болит. Гораздо сильнее язык болит, - Лукас отставил руки назад, расставил их и запрокинул голову, подставляя лицо солнцу.
- Ну так помолчи.
- Сам молчи, ты всегда молчишь, с тобой если самому не трепаться, можно от скуки засохнуть.
- Я скучный, ты хочешь сказать?
- Ты молчаливый. А я – трепло, меня тишина убивает.
- У тебя очень приятный голос, ты умный, тебя приятно слушать, - признался Рудольф неожиданно, и это было так приятно, что Лукас смутился.
- Серьезно? – он не поменял позу роскошной звезды, но голову опустил и посмотрел на Граната.
- Честное слово. Правда-правда.
- Тогда за что ты меня постоянно пытаешься заткнуть, раз тебе нравится меня слушать? – Вампадур ухмыльнулся расслабленно, зажмурился и снова подставил лицо теплым лучам.
- У тебя же язык болит. Чем больше будешь молчать, тем быстрее заживет, я думаю.
- Не думай, тебе не идет, - заверил его Лукас.
- Как это?
- Ты просто красивый, на тебя приятно смотреть, ты честный, но когда ты начинаешь думать, тебя хочется либо убить, либо как-нибудь заткнуть. Правда чаще хочется… - он замолчал, улыбнувшись своим мыслям. Сказанные его голосом подобные слова смущали даже паиньку Рудольфа.
- Чего хочется?
- Ты уж извини, но ты прав. А я ошибался. Какая разница, какого пола, главное, чтобы правда тащиться от человека. И мне постоянно хочется тебя поцеловать. Не чтобы ты молчал, - сразу пояснил он. – А просто так.
Рудольф промолчал, щекоча кошке шею, а второй рукой обнимая ее, чтобы не убежала. Кошка и не думала убегать, она расползлась пушистым блином на его перекрещенных ногах.
- Но у тебя болит язык, - тихо добавил он к исповеди Лукаса, Вампадур засмеялся.
- Точно. Проблема.
Энсор подумал, что в такой ситуации думать не надо. Ему просто захотелось так сделать, а Лукас сам признался, что тоже хотел бы этого. Но было еще немного страшно и стыдно после того, что Турмалин говорил ему недавно, когда хотел обидеть. Такое не забывалось сразу, требовалось время и доказательства обратного. Кошку парень отпустил, распутал собственные ноги, встал на колени между раздвинутых ног старшеклассника. Когда он стоял перед ним на коленях, выпрямившись, а не сев на пятки, он был выше, так что просто положил руки на плечи, закрытые черно-белой толстовкой в полоску. Лукас не успел отреагировать, как его удобно подставленные губы уже прихватили другими губами, не менее удобно подставленными и вкусными. Не обязательно было жестко и откровенно лизаться, давясь от страсти языками. В конце концов, Диего с Гленом тоже не целовались всерьез из-за чертового проколотого языка, но все равно было приятно.
И Лукасу тоже было приятно от ощущений и от этой смелости. Надо же, он не решился, а Рудольф рискнул. Но он такой, этот гранатовый Пиноккио, который будто боится, что от вранья нос вырастет, и потому не врет. Он что слышит, о том и думает, о чем думает, то и говорит. И если его мысли совпадают с чужими, он делает. Он прав. И Лукас подумал, что если уж у него не получилось нарочно обидеть его, сломать эту наивность и сломать самого человека, то он никому не позволит это разрушить.


Глен очень внимательно на Диего смотрел. В спальне Турмалинов не хватало Лукаса и Эйприла, зато там был Жульен, которому с Янтарями стало скучно, и он повадился сидеть со старшеклассниками. Фрэнсис даже заметил этот внимательный взгляд, но Раппард легкомысленно смеялся над чем-то с Фон Фарте.
- Ты палишься, - шепотом заметил Жульен, который уже окончательно перешел на сторону Сезанна и болел за его успех в этой невыполнимой миссии по захвату сердца Диего.
- Я знаю, - ровным голосом ответил Глен, продолжая гипнотизировать парня.
- Я так понимаю, ты палишься специально, - уточнил Хильдегард, выгнув бровь и взяв в руки снежный шар. Глен по ним просто умирал, у него было штук десять, не меньше, и все он тащил, завернутыми в забавную пленку с пупырышками, с собой. Тот шар, который взял Жульен, был большим, а снег в нем – серебристым. Янтарь даже увлекся встряхиванием шара и наблюдением за тем, что внутри него творилось.
- Я же все слышу, - Фицбергер сообщил им чисто для факта.
- Я знаю, - повторил Глен. Взгляд его был напрягающий, просто прожигающий насквозь.
- Решил рассказать? – Жульен еще потряс шар, а потом уставился на приятеля, который сидел рядом на кровати, опираясь спиной о стену, но ноги поставив на пол. Они так и сидели, сползая, упираясь локтями в саму кровать. Правда Глен смотрелся намного старше и органичнее в этой позе. Он кивнул в ответ на вопрос Жульена, потом надавил нижними зубами на штангу, так что она вылезла из языка сверху, губами сжал шарик. Это успокаивало.
Никто не вспоминал о письмах, но Фон Фарте иногда порывался спросить. Диего его отвлекал, переводя разговор на другую тему. Лукаса и Эйприла не было, так что Глен собирался признаться, и пусть бы этих двоих поставили в известность потом, просто выдали им факт. И пусть весь интернат знает, ему все равно, ему хочется, чтобы все знали. И ему очень хочется, чтобы можно было подойти к Диего и нагло потребовать поцелуй.
Это было ненормально, он знал, но хотелось, чтобы его придавили этим телом, чтобы не убежать было, и чтобы его целовали, целовали, целовали до смерти.
Диего вдруг заметил этот взгляд из темноты. Полка Лукаса давала тень, так что выглядывали Жульен и Глен из сумрака.
- Что ты на меня так смотришь? – Раппард еще попытался сделать вид, что они просто так, соседи по команде. После ночи на субботу ничего не было, и ему начало казаться, что это просто приятный сон. Глен – красавчик, практически модель . Тот же Эйприл - лапочка, он обаятельный, симпатичный, но до Сезанна ему далеко.
- Тигрик, - Глен протяжно позвал его, глядя прямо и даже нагло. Будь в комнате Одри, он бы сказал точно, что Сезанн мечется на грани нормальности и ненормальности. И если сейчас он еще просто парень, то пройдет какое-то время, он поддастся на уговоры Диего, и начнется ад в Дримсвуде. Шальной старшеклассник, голодный до «тигрика», что может быть страшнее. Глен сам пока не подозревал, каким он может быть ужасным.
Диего слегка опешил. Неужели скромный и скрытный Сезанн решил признаться всем, да еще и таким образом, сразу назвав его этим дурацким, по глупости ляпнутым прозвищем? С психикой у Глена была явная беда, потому что он то скрывался, то хотел быть крутым и показать всем свою личную жизнь. Точнее, он всегда хотел, но просто боялся, а сейчас осмелел.
Диего не удержался, встал с пустующей кровати Эйприла, на которой сидел и болтал с Тео. Все в комнате замерли, кроме Глена. Он смотрел очень капризным взглядом, едва заметно улыбаясь, теребя в пальцах какую-то феньку.
Жульен вздохнул и сам от себя не ожидал, что смутится, он даже отвернулся, ухмыляясь. Та еще картина, от этого даже Фон Фарте почти отключился, не говоря уже о Фицбергере.
«Тигрик» к «тигрице», роль которой Глену, судя по всему, отводилась, наклонился, упираясь руками в матрас, и так же осторожно, как в пятницу, поцеловал. И Глен не шарахнулся, как думал Тео, хотя он был уверен, что это – просто шутка, попытка Диего напугать Глена. Фон Фарте понял, что многое пропустил и чего-то не понимает.
Раппарду показалось, что Глен сошел с ума, но это сумасшествие было потрясающим. Он наклонил голову к плечу, выгнул шею и с готовностью подставил губы, даже приоткрыл их. Диего только попробовал разик и сразу задрожал. Глен себя почувствовал идеалом и чьей-то мечтой, улыбнулся даже, протянул тихо «ммм». Диего поднял руку, тронул его лицо, погладил большим пальцем по щеке, потому что это было каким-то жестом превосходства и собственничества. Как Раппард обожал это чувство…
- Вы что, спятили, да? – не удержался Фрэнсис, а Тео просто откинулся назад, на кровать и захохотал.
- Конец света! А как же твой поклонничек, Раппард?! Как ты мог!
- Так это он и есть, - пояснил Жульен за Глена, который был занят. Не верилось, не верилось даже, что они правда целовались, потому что Сезанна было не видно из-за спины нагнувшегося Раппарда.
- Как это? – хором, не сговариваясь, переспросили Тео и Фрэнсис.
- Ну, просто. Он письмо написал, но хотел проверить реакцию и не решился сразу признаться, сделал вид, что это не он, - объяснил Жульен, рассматривая свои ногти. Раз уж Глен решил признаться, так почему он не может все объяснить, он же тоже соучастник?
- Кошмар. Я так и знал, что ты гомик, - Тео засмеялся. – Женские журналы, конечно…
Глен отвернулся, решив прекратить это, раз уж показал всем и признался, что все так, как оно есть. Но не помогло, как только он отвернулся, Диего поцеловал его уже не в губы, а в то место, где до сих пор был след от укуса, почти от засоса. Глен в себе силы нашел и отодвинул его.
- Вот так. Так что мы, как бы, встречаемся, да? – он посмотрел на Диего, уточнил это неуверенно.
- Вроде, да, - Раппард отстранился и выпрямился.
- Ну вот, - Глен порадовался, что всем ясно, что шаг уже сделан, все потеряно, начинается новый этап в отношениях со всей командой и с Диего в частности. Он не знал, что этим подписал себе приговор, что теперь Раппард его домучает до конца, чего бы это ему ни стоило.
Жульен за него даже немного испугался, но решил, что раз Глену так хочется, пускай делает, что пожелает.
* * *
Первый вопрос, заданный Гарретом, когда он очнулся в новом теле в палате на троих, медсестру умилил.
- Где он?! – выпалил парень, который еще несколько дней назад лежал в реанимации. Был уже вторник, Нэнэ оказался в курсе, что ему предстоит принять в интернат еще двоих шальных старшеклассников. Личные дела социальная работница привезла, но вот парней еще не выписали, и мисс Бишоп решила, что лично заберет их, как только будет можно. Это было далеко и долго для нее, но если уж приручила, то нужно следить за этими двумя, как следует. Не смотря на позитив в личной жизни, Нэнэ почти впал в депрессию. Ни Одри, ни Гаррет не появлялись, не отзывались, он их даже не чувствовал, и его не радовало, что энергии намного больше, чем обычно, ее никто не тянет.
- Поверни голову и посмотри, - медсестра усмехнулась, рассматривая его незаметно, заправляя постель выписавшегося с утра парня у окна. В палате осталось только двое реанимированных и будто воскресших сирот. Врачи только удивлялись, не было ни ломки, никаких мучений, это были будто новые люди без старых привычек, присущих их телам.
Гаррет сидел, отставив руки назад, он повернул голову, послушавшись совета, и увидел совершенно незнакомое лицо. И тело тоже было незнакомое. Высокий, серовато-бледный парень с «острым» лицом, совершенно невыразительными его чертами.
Гаррет вообще имел в виду даже не Одри, когда задавал вопрос, он имел в виду Эйприла, которого тормошил в субботу, а потом просто сам провалился в темноту и ничего больше не помнил. Медсестра ушла, подумав, что среди несовершеннолетних сирот есть просто потрясающие кадры. Кому как, конечно, на вкус и цвет… Но ей такие нравились, это точно. Никаких четких мышц ни на руках, ни на груди, но плоский торс, заметная сила. С таким нужно родиться, такое не накачать в спортзале, это судьба.
Гаррет принюхался, вытаращил глаза и уставился на соседнюю кровать. Клюквой и мятой пахло от этого парня, а значит, ошибки быть не могло. В мире нет людей с одинаковым запахом души.
- Боргес… Эй… - он встал и сначала потряс его просто за плечи, потом понял, что если сам он одет в пижамные штаны, то на костлявом «эмо» какая-то белая больничная ерунда, похожая на ночнушку. Видимо, он уже просыпался и переодевался, а этот лежал без сознания. – Боргес, я прошу тебя, открой глаза и посмотри на себя в зеркало… - Гаррет начал смеяться, потом обошел кровать, к счастью не окруженную никакими аппаратами. Палата была общая, не для «тяжелых», что радовало даже врачей.
Взгляд упал на табличку в подножии кровати. В пластиковом большом «бейджике» красовалась бумажная полоска с именем, фамилией и возрастом.
- «Оуэн Брикстоун», семнадцать лет», - прочел он вслух, шепотом, а потом не удержался и застонал от смеха. – Господи, я не верю! Точнее, теперь верю! – он продолжал разговаривать сам с собой, потрогал спинку своей кровати, взял стакан с водой, сделал пару глотков и чуть не умер от удовольствия. Он был жив, он был настоящий, из плоти и крови. Какого черта?! Откуда взялись эти тела? Да, впрочем, неважно. А еще он наконец-то мог ТРОГАТЬ людей. Он же трогал этого «Оуэна».
И тут Одри проснулся, его будто что-то ударило по голове, глаза открылись, но напоминали две щелки, потому что хотелось спать. Когда он сел и протер их, крашеные дешевой, иссиня-черной краской волосы упали на лицо. При жизни настоящий Оуэн Брикстоун пытался быть эмо, но это было давно и неправда, потому что он был слишком нормален для ежедневных страданий. У него не было челки, просто волосы были длиной до подбородка и стабильно сами распределялись на косой пробор. Лицо было невыразительное, ни на что не падал взгляд – стандартный нос, стандартные губы, стандартная овальная форма лица, высокий лоб, высокие брови. Но Гаррет посмотрел ему в глаза и понял, что это не шутка про «глаза – зеркала души». Это был взгляд Боргеса, не смотря на совершенно другой, обычный цвет, не яркий, а скорее тусклый. Цвет тучи, ничего романтичного и потрясающего. Но сами глаза, их разрез, их размер, ресницы, все это убивало. Гаррет подумал, что при жизни настоящий Оуэн покорял девчонок или даже парней именно глазами, а остальная внешность прилагалась и делала его симпатягой хоть куда.
- Андерсен… - застонал Одри, еще не проснувшись и не глядя на него. Но он уставился на свои руки, совсем не похожие на те, что у него были всегда. Потрогал одеяло, вцепился в него судорожно, сдернул с себя и уставился на свои худые, как карандаши, ноги с квадратными, крепкими коленями, испещренными старыми светлыми шрамами от падений на асфальт.
«Оуэн» заскулил, выдыхая, как очень испуганный человек. Наверное, так ведут себя люди разного пола, поменявшись телами. Ему захотелось заорать, но он сдержался и поднял взгляд на того, кого определил, как Гаррета, чисто по запаху. Это был тот же запах гранатового сока, который продавали всякие бабушки на улицах Толлум-Тауна. Вот только стоял перед его кроватью, одетый только в пижамные штаны, сползшие до неприличия, совсем не Гаррет.
- Ты себя видел? – усмехнулся он совсем незнакомо.
- А ты себя?.. – выдал Одри, чувствуя, что это не пройдет через пять минут. И даже через неделю не пройдет, как простуда.
Гаррет понял, что над приятелем-то смеялся, а вот себя в зеркало еще не видел ни разу.
- Одно я знаю точно – ты стал симпатичнее, - хмыкнул он, развернулся и пошел к зеркалу, висевшему возле двери.
- Да ты тоже, если честно. И голосок поприятнее. Хоть не басишь так жутко.
- А ты не сипишь, как это попсовое чучело. О, боже… Где мои волосы?! – он схватился за голову, и Одри покатился со смеху, упав на спину, сжав в кулаках одеяло и жмурясь.
- Наконец-то тебе обрезали патлы, - он подавился и снова засмеялся. Гаррет стонал у зеркала, но потом увидел это все за своей спиной в отражении и посоветовал.
- На себя посмотри. То еще пугало.
- Не хочу смотреть. Я правда страшный?
- Да не очень.
- Да ты крутой, я шучу, - признался Одри, но потом все равно не удержался. – Помнишь, я говорил тебе в автобусе про «Сделку с Дьяволом»?
- Ну… - Гаррет все еще трогал свои светлые волосы, рассматривал чисто кошачье лицо с широкой переносицей, аккуратным, совсем не острым носом, капризно изогнутыми губами. Глаза из-за этой переносицы казались очень спокойными, взгляд – каким-то туманным, нехорошим и загадочным. И куда делся ржавый цвет? За что ему невнятный, серо-болотный?..
- Мне всегда нравился Тоби Хэмингуэй, - Одри опять засмеялся. – Ты просто вылитый! Ну, не точь-в-точь, конечно, но я уверен, этот пацан всех телок покорял этим сходством.
Поспорить было не с чем, Гаррет уже начал привыкать к смуглому цвету кожи, даже приятному загару, незнакомому лицу. Он его трогал пальцами, пытаясь осознать, что это принадлежит ему, что это – он. А уж волосы совсем убивали. Он никогда не был светловолосым, ни разу в жизни не красился в белый, а у этого парня цвет был натуральным. Не коротко стриженные, но и не отрощенные волосы, челка едва доставала до правой брови, но даже не думала закрывать глаз. Парень при жизни был модный, хоть и сирота, хоть и наркоман, хоть и бездомный. В ухе красовалось дешевое колечко. Стало ясно, что он был в курсе о своем сходстве с симпатичным актером, и изо всех сил старался под него косить. Получалось отлично, раз уж Одри узнал, а у него зрительная память была не очень.
- Заткнись. О-о-о-оуэн Брикстоун, - передразнил Гаррет. – Привыкай. Тебя теперь так зовут.
Одри вытаращил свои красивые глаза, еще будучи в шоке от радости и счастья. Он снова жив. И он больше никогда и ни за что не прикоснется к наркотикам, даже к марихуане. Он встал на четвереньки на своей кровати, подполз к ее подножью, свесился и прочитал на табличке это самое имя. Потом вскочил, наклонился и уставился на табличку на кровати Гаррета.
- А ты на свое имя смотрел, вообще?..
Андерсен почувствовал, что ничего хорошего не услышит. Но ради этого стоило увидеть, как лицо Оуэна искажается привычной мимикой Одри. И ему это жутко шло, даже больше, чем настоящему Боргесу шли его привычные ужимки.
- Эштон Крофт, - выдохнул он, даже прошипел с неприкрытым сарказмом. Нос наморщился, глаза прищурились, лицо стало куда выразительнее.
- Оуэн, - ехидно повторил Гаррет, стараясь привыкнуть и к этому имени, и к этой внешности, и к собственной внешности тоже. А еще – к своему голосу, который был совершенно незнакомым, довольно тихим, но куда выше, чем его привычный голос, как-то слаще.
- Эштон, - еще ехиднее повторил Одри. – Все, крышка твоим песням. Теперь не попоешь.
- Посмотрим, - теперь уже Эштон прищурился, уже начиная нравиться самому себе в зеркале. Непривычно короткая для него стрижка, относительно длинная челка. Он был такой смазливый, этот Крофт, что приятно было буквально быть им. – Но я знаю точно две вещи, - сообщил он.
- Какие?
- Если даже я когда-нибудь буду участвовать в музыкальных конкурсах, я больше никогда не полезу на большую сцену. Честное слово, больше никогда. И еще – нам нужно как-то Нэнэ сообщить. Если тебе семнадцать, мне семнадцать… - он посмотрел для уточнения на табличку на своей кровати. – Почему бы нам не отправиться в Дримсвуд?
- А если у нас есть еще и родители? Вот смех-то будет.
- Не думаю. Почему тогда на тумбочке нет апельсинов и всякой дряни? Никто не пришел? Не думаю, что у них кто-то есть.
- Я тоже. И вот это меня реально смущает, - новоиспеченный Оуэн повернул руки нежными сторонами, показал впадины локтей, испещренные черными синяками.
- Это может быть от капельниц, - Гаррет не хотел думать о том, что его тело когда-то сидело на игле. Он вообще себя любил.
- И вот это тоже от капельниц? – Оуэн откинулся на спину, одернул ночную рубашку но поднял ногу, показав место под коленкой. – Или вот сюда капельницы проводили? – он отодвинул рубашку и показал бедренную артерию.
- Кончай соблазнять меня, не получится, - «Эштон» фыркнул.
- Я и не пытался, просто показывал.
- Я знаю. Просто непривычно видеть довольно хорошенького парня вместо тебя страхолюдного.
- Очень смешно.
- Ничего смешного. Я не привыкну никак, а ты еще кривляешься тут, ляжки заголяешь.
- Педик.
- А ты – нет.
- Теперь нет.
- А вот я даже если и нет, то в перспективе – точно да.
- Не говори мне, что ты собираешься растрепать Эйприлу о всяком переселении душ и всем таком!
- Но привидений он видел, почему бы и в это не поверить? Я ему докажу, я скажу то, что знаем только мы с ним и с тобой, так что он не сможет не поверить.
- Но влюбился-то он в Гаррета, а ты-то не Гаррет.
- Ну и что. Это судьба, значит. Если он правда влюбился в МЕНЯ, а не в Гаррета, тогда все будет отлично.
- Это если он жив, вообще.
- Он жив, я уверен.
- С чего вдруг?
- Чувствую. Хочешь верь, хочешь – нет, но чувствую.
Они еще даже понятия не имели, как им повезло в тот субботний вечер. Не знали о том, что мучительно искать повод попасть в Дримсвуд не придется. Но Гаррет решил мысленно, что все же немного начнет верить в Бога и все подобное. Просто так такие вещи не происходят, и раз уж свершилось, то Гаррет Андерсен мертв, похоронен в Толлум-Тауне, недалеко от покойного Одри Боргеса. Их больше нет, их нужно оставить, они снова живы, и они совершенно другие люди.
- Эх… Эштон, - новоявленный Брикстоун растянулся на кровати и посмотрел на кнопку над ее изголовьем. – Позвать медсестру, что ли? Есть охота…
- Позови. О-о-о-оуэн... – от перемены тел смех приятнее не стал.