Тащить голову беса в кордегардию было тем еще удовольствием. Она весила, казалось, пудов сто и постоянно за что-то цеплялась рогами. За Эскелем тянулся приличный хвост из городской шпаны, редких зевак и бродячих псов. У ворот кордегардии, рядом с привязью для лошадей, толклись человек десять: угрюмые, немногословные, все в коричневой грубой коже, круглых шлемах, вооруженные мечами и шипастыми дубинками. И все как один внимательно проводили ведьмака взглядами. Эскель не любил, когда на него смотрели так ― с тихой упорной ненавистью. Ни к чему хорошему это никогда не приводило.

      Он заволок свою ношу во двор и сдержанно кивнул Гербольту, муштрующему потных, красных от натуги новобранцев. Стражник сидел на ступенях, ведущих в приземистое деревянное здание, время от времени расслабленно покрикивал на молодежь. Увидев Эскеля, Гербольт поднялся, затянул пояс с мечом и вразвалку направился к ведьмаку.

      ― Это оно? ― Он указал на завернутую в мешковину голову.

      ― Оно.

      Гербольт сдернул ткань и громко присвистнул:

      ― Экая страховидла! Стало быть, лесорубам да купцам на нашем тракте теперь бояться нечего?

      Эскель прищурился, чуть скривив уголок рта в ухмылке.

      ― Лесорубам и купцам всегда есть чего бояться. В особенности купцам. В особенности рядом с Понтаром. Утопцы, накеры, водяницы… Но безопасность купцов и лесорубов мы можем оговорить за отдельную плату.

      Стражник покачал головой, мол, не здесь, и махнул рукой, приглашая Эскеля следовать за ним.

      Места в кордегардии было немного, народу, впрочем, тоже. Стражники, вяло переговариваясь, тянулись во двор: башка беса вызывала у них вполне понятное любопытство.

      Тесную комнату, куда привел Эскеля Гербольт, почти полностью перегораживал добротный деревянный стол, массивный, с резными ножками, покрытый потертым сукном. Он отлично подошел бы какому-нибудь стряпчему. Немолодому и не особенно талантливому. Но тут стол смотрелся довольно странно.

      Пока Гербольт, кряхтя и позвякивая ключами, рылся где-то в недрах деревянного монстра, Эскель наблюдал сквозь мутное, кажется, никогда не знавшее мыла и тряпки окошко, как к голове беса подошли Охотники за чародеями. И Игнас.

      ― Ага, вот и он! ― сказал Гербольт.

      Он положил перед собой плотно набитый кошель вместе с листом бумаги и, проследив за взглядом Эскеля, усмехнулся.

      ― Это, мастер ведьмак, причина, по которой я тебя позвал. Озабочен, значит, Радовид Свирепый поисками небезызвестной Филиппы Эйльхарт. Сильно, надо сказать, озабочен, раз таких людей посылает, но не суть… У них есть приказ всяких подозрительных девиц под стражу брать, пытать и жечь, если те признаются в колдунствах. А у нас есть приказ ни в чем этим сволочам не препятствовать. Смекаешь, куда я клоню?

      Эскель хмуро покачал головой.

      ― Смекаешь-смекаешь, не надо дурачка корчить. Бери свою чародейку, ведьмак, и уматывай из Бан Глеана куда подальше. Вот тебе плата за работу. Пятьсот пятьдесят монет за вычетом десятой части ― война, налоги, сам понимаешь… Грамоте же обучен? Ага… Вот тут подпись и дату.

      Эскель молча прочитал бумагу, расписался, неспешно пересчитал монеты и только потом тихо спросил:

      ― Кто?

      Старый стражник прищурился, покрутил усы, но все-таки ответил.

      ― Верген близко, а добрые, внимательные люди найдутся везде. ― Гербольт сплюнул прямо на пол и неопределенно махнул рукой. ― Девица твоя успела там накуролесить. Ты б поостерегался ее, чай не мальчик уже, чтобы одним местом думать.

      ― Поостерегусь. Бывай, Гербольт… и спасибо.

      ― Бывай, ведьмак. Надеюсь, свидимся еще.
 

*   *   *

      Обратно Эскель шел нарочито медленно. Завернул к травнику, расплатился за заказанные накануне настойки. Долго и придирчиво выбирал новые сапоги. Внезапно купил Фрейе сплетенный из тонких замшевых шнурков ремешок с пряжкой в виде змеиной головы с красными бусинами глаз. Уже подходя к постоялому двору, начал сомневаться, достаточно ли хорош подарок. Как Эскель ни прислушивался, как ни приглядывался, слежки не заметил. Похоже, добрый и внимательный человек из Вергена до Охотников еще не добрался.

      Полностью одетая Фрейя сидела на полу перед небольшой пентаграммой. На пересечении меловых линий были расположены черные свечи, а в центре стояла простая глиняная миска. Пустая, судя по тому, что вода, собранная в странного, но очень знакомого вида ком, висела прямо над ней. Через равные промежутки времени по водной глади проходила рябь. Едва Эскель открыл дверь, как чародейка вздрогнула и отвела взгляд от воды. Комок с брызгами упал обратно в миску.

      Фрейя порывисто встала и через мгновение оказалась рядом с Эскелем. Приподнявшись на цыпочки, прижалась щекой к его щеке. Эскель зажмурился, чувствуя, как в груди становится тесно и тепло. «Поздно, ― подумал он, ощущая, как узкая ладонь слегка надавливает на затылок, а мягкие губы раскрываются навстречу его губам, ― мне уже слишком поздно остерегаться, Гербольт».

      ― Нам нужно уезжать, ― сказал он, нехотя отстранившись. ― В городе Охотники. Кто-то из Вергена тебя узнал и сообщил об этом.

      Фрейя, побледнев, стиснула пальцы на его предплечье.

      ― Охотникам?

      ― Пока только Страже. Но…

      Она кинулась к своей сумке, потом к пентаграмме, заметалась, задувая свечи и стирая линии, нарисованные мелом.

      ― Обязательно было это устраивать? ― хмуро спросил Эскель. ― А если бы кто-то вошел, служанка, например?

      Чародейка обернулась. Эскель сложил руки на груди, всем своим видом выражая крайнее неодобрение.

      ― Ты хоть представляешь, что это? ― Она ткнула пальцем в середину пентаграммы.

      ― Вода, ― серьезно ответил Эскель. ― В тарелке.

      Фрейя обиженно надула губы.

      ― А так?

      Состоящий из воды шар завис примерно в двух локтях над полом и тут же начал менять форму, удлиняясь книзу. Ведьмак потер щеку и подошел ближе. Что-то это напоминало, что-то очень знакомое, что-то похожее на…

      ― Сердце? Водяное сердце?

      Фрейя отвела взгляд, и освобожденная от магической воли вода снова оказалась в миске.

      ― Это проекция твоего сердца, между прочим. ― Чародейка, повернувшись к нему спиной, поставила миску на стол. ― Я волновалась.

      Эскель не нашелся, что ответить.

      ― Собирайся, ― пробурчал он, помолчав. ― Поедем через западные ворота, а дальше лесом на север.
 

*   *   *

      Прямо на выезде из города, перед воротами, со скучающим видом поглаживая жеребца, стоял Игнас. Чуть позади него полукругом выстроился отряд Охотников за чародеями. Эскель сжал поводья, прикидывая, стоит ли сразу лезть в драку.

      ― Уже покидаешь нас, ведьмак? ― издевательски растягивая слова, спросил Игнас.

      ― Я выполнил контракт, ― спокойно сказал Эскель. ― Больше меня здесь ничего не держит.

      ― Ну так и езжай себе. А цыпочку свою оставь.

      Эскель молчал. С полдюжины попаданий арбалетных болтов Квен должен выдержать, но Охотников было больше, болтов тоже.

      ― Не дури, ведьмак, ― ухмыльнулся Игнас. ― Умирать из-за колдуньи глупо. А ты умрешь, если рыпнешься. Так что повторяю: езжай дальше, а чародейка тут останется.

      Спрятанный под рубахой медальон вдруг мелко задрожал, и тут же появилось ощущение, что в мозгах у него поселилось что-то гадкое, словно кто-то тяжелым ледяным взглядом просверлил дыру в затылке. Это было невероятно мерзко. Хотелось схватиться за голову и выцарапать появившегося там чужака.

      ― А если она не захочет? ― с трудом спросил Эскель, стараясь потянуть время.

      «Открывай портал. Открывай портал. Открывай…» ― напряженно думал он.

       «ОРИЕНТИР?» ― раздался внутри черепа звенящий, как гигантский колокол, голос.

      Эскель честно попытался представить двор Каэр Морхена, но вместо этого перед мысленным взором возникла совсем другая картинка: развалины друидского круга, поросшие изумрудным мхом, расцвеченные солнечными бликами камни.

      Игнас, все так же мерзко ухмыляясь, говорил и говорил.

      ― …будет посговорчивей — отделается только отрезанным языком и кистями рук…

      ― Довольно! ― крикнула Фрейя и повторила уже тише: ― Довольно. Я пойду с вами. Ведьмак тут ни при чем, оставьте его в покое.

      Один из державших их на прицеле Охотников взмахнул рукой ― двимеритовые наручники, металлически звякнув, упали на дорогу.

      ― Сначала надень цацку, ― сказал он хрипло. ― Медленно. Одно лишнее движение — и ведьмак сдохнет. От болта промеж глаз никакие чары не помогут.

      Сзади зашелестело, зацокали копыта по булыжникам; Эскель не оборачивался.

      С улочки слева вдруг послышался зычный голос Гербольта:

      ― Какого хера, Игнас, тут происходит?

      Именно в этот момент кобылка Фрейи поравнялась бок о бок с Васильком.

      Эскель не глядя схватил Фрейю за куртку и еще что-то мягкое, вытащил из седла и уложил прямо перед собой. Чародейка охнула, ударившись о луку седла животом, но все же сделала пасс рукой, выкрикивая заклинание. И тут же взвизгнула от боли: в ее предплечье с неприятным чавкающим звуком вошел арбалетный болт. Еще один просвистел около виска Эскеля.

      Ведьмак с силой ткнул Василька каблуками. Боевой конь каэдвенской породы сделал прыжок вперед, прямо в мерцающий овал портала.
 

*   *   *

      Едва они вывалились из телепорта, как взбудораженный Василек загарцевал на месте, заржал, брыкаясь. Эскель подумал, что если бы его конь мог говорить, то сказал бы хозяину много нелицеприятного.

      Он быстро огляделся: место было именно то. За последние полвека оно даже почти не изменилось. Все те же каменные глыбы заброшенного круга, может быть, чуть сильнее покрытые мхом и вьюнками. Почему не Каэр Морхен? Почему именно это место?

      Эскель тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и спрыгнул на землю. Помог спешиться бледной, закусившей губу Фрейе, усадил ее на поваленный, наполовину вросший в землю валун. Чародейка недоверчиво смотрела на торчащий из руки болт. Эскель вздохнул и, подавив желание задать идиотский в данной ситуации вопрос «Ты в порядке?», достал из седельной сумки пузатую флягу. Сделал хороший глоток сам. Опустившись на корточки перед Фрейей, протянул ей флягу.

      ― Больно, ― тихо, но очень жалобно сказала она.

      Таким тоном говорила Цири, когда упала с Маятника и сломала два ребра. Эскель снова вздохнул.

      ― Пей давай.

      Фрейя послушно отпила. И тут же, округлив глаза, закашлялась.

      ― Что за… что это такое?

      ― Обезболивающее. Пей еще, ― хмыкнул Эскель, вытаскивая из-за голенища охотничий нож.

      ― У меня в сумке есть мазь… Ай! Дьявол!

      Одно точное и быстрое движение лезвием — и тонкая замша легко разошлась по шву. Крови было немного, но болт вошел в руку под углом, застряв в мягких тканях, наружу торчал лишь самый кончик. Фрейя всхлипнула и снова приложилась к фляге.

      ― Надо протолкнуть его.

      ― Угу, ― обреченно кивнула чародейка.

      ― Будет больно.

      ― Я знаю! ― Фрейя скривилась и сделала три больших глотка. ― Я целитель с дипломом Аре… Аретузы.

      Эскель внимательно на нее посмотрел. Щеки у нее покраснели, а взгляд немного расфокусировался.

      ― Ну что? Я все силы истратила на портал. Ну почти. Но этого… не хватит. Ох, задница дьявола! Что ты туда налил, желчь мантикоры?

      ― Травы и краснолюдский спирт, но тебе уже точно хватит, ― пробурчал он, забирая фляжку.

      Фрейя поцокала языком и хихикнула:

      ― У меня низкая сопро… соп… сопротивляемость алкоголю. Чем крепче, тем ниже. Чем ниже… тем…

      ― Я понял, ― вздохнул снова Эскель. ― Давай свою мазь.

      Держа раненую руку на отлете, чародейка встала, покачнулась, ее повело в сторону, и ведьмаку пришлось крепко схватить ее за талию, чтобы не дать упасть. Фрейя уставилась куда-то ему за плечо и что-то невнятно пробормотала. «Черная Чайка», пусть и хорошо разведенная спиртом, судя по всему, уже основательно трудилась над ее разумом. Во всяком случае, боли она в таком состоянии почти не почувствует.

      Нужная баночка с мазью нашлась сразу. Учитывая, сколько всего в зачарованной сумке хранилось, Эскеля свойство сумки безошибочно подсовывать искомый предмет изрядно нервировало. Он плеснул себе на руки жидкость из фляги и осторожно втер мазь в кожу вокруг торчащего болта и с тыльной стороны ― вокруг едва-едва выдающегося наружу наконечника. Фрейя, улыбаясь и не мигая, смотрела в одну точку.

      Эскель не удержался и провел пальцем по ее щеке.

      ― Не бойся, ― прошептал он, сжимая ее предплечья, и сильно надавил на древко, одновременно обламывая его.

      Чародейка дернулась, тихо ойкнула, но выдернуть руку не попыталась. Она не шевелилась все время, что ведьмак обрабатывал и перевязывал рану. Безропотно легла на расстеленный на земле плащ, тут же свернулась клубочком, выставив вперед туго перебинтованную руку, по-прежнему с улыбкой глядя куда-то внутрь себя. Эскель даже немного ей позавидовал: его видения под «Черной Чайкой» всегда были болезненно тревожными, полными мучительных, кровавых подробностей.

      Небо быстро темнело, как всегда бывает летом, ― сначала день долго-долго держит позиции, а потом поспешно отступает. Лес усердно пел, стрекотал, звенел на разные тона. Эскель втянул носом воздух. Это было совершенно, абсолютно глупо, но вокруг пахло… домом. Он провел по еще теплому камню ладонью и сразу же ощутил среди шероховатостей тонкие бороздки: «Э» и «Д». Как ни старался, он не мог вспомнить, как выглядел тот самый Даге, с которым они мальчишками выцарапывали свои инициалы.

      Эскель был здесь лишь однажды после того, как стал ведьмаком. Охотился на лешего, а потом так же сидел посреди разрушенного друидского круга и думал о жизни, которой у него никогда не было. Неподалеку раньше была деревня, но туда Эскель так и не сходил. Было слишком горько.

      В отличие от Ламберта, Эскель никогда не считал, что быть ведьмаком ― проклятие. Со свойственными ему прагматизмом и вдумчивостью он рассуждал, что такая жизнь все-таки лучше, чем никакая. Но тогда, почти полвека назад, Эскель внезапно ощутил, что вот там, за деревьями, мог бы остаться совсем другой он. Возможно, у того Эскеля уже были бы свое хозяйство и семья. Возможно, возможно, возможно… В тот день Эскель ушел не оглядываясь и больше не думал об этом месте. До сих пор.

      Фрейя застонала, во сне неловко дернув рукой. Эскель сел на землю рядом с ней, положил на колени освобожденный от ножен серебряный меч и погрузился в чуткое медитативное ожидание.

      До рассвета было еще далеко.