Жульен попросил одноклассника, с которым его насильно усадили вместе за одну парту, передать Глену записку. В конце концов, просить кого-то из своей команды было бы глупо, поэтому он выбрал одного из Гранатов. Он выглядел старше всех и не дотянул возрастом только пару месяцев, чтобы оказаться в старшем классе. И он был очень спокойный, почти ни с кем не разговаривал. Жульену даже показалось, что это его он видел прошлым вечером после ужина во дворе, когда тот спускался к берегу. В конце концов, мало у кого в Дримсвуде были такие длинные волосы.
Парень не был, как девчонка, по нему сразу можно было понять – это юноша, но он был симпатичен ровно настолько, чтобы ему шла коса до середины лопаток. Волосы лохматились, вились, были совершенно непослушными, и он пытался таким образом их как-то удержать, отрезать просто было жаль. Вот именно с ним Лукас и столкнулся в коридоре перед спальней, когда парень оттуда выходил. Вампадур завис, не узнав его, сначала пропустил испугавшегося Граната, а потом метнулся за ним и поймал за локоть.
- Эй! Ты что там делал? – прищурился он.
- Ничего, - тихо ответили ему в неожиданно девичьей манере. – Друга искал.
- Никого не было, урок поздно закончился, - пояснил Лукас, но подозрительность не потерял. В руках и под одеждой у незнакомого парня явно ничего не было, значит, на вора он был не похож, но зачем тогда лез к ним в комнату?
- Отпусти? – парень посмотрел на свою руку. Лукас не понял, почему не видел его на уроке, ведь «воришка» выглядел ровесником того же Кле, если не старше.
- Из какой ты команды?
- Из Граната.
Парень был немногословный, представляться явно не торопился, Лукас подумал, что нарвался на тормоза. Ему, наверное, было лет шестнадцать, недалеко от семнадцати, просто скороспелый очень.
- Зовут-то как?
- А зачем тебе? – удивление было таким искренним, что Лукас почувствовал себя стареньким педофилом, пристающим к школьнице.
- А вдруг ты что-то спер? Откуда мне знать, потом хватится кто-то, сразу тебя найдем.
- Я ничего не трогал, - парень уже пожалел, что решил Жульену помочь. Они почти незнакомы были, только что пообщались на уроках и все.
- А вдруг?
- Рудольф.
- Чего?.. – Вампадур сдвинул брови.
- Зовут меня Рудольф.
«Ой, мама, олень… А чего нос не красный?»
- Не смешно, - сразу сказал Гранат, заметив удушенную улыбку.
- Ладно, иди.
- А можно спросить?
- Валяй, - Лукас не понимал, почему парень такой вежливый. Он просто не знал, что у бедняги, как и у Фрэнсиса, был ступор после смерти родителей. Ему повезло чуть больше – он родителей вообще не знал, у него погибли бабка с дедом, но от этого становилось не легче, он был очень домашний и спокойный, не такой уж и взрослый, просто выглядел старше, лет на семнадцать-восемнадцать. И если Фрэнсис плакал, когда ему было тоскливо, Рудольф предпочитал промолчать.
- Ты – Глен, да?
- Нет. А что тебе от него надо? – Вампадур заинтересовался.
- Нет, ничего.
- Да скажи, - опять отодвинувшегося «малявку» Лукас подтащил обратно.
Эйприл увидел еще из другого конца коридора всю эту милую картину, аж побагровел, но потом побелел и остыл. Лукас трепался с каким-то пацаном, которого почему-то не было в классе целый день. Кле тоже принял его за своего ровесника, особенно издалека, увидев уже не ломкую, не долговязую, а очень ладную, грациозную фигурку.
- Не скажу я, - Рудольф вдруг улыбнулся, вырываясь, и Лукас засомневался, что только девушки могут быть привлекательными. Ведь Эйприл на уроке тоже так говорил: «Неправда, не скажу, отстань, это не так». Но от него это почему-то не звучало ТАК.
- Скажи, а то я расскажу Глену, что ты его искал. И скажу, как тебя зовут, и в какой ты команде, проще искать будет.
- Да это не мне надо даже, меня просто кое-кто попросил передать ему записку, я положил ее там, на стол. Только не читай, это лично ему, очень лично, - попросил Рудольф.
- Ладно. С чего ты вообще решил, что я – он? – Лукас не понял. Они ведь совсем были непохожи, абсолютно разные, не считая длины волос.
- Мне сказали, что у него волосы длинные, и что он… - Рудольф завис, поняв, что ляпнул лишнего.
- Что?
- Это не я сказал, - сразу отгородился парень. – Это он сказал. Кто «он», я тебе сказать не могу, потому что секрет, и Глен тоже не должен узнать, ладно? Но Он сказал, что у Глена длинные волосы и он… ну… симпатичный.
- И ты, значит, решил, что это я, - Лукас издевательски засмеялся.
- Но не я же сказал, что смешного?
- Но ты же посчитал его «симпатичным». Это чисто твой вкус, значит, деточка. Иди отсюда, - Эйприл подошел уже вплотную и слышал конец их разговора, отшил малявку сразу же, машинально. Рудольф быстро на него посмотрел своими очень яркими, светлыми глазами, распахнутыми честно и спокойно, без подтекста и умысла.
Он молча развернулся и пошел подальше от этой спальни, где его чуть не засек сам Глен и засмущали два придурка.
- Я хотел выпытать у него, кто написал записку, идиот, - Лукас мрачно посмотрел на соседа по команде.
- А я-то думал, ты к нему лез, натурал ты наш.
- Я так сказал?
- Ты намекнул. И не волнуйся, я тоже нормальный на самом деле, я просто пошутил про парней, чтобы над тобой поржать. Ты не понравишься даже шестидесятилетней девственнице, так что расслабься и не пугай мелочь.
- Он же простой, как двадцать центов, - вздохнул Лукас, вообще не обратив внимания на исповедь Эйприла. Тот понял, что Вампадур и правда плевать хотел на него и на его мнение. – Все бы рассказал, а ты все испортил.
- Ну простите, - Эйприл буркнул, вошел в комнату первый и сразу отвернулся, стал раздеваться, чтобы поскорее натянуть нормальную одежду, а не неудобную форму. Ее он собирался отнести в прачечную, сразу закинуть в огромный короб.
- Давай, отнесу заодно, - он взглянул на Лукаса, тот отдал ему скомканные брюки и рубашку, а потом увидел на столе упомянутую записку из розовой бумаги.
- О, а вот и любовная записочка. Интересно, почему Сезанну малявки пишут признания, хоть и не День Святого Валентина, вроде, а мне – нет? И Диего тоже. И Тео…
Эйприл промолчал, не стал говорить ехидно, что обошелся без записочек, ведь Вампадур сам выманил из него практически признание, он просто ушел, предоставив Лукасу самому читать чужие секреты.
«Глен, нам нужно поговорить. Ну, насчет вчерашнего. Про Диего и все такое. Я кое-что хочу объяснить. То есть, просто сказать, чтобы ты знал. Если ты не придешь после обеда к тому дереву, я тебя убью, так и знай».
У Лукаса случился шок. Ничего себе разговоры в записках, ничего себе угрозы. Что же успел натворить Глен, если у него уже такие «серьезные» отношения с кем-то из малявок? Встреча у «того» дерева. У них уже даже свое тайное место есть. И причем тут Диего? Он вчера выбежал из столовой, конечно, после ужина очень странно, но мало ли, по какой причине.
Почему-то Вампадур был уверен, что Рудольф наврал, что это именно он сам и написал записку, просто попался с поличным и не хотел признаваться. Но почему тогда ошибся, спросив у Лукаса, не он ли Глен? Просто шифровался, наверное. Может, он не такой простой, каким кажется на первый взгляд?
Лукас вообразил себе эту забавную мордашку, всю усыпанную бежевыми веснушками. Мордашку трогали пальцы Глена, а если вообще приблизить их лица и заставить в его фантазии поцеловаться, то вообще весело становится. Но причем же тут Диего?..
После обеда у Лукаса планов не было никаких, кроме уроков, но их он успел бы сделать и потом, у него впереди еще целый день до самого отбоя. Поэтому вполне можно прогуляться во двор, проследить за Гленом и посмотреть, что там за секреты.
Он взял записку, снова свернул ее, положил на подушку Глена, надеясь, что он не пропустит ее, ведь бумажка яркая.
***
Если кто и умел следить незаметно, то это был Лукас. Как только прозвенел звонок с обеда, и народ в столовой начал расползаться по уголкам интерната, он встал и ненавязчиво отправился за Гленом. Сезанна съедало волнение, но заметно это было только двоим – Эйприлу и самому Лукасу, хоть Кле и не читал записку.
Между интернатом и «тем деревом» не было ничего, если не считать редких, будто случайно воткнутых по бокам от тропинки деревьев, деревянных скамеек и кошек. За кошку Лукас спрятаться особо не надеялся, но деревья его вполне закрывали, так что он подобрался почти к самому дереву, за которым остановился Глен. Хотелось увидеть, с кем он встретился, кто послал записку на самом деле, поэтому Вампадур принялся тихо сползать по склону к берегу, чтобы засесть за булыжником, поросшим травой, и следить за всем вблизи.
И он понял, что это точно был не тот парень с наивными, распахнутыми и внимающими каждому слову глазами.
- Привет, - Глен протянул это так, будто совсем не рад был встрече, Жульену стало не по себе и очень стыдно. На деле же Сезанн просто скрывал радость и любопытство. Что еще этот Янтарный мальчик хотел сказать про Диего? Что они вчера ночью делали это, а Глену спасибо, что помог рассказать про записку?
- Привет, - Жульен поднял руку, согнул ее в локте, прижав его к телу по-детски, пошевелил пальцами в знак приветствия.
- Ты мне что-то рассказать хотел, - напомнил Глен, не зная, куда девать руки, и просто скрестив их на груди.
- А, да, - вспомнил вдруг парень резко и, проведя взглядом по небу, собираясь с мыслями, формулируя реплику. – В общем… Я вчера не успел записку вытащить.
- Вытащить? – Глен не понял ничего, совсем ничего.
- Ну, я передумал. Не хотел, чтобы он ее читал, потому что расхотел с ним встречаться.
- Почему ты тогда вчера так убивался и даже разрешил мне… - Глен завис. Он никогда не думал, что не сможет выдавить слово «поцеловать» при каком-то пацане. Черт возьми, да он же смутился.
- Не знаю, нашло что-то. То есть, сначала я хотел с ним встречаться, а потом как-то подумал и решил, что он очень… Ну, взрослый. Знаешь же, что я имею в виду?
- Не совсем, - Сезанн покачал головой, интонация была скептической и чуть насмешливой. Лукас был ему благодарен за это уточнение, потому что вот он-то вообще ничего не понимал. Насколько ясно нарисовалась картина происходящего, настолько он и был в курсе, что этот мальчик с очень похотливым взглядом, хронически приоткрытыми губами и медовым каре хотел встречаться с Диего еще вчера, но как-то резко передумал после того, что… Что? Что он разрешил Глену? И почему?
Лукас передернулся от волны то ли возбуждения, то ли просто любопытства при мысли о том, что эти двое в самом деле занимались чем-то «этаким», пусть даже это был просто чмок в щеку. Да что там, пусть это было просто прикосновение, они были парнями, и его убивала не их половая принадлежность, а то что им обоим это явно понравилось. Неужели это может нравиться?.. Он об этом раньше не задумывался и считал, что встречаться с парнем – в определенном смысле жертвовать собственной психикой и натурой, ведь парню будет нравиться, а ему – нет. То есть, будет, конечно, но это все равно полуфабрикат настоящих отношений.
По Глену и Жульену нереально было сказать, что у них «полуфабрикат», у них как раз началась стадия разогрева, кто-то поставил блюдо отношений в духовку и включил таймер. Вопрос только, когда он зазвонит.
- Ну, Диего… Он вчера догнал меня во дворе. Не знаю, как он понял, что это я, и куда я пошел, но он меня догнал, отобрал записку. И он предложил мне встречаться. То есть, он не предлагал по-настоящему, он просто спросил, что будет, если он предложит.
- А ты? – Глен делал равнодушный вид, но прищурился, спрашивая это.
- А я сказал, что я просто проспорил парням из команды и написал эту записку ему, потому и тебя попросил передать, чтобы не палиться. В общем, я выкрутился. И сказал, что если бы он предложил мне встречаться, я бы отказался.
- А что так? – Сезанн хмыкнул, но даже Лукас услышал в его голосе удовлетворенные нотки злорадства.
- Потому что я нормальный. Я ему так сказал.
- А чего не сказал, что согласился бы?
- Потому что все же уже знают, что они с этим вашим, который плачет постоянно по поводу и без, делали, - Жульен вообще на него старался не смотреть, пока это говорил. Лукас вслушивался, стараясь отодвинуть шум моря справа от себя на задний план, чтобы он не мешал различать слова. Он сидел за булыжником, спиной встречая свет солнца, медленно, но верно ползшего по небу вниз, по дуге в воду. Время подкатило к пяти, почти шести часам, обед был поздний, но на то тоже была причина – первый урок начинался относительно поздно, гуманно позволяя поспать подольше. Нэнэ ненавидел вставать рано и садистом иногда не был.
Лукас рвал траву клочками, нервно выдирая ее из земли, не видной между камнями и ракушками. Наверное, прокатиться по такому склону на берег было бы больно, особенно, если кубарем. Но если спускаться осторожно, то вполне ничего, можно даже пешком, а не ползком.
- Ну и что? – Глену уже тоже разболтали, хоть он и не участвовал лично в утреннем признании, удалившись раньше всех.
- Ну и все. Просто у него вчера такое лицо было, когда он меня спрашивал про все это. И глаза такие, да и голос тоже.
- Какие?
- Как будто… Да ладно, не важно, - Жульен отмахнулся. – Я просто хотел тебе сказать это. Что ничего вчера не было и не будет уже, я передумал. Подумаешь, он мне понравился, я его совсем не знаю, видел только два дня. Ну, три, и то издалека.
- А зачем это мне? – звучало грубо и слегка жестоко, но Глену важно было услышать ответ.
- Не знаю. Просто решил сказать. А то ты будешь думать, что все получилось, все такое, у нас там всякое-разное, и будут все тоже болтать. Мало ли. Нет, я не говорю, что ты бы сплетни развел, но все равно узнали бы. А так ты знаешь, что ничего не было.
- Тогда ясно. Но я все равно не понял, почему ты ему сказал, что ты нормальный. По тебе не скажешь, ты знаешь?
- Знаю, - Жульен буркнул, ковыряя носком кеда землю. – Но просто он тоже стопроцентно подумал, что я не нормальный, а он такой простой. Ну, взял и переспал вот так с кем-то, а теперь они вообще не общаются, ходят мимо, как будто просто в одной команде.
- И что? Это их дела.
- Я к тому, что для него это все очень просто, как зубы почистить. И если бы я сказал ему, что я не нормальный, что я не знаю, хочу встречаться или нет, он бы точно меня уговорил. Ну, я так думаю, что уговорил бы. Из принципа, наверное, потому что он такой, сразу видно. А потом сказал бы, что раз встречаемся, то…
- Ты фантазер… - протянул Глен, выгнув бровь, чуть округлив глаза. – Интересно… И до чего ты там додумался в конце? Что-то, типа, «Ах, Диего, не надо»?
- Ой, пошел ты, - Жульен обиделся, покраснев от стыда. И правда, чего это он. Нет, он все правильно думал и догадался просто слово в слово, ведь Диего из принципа мог с ним повстречаться, вынудить «дать», а потом бросить. Но зря он сказал это Глену, каким бы нежным и классным он ни казался. Глен напоминал Ромео из какой-то современной экранизации «Ромео и Джульетты», только готической экранизации, гротескной. И Джульетта была бы непременно смертельно бледной, с иссиня-черными кудрями, кареглазой, такой милой и хрупкой, обязательно в белом платье. А Ромео был бы, как Глен, тоже смертельно бледный, с чувственными, но бледными губами, тонкими чертами лица, большими светлыми глазами и такой же прической – почти до плеч, без челки. И его взгляд тоже был бы таким же – во многом наивным, однозначно невинным, не испорченным цинизмом и прочей гадостью, но уже манящим и немного искушенным, будто он точно знал, что с Джульеттой нужно делать. Разница между этими двумя была в том, что если Диего знал и делал без вопросов, то Глен знал, что делать, но не делал из бережливости. Он относился ко всему этому более трепетно.
«Все, додумался…» - Жульен себе поставил диагноз, развернулся и хотел пойти гордо обратно в интернат, но Глен его поймал. Не классически – за плечо, а за предплечье, почти за запястье, чтобы дернуть назад, коснуться грудью чужой спины и уточнить.
- А может, ты просто подумал, что он не такой уж классный, а?
С Жульеном и для него Сезанну хотелось быть Ромео, как в кино или слюняво-кровавом романе о гламурных вампирах. Это было необъяснимо, и он не думал, что это серьезно, но все равно один только вид Янтаря провоцировал на шепот, осторожные фразы, тонко подобранные слова, нанизанные, как на нитку ожерелья из мелкого янтаря.
- Может. А может и нет, - ехидно отозвался Жульен, даже не оборачиваясь, хотя очень тянуло.
Лукас ничего больше не слышал, он даже выглянул осторожно из-за своего булыжника, чтобы увидеть, что они делают.
- Я сейчас заплачу, - признался Одри.
- Привидения не плачут, - покачал головой Гаррет, скрывая, что тоже растрогался. Это было, как в широкопрокатном кино для романтичных девчонок, только главную героиню заменил юноша-дублер. В авторском кино такого не бывало, бывала только грязь и ненависть.
- Неправда, плачут, - возразил Боргес, нахмурившись. – Ну, я так думаю, - он хмыкнул. – Я думаю, что если уж привидение заплачет, то это будет что-то… Не знаю, мир перевернется, конец света наступит, океаны из берегов выйдут, материки столкнутся, затмение пополам с парадом планет.
- Почему?
- Ну, потому что это странно. Привидение плачет. Даже звучит по-дурацки.
- Согласен, - Андерсен вздохнул. Сколько он помнил себя привидением, ни разу не заплакал. Он вообще никогда не плакал с тех пор, как в конюшне пообещал Лайаму, что будет очень сильным и никогда не заплачет.
- Ты никуда не торопишься? – немного язвительно уточнил Глен.
- Да нет. А что? – Жульен не понял, все же повернулся к нему снова, но руку отбирать не стал, пусть даже ладонь Глен не трогал.
Момент был чудесный, даже привидения не смогли бы отрицать, поэтому так не хотелось разрушать все грубостью и самовольством, не хотелось хватать и портить. Было в настоящий, почти наркотический кайф получить разрешение и делать это бережно. Глен снова чувствовал себя как-то странно, но уже не крутым, а каким-то… Не добрым, не хорошим, но ласковым, наверное. И приятно было думать, что этим он отличается от Диего, которого продинамили только за его цинизм.
- Можно тебя опять поцеловать?
У Жульена мысленно глаза вылезли на лоб, сердце замерло, а потом заколотилось, но внешне он постарался остаться спокойным, а Лукас проклял их обоих за то, что у Глена был такой тихий голос. Черт бы побрал эту скромность, все должно быть так открыто и откровенно, что прямо… Ну, вот, заняться этим днем, прямо на улице, под вот этим деревом было бы круто. А что? Рубашку постелить, и нормально, сойдет. Девчонки не отказывались, насколько Лукас помнил. Парни что, ЕЩЕ капризнее?..
Он не был циником, как Диего, но он просто понятия не имел, чего хотят «такие мальчики». Что вообще у них на уме? Мужчины уже отчаялись понять женскую логику и психику, но как понять мужчину с женскими желаниями?
Он снова выглянул из-за булыжника, стараясь остаться незаметным. Но можно было не стараться – заметили его только Гаррет с Одри, стоявшие там все это время, наблюдавшие за картиной «признания».
- Не понимаю, что этот картавый в нем нашел. Он похож черт знает, на кого, как будто взял стопку комиксов и пошел с ними к парикмахеру, а потом в тату-салон, попросил сделать все сразу, - Одри поморщился.
- А по-моему, реально забавный, - Гаррет хмыкнул. – Со вкусом у него все в порядке.
- Да уж… - Боргес уставился на парочку под деревом точно так же, как и Лукас. Отличало их только удивление, ведь для Одри «это» было нормальным, как закат или штиль на море, а вот Лукас вблизи такое видел почти впервые. Нет, он пару раз смотрел, как парни целовались, но это было по пьяни, на спор, из-за игры в бутылочку или еще чего, а не по обоюдному желанию.
- Что у тебя с шеей?.. – с притворным ужасом спросил Глен, когда Жульен закрыл глаза и наклонил голову к плечу, руки поднял, еле касаясь пальцами чужих плеч. Глен его почти не трогал, только правой рукой держал за черную рубашку с крутым воротником-стойкой, а губами касался шеи.
- Что с ней?! – Жульен испугался, но отодвинуться ему не дали, просто пояснив с ухмылкой.
- Очень вкусная. Чем ты намазался?
- Ничем… - Янтарь растерялся, он смотрел ему за плечо, на небо, на облака, на море, но потом закрыл глаза, рот сам приоткрылся, из него вырвался вздох. Правая рука как-то сама поползла вниз, просунулась между телом и рукой Глена, согнулась и вцепилась в его футболку, сжимая на ней пальцы.
- Сейчас опять директор придет, вот это уже не смешно будет, - поделился он догадками.
- Не придет, не будет же он два дня подряд ходить.
- Как раз будет, раз уже знает, что мы тут делали, - Жульен усмехнулся, но не ехидно, он отчаялся вырваться, но вырываться и не хотелось, его так крепко и нежно держали, что хотелось остаться в таком положении подольше. И от Глена вкусно пахло, он был высокий, пусть не такой здоровый, как Диего, но с телом у него был порядок.
И он явно знал, что делал, увлекаясь все сильнее и уже не представляя, как можно оторваться от этой шеи и перестать сжимать тело. Он только в этот момент понял, что Жульена уже успел обнять за пояс, чтобы не убежал. Но он заставил себя оторваться, потянул Янтаря не к интернату, а к склону. Жульен был полупьяный, не сопротивлялся, затуманенным и глупым взглядом следя за ним.
Лукас чуть не умер, когда услышал шаги совсем близко, он и так шарахнулся, когда они оторвались друг от друга, а теперь еще и спускаться начали, чтобы их не видно было даже со двора, а не только из окон интерната.
- Ему хана, - протянул Одри.
- Не факт, - Гаррет тоже во все глаза на это смотрел. – Им, по-моему, плевать на все. И я их понимаю. Вот этот пацан, который светленький, он мне Блуверда напоминает. В далекой юности. Только вот если Блуверд резиновый был и весь потертый, как половик перед дверью, то этот – нет. Прямо потрогать хочется, такой весь…
- У Сэнди просто такие черты лица. Он, знаешь ли, сейчас уже не такой, я видел фото. Они с Нэнэ общаются же до сих пор. На расстоянии, правда, но фотки все равно имеются.
- Ну, его рыжая подружка тоже изменилась, что поделать. Но в лучшую сторону, - Гаррет хмыкнул. – А я тебе не про черты лица говорил, а про состояние психики. Знаешь, такие половички с надписью «Добро пожаловать»?
- Ну.
- Ну, вот такой и Блуверд был. У него были такие патлы, розовый блеск, жвачка, сладкие сигареты с вонючим дымом. Блин, трясло от него.
- Сэнди?.. – недоверчиво переспросил Боргес, который Сэнди видел совсем другим. – Ты гонишь.
- Ты его просто плохо знал. Это он потом стал такой паинькой, а в душе все равно та еще шалава…
- Почему ты его так ненавидишь?
- Не ненавижу, просто не люблю подстилок.
- Ты вообще никого не любишь.
- Вот такой я ублюдок.
- И так просто в этом признаешься, что я даже радуюсь, что ты умер.
- А я не умер, я с собой покончил, если ты еще помнишь. Так что я настолько ублюдок, что даже смерть за меня нихрена не решает, сам придумал, когда умереть.
- Ты выглядел ужасно, я тебе скажу. Вся твоя красота пошла побоку, когда мозги вытекли и с волосами перемешались. Это я молчу про глазные яблоки. Фу-у… - Одри поморщился.
- Хотел бы я видеть, как ты умер, зараза. Я бы тебе тоже много чего интересного рассказал.
- Это было неприятное зрелище. Пена изо рта, кровь из носа, и меня немного колбасило, как эпилептика.
- Стоп. Ты считаешь меня красивым?
- Что?
- Ты сказал, что вся красота пошла побоку, значит, считаешь меня красивым?
- Нет, это объективная оценка, а не мое мнение. Я просто, в отличие от некоторых, способен признать чужие достоинства.
- Да уж, - Гаррет хмыкнул. – Ты тогда в подсобке так мое достоинство признал, что до сих пор забыть не могу.
- Талант не пропьешь, - Боргес хмыкнул. Он последний день своей жизни тоже никогда бы не забыл.
Лукас думал, как ему выбраться из этой невольной ловушки. Но Глен с Жульеном ничего бы не заметили, потому что Сезанн сидел по другую сторону булыжника прямо на земле, раздвинув ноги, между которых на коленях устроился Жульен. Лукас боялся попасться на глаза именно ему, освещенному солнцем так эффектно, что волосы казались золотистыми, а глаза – по-настоящему янтарными. Правда глаза он скоро закрыл и принялся упражняться в умении отвечать на поцелуи. Глен поморщился от удивления, зажмурился на секунду. Тело как-то очень радостно реагировало на эти прикосновения, а Жульен был очень гибкий и пластичный, неуклюжесть в нем было просто не найти, и прогнулся он по-кошачьи, изучая вкус чужой шеи, держась руками за плечи.
Лукаса уже немного потряхивало от чмокающих звуков, еле слышных вздохов. Он пожалел, что вообще пошел следить, но не потому, что ему было противно, а потому что стало завидно. Надо же, как им это нравится…
«Вот будет смешно, если они скатятся кубарем прямо на песочек. Нет, лучше в воду. До нее далеко по берегу, но хоть остыли бы», - подумал он, отползая, дав задний ход и не поворачиваясь спиной к паре ненормальных, будто они могли напасть и совратить его.
Гаррет с Одри тоже отправились подальше, спускаясь на берег и решив его исследовать. Гаррет услышал музыку первым, у него это было в крови, но дело было даже не просто в музыке, а в том, чья это была музыка.
- Слышишь? – он посмотрел на приятеля-призрака. Одри сдвинул брови.
- Что?
- Музыка, - Андерсен поднял руку, покрутил кистью возле уха, будто мог увеличить громкость.
- У тебя галлюцинации.
- Это у тебя с головой не в порядке, а у меня все нормально, - Гаррет «пошел», не касаясь подошвами призрачных казаков песка.
И через пару минут, добравшись до небольшой песочной «площадки» между двумя склонами, перед какой-то странной, неглубокой пещерой, он остановился, ухмыльнулся.
- Я же говорил, что музыка.
- Конечно, это же твоя.
- Ясное дело, что моя. Другую я бы не услышал, - Андерсен хмыкнул. Он прекрасно помнил, как он орал в микрофон в студии записи. От него обычно не требовали «второго дубля», придуманные лично им песни он пел идеально, просто безупречно.
Про Эйприла сказать «безупречно» было сложно, у него просто был абсолютно другой голос, он не рычал, не соблазнял, не захватывал и не заколдовывал чисто Андерсеновской страстью к свободе, но был таким отчаянным и тоскливым, искренним, как Гаррет и планировал. Да, именно так. Когда Андерсен предложил эту песню записать, он представлял ее спетой совсем не его низким тоном, который получился угрожающе болезненным, будто у него отняли единственную любовь в жизни. Он представлял ее именно такой. Ну, пусть отшлифованной, потому что петь Кле особо не учился никогда, так, занятия «вокалом» в свободное время по всему дому, пока не остался сиротой. Перед зеркалом, с расческой вместо микрофона. Конечно, ему нравилась эта песня, как она могла не нравиться, если там упоминалось про любовь, про свободу, про все сразу.
Эйприл тянул высокие ноты так, что будь Гаррет живым, у него бы сердце защемило. Он впервые за десять лет пожалел, что его сердце больше не бьется, хотя уже навещали мысли о том, что он хотел бы жить и попробовать хоть что-то изменить. Одри такое в голову не приходило, его все устраивало.
Он по-прежнему был чертовым наркоманом, и его не изменило бы ничто, а вот Гаррет жалел о многом, почти обо всем, что сделал за свою жизнь, начиная с отношений с Сэнди. Не жалел он только о карьере, которую закончил достойно.
Голос Кле не ломался, не дрожал даже на долгих звуках, он просто включил музыку на мобильном, оставшемся со времен «богатой, сытной жизни», и подпевал, пританцовывая, чуть ли не изображая игру на гитаре. Жаль, рядом не было швабры, к примеру, он бы навернул и на ней, вместо гитары.
Андерсен себя еще не поймал на том, что залюбовался, а вот Одри это заметил, выгнул бровь, уставился на это дело и немного не понял. Чем этот парень был лучше Сэнди, лучше НИКИ, по которому болели не только девочки до сих пор, хоть он и сбежал давно из группы, чтобы больше никогда не появляться на экране? Чем он был лучше Нэнэ? Чем он был лучше его, Одри? Вообще, чем он так заслужил внимание Гаррета? Только тем, что страдал по всем его песням, по его голосу? Голоса для Эйприла были жутким фетишем, он просто не мог жить без музыки, он был меломаном и чувствовал себя волшебно, когда музыка звучала хотя бы просто в маленьких наушниках, чтобы никто не слышал, кроме него. Но вот так, громко, на берегу моря он и мечтать не мог, а теперь мечта практически сбылась, и пусть он не нравился чертовому Вампадуру, у него же были все эти песни.
Эйприл закрыл глаза, пока подпевал песне, звучавшей тише, чем его голос, он вспоминал выражение лица самого Андерсена в клипе, снятом на эту песню. Ничего фантастического там не было, минимум спецэффектов, характерных для современных видео, но яркий закат, который Гаррет так любил, присутствовал. Юноша бежал за девушкой по бескрайнему простору, чтобы в конце встретить ее на рельсах, где она так и не покончила с собой, а Гаррет появлялся крупным планом на крыше мчащегося поезда, но перед стойкой с микрофоном и со своей белоснежной гитарой. Он пел, почти касаясь губами микрофона, зажмурившись, искренне до боли, только иногда открывая глаза, но не глядя прямо в камеру, да и вообще, стоило тряхнуть волосами, увлекаясь гитарой, как челка завешивала лицо, и глаза вообще не было видно.
Для Эйприла Гаррет Андерсен, бросивший группу и покончивший с собой через месяц после этого, был не идолом, не кумиром, но идеалом парня. Таких просто не могло быть рядом с ним, такие не жили почему-то в его окружении. Да даже если бы и был похожий на него, он никогда бы не обратил внимания на замарашку Кле. Он считал себя замарашкой и невзрачным чучелом, а кем еще считать, если даже Лукас на него не запал? Просто взял и не запал, что поделать. Его не заставить, а такой человек, как Гаррет… Если судить по куче интервью в журналах и на телевидении, если судить вообще по его мимике, когда он говорил, по его голосу и интонациям, то он был человеком-психом, огнем, с которым не договориться. Он сам был, как поезд – сшибет и не заметит, а потом скажет, что не надо было стоять на рельсах.
Все его мысли и проблемы у него были на лице написаны, Одри видел и читал его, как раскрытую книгу. Такие люди его не интересовали никогда, а Гаррет, взглянув на друга по несчастью, подумал, что Боргес просто ничего не смыслит в людях. Одри мрачно подумал, что с Лукасом мальчишке еще повезло. Лукас просто его не хотел, не воспринимал никак иначе, кроме как возможного друга или просто приятеля. Он не лез к нему и не принимал знаки внимания самого Кле, он поставил точки в их отношениях.
Будь на его месте падла Гаррет, он бы не то что точек, он бы запятых ставить не стал, сплошные восклицательные, вопросительные знаки и многоточия. Самое серьезное, на что способен был Андерсен, это точка с запятой, после которой можно начать все, как бы, сначала. Но на его жизни и активной любовной деятельности жирная точка уже стояла, так что Эйприлу просто повезло.
Так думал Одри.
- Вообще, как бы, здесь надо было не тянуть, а тупо кричать… - заметил Гаррет философски, риторически, но если и обращался к кому-то, то скорее к Одри. И даже Боргес не ожидал, что двухминутное наблюдение за парнем, который Гаррету запал в его мертвую душу, позволит вытянуть достаточно энергии, чтобы Эйприл это услышал.
Он взвизгнул, замолчал, зажав рот ладонью, и выронив мобильник. Песня замолкла, Гаррет остолбенел, Одри начал думать, что им делать. Они не показывались никому, кроме Нэнэ, который служил, как розетка, и Дитера, которому просто досаждали из принципа, шутя.
Они понятия не имели, как показываться другим людям, чтобы те не бились башкой о стены, они просто не были такими спокойными и самоуверенными, как Ромуальд с Хэйданом. Но Одри помнил, что поначалу сам на стенку лез при виде двух призраков прошлого века, а потом ничего, привык, как с живыми разговаривал.
Загадка была в том, что Ромуальд сам был интернатом, вытащил Хэйдана с того света, и ходить по комнатам они могли либо на старом чердаке, где вся энергия тех лет осталась нетронутой, либо возле Нэнэ, который уже тогда был энергетическим источником для всякой мистической дряни. Одри с Гарретом обречены были либо исчезнуть, либо оставаться возле Нэнэ, вытягивая из него отрицательные эмоции и на них продолжая «жить». Он мог их слышать, видеть, но никто другой не мог, если Нэнэ не было рядом. Им обоим просто не хватало сил, чтобы воплотиться, материализовать голос и, тем более, тело.
Эйприл об этом как-то не думал, он предположил, что у него галлюцинации. Ну, переслушал песен Андерсена, перегрузил мозги его голосом, слишком часто думал о том, как правильнее петь, чтобы звучало красиво с его порой картавым произношением… Почудилось.
- Я не понял, он меня слышал? – уточнил Гаррет у Одри, тот не успел открыть рот, как Эйприл опять завизжал, глядя в пустоту и ничего не видя, но слыша голос своего идеала. Он закрыл глаза, даже зажмурился, выставил вперед руки и зашептал очень громко и убедительно.
- Пипец… Пипец, я рехнулся. Здесь никого нет, успокойся, здесь никого нет, это глюки, это глюки. Фигня-фигня… Это был…
- Ветер? – Гаррет попробовал в третий раз чисто из интереса, Одри опять подумал про точки и запятые. Первые Гаррет ставить был все же не способен, всегда оставлял пути назад. Только вот теперь путей не было, но он открыл для себя новые.
Эйприл не открывал глаза, схватился за голову, приложил ладонь ко лбу.
- Это температура, - потом нервно засмеялся и пропел. – Это просто крыша едет, все в порядке.
- Ты можешь видеть меня? – Андерсен издевался, сделал два шага вперед, протянул руку и постучал кулаком по лбу странного любителя его музыки с классным голосом визгливой истерички, идущим прямо из легких, как у самого Гаррета.
Кулак прошел сквозь лоб, костяшки будто утонули в нем, а Эйприл передернулся, поведя плечами, как индийская танцовщица, почувствовав ледяное прикосновение. Это было, как будто ветер подул только в направлении его лица, но ветер дул справа, с моря, и он был совсем не такой мягкий, не такой томный.
- Галлюцинации… - повторил Кле сам себе, чтобы убедить себя поскорее.
- Попробуй ответить ради прикола, вдруг не галлюцинации?
Парень застонал, запищал от ужаса, согнул колени и опустился на корточки, закрыл голову руками.
- Кыш… - попросил он. – Брысь из моей головы.
- Да я в нее не лезу, я прямо перед тобой.
- Здесь никого нет, - прошептал Эйприл, почти слыша, как скрипит черепица на его явно поехавшей крыше.
Одри стоял в сторонке, рассматривая цветочек на длинном и будто сухом стебельке. Странно, стебелек грязного, некрасивого цвета, а цветок маленький и миленький, живой, яркий.
Боргесу было не то чтобы завидно, просто непонятно, почему этот пацан слышал Гаррета, а не его. Он даже решил проверить.
- Действительно, странно, что он тебя не видит. У него же глаза закрыты.
Эйприл не начал снова пищать и уговаривать всех, что у него шизофрения, а значит, проверка оказалась бесполезной. Он не слышал Одри.
- Может, ты откроешь глаза и посмотришь на меня?
- Нет, - ответил Эйприл категорично.
- Ну, ладно, тогда мы пошли.
- МЫ?! – в ужасе выпалил Кле и все же убрал руки от лица, открыл глаза. Одри он опять не заметил, а вот сидевший перед ним тоже на корточках покойный певец заставил глаза полезть на лоб, потом закатиться и закрыться.
- Что с ним? – Гаррет не понял, почему парень завалился вправо, к морю и перестал шевелиться, лежа на песке.
- Это обморок, - ехидно улыбнулся Боргес. – Теперь он тут простудится, подхватит воспаление легких и умрет. И вы будете вечно вместе, все счастливы.
Но Эйприл лежал не долго, он все же отреагировал на леденящие прикосновения призрачных рук, теоретически хлопавших его по щекам. Да и голос было сложно игнорировать, он проникал в подкорку мозга.
- Этого не может быть, - прошептал он, таращась на Гаррета в таком ужасе, что Андерсен начал беспокоиться за свой внешний вид. Но он просто не знал, что ужас был обусловлен шоком и удивлением, а не страхом.
- Он не боится, он просто в шоке, - пояснил Одри, видя все это на лице парня, но не стал говорить, что «а еще он в восторге от тебя».
- А ты еще кто?.. – Эйприл вдруг уставился на него, жалобно округлил глаза. Теперь уже Гаррет гнусно захихикал над выражением лица покойного торчка.
- А чего ты раньше его не видел? – спросил он бесстыже и нагло.
- Я сплю, - заключил Эйприл, успокоился вдруг, встал, отряхнулся от песка и отправился вдоль по берегу к месту, где склон был не такой крутой, чтобы забраться обратно наверх. Если это сон, то может быть все, что угодно.
- Досадно, что руки мои ты не чувствуешь, - зашипел Андерсен, шагая рядом, будто они гуляли вместе, Одри ошалело потащился следом.
- Почему? – спокойно осведомился Кле, приняв за аксиому, что у него не крыша поехала, а просто фантазия во сне разыгралась. Вот только он не помнил, когда уснул. Откуда начинается сон и что из всего – сон? Он на самом деле не ходил на пляж? Сегодня не понедельник? Он вообще не в интернате? Что за чертовщина…
- Потому что если бы чувствовал, я бы тебя ущипнул.
- За что?
- За какое место, ты имеешь в виду? – Гаррет издевался, Одри тоже мерзко посмеялся, и Эйприл начал сомневаться в собственной вменяемости.
- Нет, зачем ущипнул бы?
- Во сне не бывает больно. Попробуй, шарахнись вон о тот булыжник. Хотя, во сне даже холодно быть не должно. Пойди, искупнись в море, почему нет? Если уж это сон… А еще во сне можно летать. Давай, изобрази что-нибудь.
Он просто зло шутил, а вот Кле в самом деле отправился к воде.
- Эй, она правда ледяная сейчас, осень же! Придурок, куда пошел?! – Одри метнулся за ним, ведь Нэнэ пришил бы их за такие дела. Но Эйприл просто наклонился и тронул воду рукой, ладонь обожгло холодом.
Он чуть не заплакал, выпрямился и вытер руку о штаны.
- Ну все, - выдал так трагично, будто за ним неслась цунами.
- Что «все»? – хором спросили привидения, невольно переглянувшись.
- Я сошел с ума.
- Мир вообще немного сумасшедший, - заметил уже Боргес. – Меня зовут Одри, - он протянул призрачную ладонь ребром, Эйприл машинально протянул свою, но рукопожатие напоминало мягкое касание сквозняка. – Я учился в Стрэтхоллане, когда этот дебил там из окна выпрыгнул.
- А все говорят, что ты застрелился, - удивился Кле, посмотрев на Гаррета.
- Да по-любому, - Андерсен вздохнул. – Как Курт Кобейн.
- Подождите. Я не понял, - Эйприл растерялся окончательно. – Я про группу даже недавно узнал, ну, год назад, может… И там сказано, что ты лет десять назад умер, группа тогда распалась. Мне тогда вообще семь лет было, - он переводил взгляд с одного призрака на другого.
- И что? – Гаррет скептически поднял брови.
- Но тебе тогда было двадцать.
- Двадцать один, - поправили его машинально и хором.
- Неважно, - Эйприл отмахнулся. – Сейчас тебе должно было быть тридцать один.
- Слава богу, я умер раньше, - хмыкнул Гаррет, и в этом было что-то от апокалипсиса, от отчаянной тоски по жизни и страсти к ней же. Одри услышал все нотки, Эйприл – еще больше, он услышал между строк. Гаррет так любил жить, что не мог даже думать о том, чтобы взрослеть или умирать. Он любил жить настолько, что предпочел умереть, чтобы не думать о потере жизни, как ни парадоксально. Вечно живой, сейчас он понял, что слишком глупо вел себя. Он любил жизнь и отдавал ей всего себя, никого не замечая вокруг, а потом осознал, потеряв, что лучше было отдать себя живому человеку. Лучше было бы страдать, рвать душу на клочки, захлебываться любовью, отдавая все ему. Но просто, видимо, не нашлось такого человека.
- Почему ты выглядишь так? А тебе, если ты тогда учился, должно быть где-то тоже под тридцать… - протянул Эйприл, с подозрением щурясь и глядя на Одри.
- Я учился с твоим директором, детка, - ухмыльнулся Боргес, не удержавшись.
- А я его учил, - засмеялся Гаррет.
- Да уж, не забыть, - Одри тоже подавился смехом. – Как он валялся потом в грязи и чуть ли не рыдал. Он тебя ненавидел.
- Меня вообще мало кто любил, - Гаррет хмыкнул.
- Наш директор?.. – повторил Эйприл. – Как это?
- Группа распалась, я вернулся в интернат и хотел поработать физруком, но так вышло, что я напился после смерти этого урода, и окно как-то само близко подошло, - коротко и быстро объяснил Гаррет. Он не думал, что ему будет так трудно говорить о своей смерти и ее глупых обстоятельствах.
- Кошмар…
- Я кошмарен, - согласился Гаррет, думая совершенно о другом, в призрачных мыслях распадались на атомы годы жизни. Он мог поклясться, что глаза начало печь, но привидения не плачут, он в этом был уверен.
- Сам урод, - обиделся Одри. – Хотя, да. Так все и было. И я правда учился с твоим директором. Мало того, я с ним встречался, - он усмехнулся, а Эйприл вытаращил глаза. Боргес поспешил успокоить. – Но всего две недели, мы разбежались.
- По-настоящему встречались?
- Нет, по-игрушечному, - Одри закатил глаза.
- Классно…
У обоих призраков в головах пронеслась одна и та же мысль: «Какие они все забавные и романтичные. Стрэтхоллан бы их испортил». Гаррет решил признать, что Нэнэ не такой уж ужасный директор, каким казался сначала. Он знал, чего хотел в юности сам, а потому примерно мог воспроизвести это для других.
Эйприл вдруг покраснел так, что даже шею краской залило.
- В чем дело? – хором, автоматически спросили у него.
- Я по-дурацки тут выл… Забудьте, ладно? – он не мог не стыдиться и не смущаться своего пения перед парнями… Ну, перед парнем и молодым мужчиной, которые выглядели такими крутыми даже после смерти. У них было похожее телосложение, один и тот же цвет волос, приятные голоса, манера Гаррета вести себя была куда резче и грубее, но взгляд Одри просто уничтожал, пришпиливая к месту. Аквамариновый цвет радужек, такой настоящий и мертвый вызывал жгучую зависть. В такого парня Гаррет, наверное, мог бы влюбиться, как казалось Эйприлу. И они, наверное, были вместе сейчас… После смерти.
«Тупые мысли, с кем еще им быть, если они оба мертвые», - отругал себя мысленно Кле и спохватился.
- А вы мысли не читаете?
- Мне страшно думать, о чем он подумал, если это его так волнует, - заметил Гаррет, будто парня рядом не было.
- Нет, не читаем, - Боргес хмыкнул, чуть надменно, свысока глянув на беднягу.
- А еще здесь привидения есть?
- Насколько нам известно, нет, - Одри поражался странным вопросам, но для Эйприла важно было знать ответы на них. От этого ЗАВИСЕЛА ЕГО ПСИХИКА. Он отставил левое бедро, перенеся весь вес на левую же ногу, поднял руку, покрутил в ухе черную сережку с белыми логотипом «Плейбой», напоминавшую канцелярскую кнопку. Странная, чуть интимная улыбка растянула губы, так что Гаррет наконец поймал себя на том, что не ищет недостатки, а смотрит на плюсы. То есть, недостатков он просто не мог найти, потому на достоинства и переключился.
Беда.
- Так это… Вы, значит… Что-то, типа… - он отвел взгляд.
Одри покосился на Гаррета, подумал: «Слюной не захлебнись, двуличная сволочь».
- Ни за что бы и никогда, - мрачно ответил он, так что Эйприл растерял интимность мыслей и выпрямился.
- А, - коротко ответил. – Извини. Просто подумал, что если привидений больше нет…
- Что на безрыбье и рак – рыба, - Гаррет мерзко загоготал, но тихо, скаля зубы прямо возле уха Боргеса, раздражая его, тем самым молча напоминая про тот последний секс в их жизни в подсобке за спортзалом. – Нет, мы не вместе.
- Ты именно такой, как я всегда думал. Я видел все клипы, все песни слышал, у меня они все есть, - честно признался Эйприл, чувствуя и думая, что несет ерунду, но Одри видел, как от этой мелкой ерунды тащится Андерсен. Для него его музыка была всем. Заслуженно, конечно, но все равно приятно было услышать это лично от кого-то. – И все интервью тоже смотрел, - Кле перешел почти на шепот, затихая и понимая, что немного тронулся. Он разговаривает с призраком любимого певца, которого не воспринимал, как великую звезду, который в самом деле был одним из многих талантов, взлетевших до ворот рая и рухнувших обратно, разбившихся о реальность популярности так же, как разбился Гаррет о бетонную площадку возле интерната. Он не был звездой мирового стандарта, но Эйприл и любил его не как звезду, а как безупречного парня. Такими должны были быть все, как ему казалось.
- Не может быть, - он вздохнул. – Я точно проснусь, и это окажется бредом. Жалко, - парень вообще сник.
- Да это не сон, - Одри хмыкнул. – Нет, он талант, конечно. Я раньше тоже тащился. И когда встретил его, тоже тащился. Но потом, знаешь, знакомишься с ним поближе и понимаешь, что это тот еще мухомор…
- Такой яркий? – Гаррет ухмыльнулся.
- Лучше не трогать, - осадили его, он сделал вид, что обиделся, но улыбка просачивалась сквозь стиснутые зубы.
- Все равно. Это вообще. Вам не понять, - Эйприл махнул рукой, отчаявшись объяснить, что он уже давно смирился со своей участью второстепенного неудачника нетрадиционной ориентации. Это было больно, и где-то в душе таилась надежда, спрятавшись в уголок и зализывая раны после очередной битвы с реальностью. Лукас ударил его тем, что не испытывал даже симпатии, и надежда снова поранилась об этот факт. Кле снова смирился. Он из тех, кто не идеален, но симпатичен и очень привлекателен, его мечты не сбываются, он навсегда останется неудачником и девственником. В общем, все было плохо, и он просто не мог объяснить этим двоим, что ЕМУ не может так повезти. Призрак красавчика-певца, пусть и скотины по характеру, не мог явиться ему, он явился бы кому угодно, только не ему. Да хоть тому же нытику Фрэнсису, чтобы утешить его. Или тихушке Глену, он вообще нежный такой, грациозный, как настоящий Ромео. Он не похож на пассивного девственника ничем, он не слащав и не манерен. Призрак Гаррета мог бы явиться тому же подлому малявке, из которого Лукас пытался вытрясти правду о записке. О, да, таким тихим и наивным обычно везет.
Кле не стал распространяться и давить привидений своими комплексами.
- Куда уж нам, - ехидно процедил Гаррет, продолжая за ним шагать, Одри кивнул с тем же скепсисом. В тишине до интерната оказалось идти ничуть не менее интересно, чем с разговорами.