Гаррет не понял, почему проснулся, но ощущения были однозначно приятные. Кажется, кто-то гладил Эштона Крофта, смазливого блондина, по волосам.

- Кончай миловаться, звонок, - сообщил Гвен, встав ногой на пустую полку Анжело и заглянув наверх, к Эштону. Он полюбовался на открывшуюся взору картину, усмехнулся и встал обратно на пол, захватил форму, удалился вслед за всеми. Одри подташнивало от этих приколов. Мэлоун был фантастическим дебилом, он делал только то, что сам хотел. Он хотел миловаться с непокорным Крофтом и он это делал. Он не хотел отвечать на ухаживания Брикстоуна и он этого не делал.

И он вообще жил, кажется, по принципу «Главное – я этого хочу», а не по принципу Эйприла: «Односторонняя любовь не имеет места быть». Анжело считал, что если влюбленный безответно не способен заразить своей любовью предмет этой любви, значит это ерунда, это не любовь вовсе, она слишком слаба, а потому недостойна жить. А он наслаждался именно своими эмоциями, на которые был горазд, которыми просто переполнялся, заряжаясь за ночь, как мобильник. И пока он горел, он балдел, когда перегорал, искал новый источник подзарядки. Чем-то это напоминало «любовь» Гаррета, как вдруг понял Одри. Андерсен тоже любил каждый раз, как последний, будто завтра умирать, и надо взять от жизни и человека все. И чаще всего его не волновали ответные чувства, но в его случае у жертвы просто не было шансов. Сложно сопротивляться мчащейся на тебя электричке, которую представляли собой его эмоции.

А еще Одри знал, что они оба обожают выпендриваться, казаться просто киношными героями. В конце концов, когда человека начинает тошнить от прекрасного, от прекрасных тел, лиц и манер, это значит, что его от самого себя тошнит. И что он не считает прекрасным главного человека в своей жизни – себя. А это повод подрочить. Одри также знал, что Гаррет зарекся небрежно отзываться о женщинах. Ведь как только человек начинает небрежно или презрительно говорить о представителях противоположного пола, это служит сигналом о его никчемности. Женоненавистники обычно просто не популярны у женского пола и вообще у какого-либо пола, в зависимости от их ориентации, а феминистки страдают, незамеченные даже самым последним «мужчинкой». А невостребованность – еще один повод подрочить. Этот процесс учит любить и ценить себя, осознавать свои потребности, объективно ставить на себя ценник и работать на внешность и манеры, чтобы цифры на ценнике как-то росли.

Ни у Гаррета, ни у Анжело проблем с самооценкой не было. Они себя считали бесценными и были смелыми настолько, что плевали на взаимные чувства, захватывали людей лишь своим «Я так хочу, так будет». Одри было интересно, что случится с ними чуть позже, кто кого в итоге бросит. Ведь даже если они друг к другу ничего не испытывают, то играть будут от души, как если бы это была главная роль в их жизни. И каждый постарается бросить картинно, напоказ, первым.

И каждое поколение умнее предыдущего. А это значит, что у Анжело есть шансы опередить Его Величество Самодура в эффектном разрыве отношений. В общем, Одри сам себя заинтриговал, двинул бровями, хмыкнул, подумал о непредсказуемости судьбы и ушел в душ.

- У тебя один недостаток, - сообщил Гаррет глухим, каким всегда был его собственный, но в то же время слащавым голосом.

- У меня нет недостатков.

- У тебя нет сисек.

- Было бы странно, будь у меня сиськи, - резонно заметил Мэлоун. – Хотя, смотрелось бы интересно. А тебе они зачем?

- Спать мягче. Ты жесткий.

- А может, ты тоже нормальный, как я? Может, тебе телки нравятся?

- Тогда у тебя два недостатка.

Анжело мерзопакостно засмеялся, уловив мысль, Гаррет усмехнулся. Но вставать ему не хотелось, нравилось лежать под одеялом, согнув длинные ноги, чтобы не высовывались и не мерзли, обнимая низенького Мэлоуна за пояс и прижимаясь щекой к его плоской груди. В общем, ничего личного, сплошное физическое наслаждение, восполнение тактильного голода. Они друг друга в данный момент вполне устраивали, потому что Анжело внезапно поймал себя на удовольствии. Нравилось видеть сонное, но красивое даже в таком состоянии лицо с едва сдвинутыми бровями. Гаррет всегда хмурился, когда спал.

Ну, а еще Анжело любил кошек, которых и во дворе хватало, но в комнаты их не пускали. Он любил гладить их, а теперь подвернулся Крофт, и гладить можно было его.

- Ладно, я буду работать над собой, - клятвенно вздохнул Анжело и все-таки сел, а потом и сполз с полки на пол, спрыгнул и начал рыться в шкафу.

- Исправлять недостатки? – уточнили с кровати. Эштон сел, со вздохом провел по лицу ладонью, с таким нажимом, что не проснуться было сложно. Взлохмаченный, слащавый, все так, как надо. Даже лучше, чем раньше, но не было той мрачности и холодности, Гаррета это угнетало. Он хотел быть собой, он очень хотел быть собой.

- Мне понадобится лет десять, чтобы дойти до совершенства, но ты же потерпишь, - Мэлоун хмыкнул.

- Идеал это как?

- Идеал – это наш директор, только с грудью и без сам знаешь, чего, - ехидно пояснили в ответ, и Анжело ушел первым. Гаррет закрыл глаза ладонью, усмехнулся и снова очень захотел стать собой. Он не верил себе, когда смотрел в зеркало, это был не он, хоть в теле и была его душа. Не его сладкий взгляд, не его цвет глаз, не его мягкие волосы, не его капризные губы. Он мучительно скучал по своим карим глазам, за которые в Стрэтхоллане Лайам звал чуть ли не азиатом, скучал по высоким скулам, впалым щекам и безупречно очерченной челюсти. И хотелось вернуться даже не к тому, каким он умер, а к тому, каким он был в «натуральном виде».

Стоило открыть глаза, слезть с полки и заглянуть в зеркало у двери, как все снова стало мрачно. Сладкий блондин, чтоб ему. Все сомнения Гаррета сходились к одному – как он может полюбить и поверить, что его тоже любят, если он – не он? Полюбил бы Эйприл того восемнадцатилетнего Гаррета, каким он был давным-давно? Не крашеного, не пафосно прикинутого, не гламурного? Захотел бы Анжело выпендриваться перед Кле, используя для этого не Эштона, а того Гаррета, или не обратил бы на него внимания вообще?

Он же не знал, что у Эйприла уже были планы на Анжело и их «отношения». Эйприл был мстительным, что поделать. И даже если ему надоело мучиться из-за Гаррета-Эштона, который сам себя не понимал и не осознавал в данный момент, он не мог ПРОСТО уступить Мэлоуну этого Эштона-Гаррета. Для Кле это был именно высоченный брюнет, певец, лица которого девяносто процентов Дримсвуда не знали из-за его челки, закрывавшей на сцене все, кроме рта. Оставшиеся десять процентов не знали даже его голоса – низкого, глухого и рокочущего на диких истерических воплях в песнях. В конце концов, десять лет назад, когда карьера была УЖЕ закончена, самым старшим ученикам Дримсвуда было всего по семь-восемь лет.

А для Анжело «это» был слащавый Эштон, о Гаррете он ничего не знал, он только улавливал его характер. Так что Андерсену безумно хотелось показаться им полностью – внешне и характером, таким, какой он есть. Или был. Но, к сожалению, тело уже не вернуть.

* * *

Эйприл чуть не лишился рассудка, когда его подкинули к потолку в актовом зале. Нэнэ понял, что если раньше подкидывать приходилось со всей силы, то сейчас надо как-то поосторожнее. Его с утра вообще странно переполняла энергия, он работал, думал, как заведенный ключиком робот, получая от этого какое-то извращенное удовольствие. А через час после обеда, когда у бедных участников постановки уже вышло время на отдых, он не поплелся на репетицию, как на каторгу, а метнулся, чтобы хоть там потерять часть энергии. Не получалось.

- Расслабься, я же не уроню тебя, - он вздохнул, когда Эйприл опять нехотя пошел повторять «полеты» в воздухе, которым позавидовали бы даже черлидеры.

- Хочется верить, - Кле вздохнул. Он и правда был, как новенький, бегал, прыгал, что угодно делал. Лукас втихаря гордился собой, Анжело дернул Эштона к себе за рукав и, на секунду коснувшись губами его уха, прошептал: «Видимо, совсем нечем похвастаться».

Крофт ухмыльнулся, шепнул ему в ответ: «А ты разве не знаешь? В душе не видел?» Анжело парировал в своем духе: «Да я на мужиков как-то не заглядываюсь. Я и тебя-то не рассматривал».

Гаррету невыносимо захотелось покрасоваться, похвастаться, но все равно раздражало, что это не его тело. Его тело ему нравилось куда больше, оно было бледным до легкой серости, а не смуглым, не загорелым. Его руки были жесткими, как камни, запястья тоньше девичьих, но кисти красивейшие, с широченными ладонями, длинными узловатыми пальцами. У него не было выпуклых мышц, как у Крофта, он весь был плоским и жестким, так что при ударе ему поддых, человек скорее ушиб бы колено или кулак о его пресс, чем причинил какой-то вред. Вот ЭТО бы показать Мэлоуну, тогда бы он про свою натуральность вообще забыл навсегда.

Но Гаррет отвлекся на другую мысль. Вместо него и Гвена  сегодня пел настоящий исполнитель песни, взятой для фона финального танца. Гаррет удивленно смотрел на Нэнэ, который, насколько он помнил, особой спортивностью никогда не отличался. Если вспомнить его мучения десять лет назад на физкультуре, вообще умереть от смеха можно. Нет, бегать он мог час без остановки, ведь тренировки давали о себе знать… Но внезапно стать настолько сильным, чтобы подкидывать шестидесятикилограммового Кле, как пушинку? Да еще при этом быть стройным и изящным? Даже как-то странно… Нэнэ понял, что спалился, когда решил попробовать и забыл про учеников, убрал одну руку, согнул левую в локте и выпрямил резко вверх. Учитывая, что эта рука держала Эйприла за щиколотку, а больше опоры у Кле не было, должно было случиться одно из двух – падение Эйприла или перелом Нэнэ.

Но не случилось ни того, ни другого, Нэнэ быстро подставил вторую руку, чтобы не палиться, а Гаррет так и остался стоять, округлив глаза Эштона. И Нэнэ чувствовал его взгляд, уже предчувствовал допрос с пристрастием. Но у него был для этих двоих подарок – для «Оуэна» и «Эштона». Исключение из интерната. И поступление в него. Оставалось надеяться, что об этом не узнает мисс Бишоп, по крайней мере, до премьеры постановки, еще чуть больше недели, дней двенадцать. Она уже ничего не исправит, конечно, но как бы ее не хватил удар, когда она увидит живого сына, да еще и умершего глупой смертью торчка.

Нэнэ подвластна смерть – это невероятно. Он уже начал ощущать ВСЕ прелести этого, но ему хотелось совсем запредельного, ему хотелось сделать то, чего никто еще не делал. Он с детства был в курсе, что он не такой, как все, так что особого удивления не испытывал. Он всегда мечтал быть всесильным. Как насчет вечной молодости? Был уже этот вопрос, и Нэнэ страстно этого желал. Отключить отсчет возраста? СУПЕР, он останется таким навечно. Стать сильнее? Отлично, просто класс. Оживить мертвеца? Возможно. Он попробует на учебном скелете в кабинете биологии. Это же не макет, а пожертвованный кем-то еще при жизни настоящий скелет. Прекрасно. Вернуть мертвецу в живом теле его собственное тело?.. Сложно. Очень сложно и кажется невозможным, но Нэнэ очень хотелось, он страстно хотел помочь Гаррету, он видел, как тот мучается в чужом теле. Он очень любил себя при жизни, начиная с семнадцати лет, когда Лайам показал ему, что на самом деле Андерсен очень даже красивый. Он обожал себя, холил и лелеял, а чужое тело ему просто не нравилось. Объективно мысля, он понимал, конечно, что Эштон Крофт был красавчиком, любимцем девчонок… Но Гаррет Андерсен просто имел другой вид обаяния – более мрачного что ли. И на него девчонки западали не хуже, они просто влюблялись в его недостатки, а не слепо балдели от загара и блондинистых волос, как в случае с Крофтом. И его характер не гармонировал с внешностью сладкого мажора.

А вот Одри было все равно, это Нэнэ даже удивляло. Он сам начал думать, решился бы он сам жить в чужом теле или остался бы привидением, но таким, каким был при жизни. Боргес себя никогда особо не любил, к внешности относился скорее с насмешкой, так что и Оуэна воспринимал проще, чем Гаррет Эштона. Но Нэнэ-то он нравился настоящим Боргесом, а не каким-то незнакомым парнем с невыразительным лицом. Он нравился ему с его характерной для наркомана внешностью – серой, испорченной авитаминозом кожей, крупными чертами лица, горбинкой на носу, бледными, мертвыми, но чувственными губами, тяжелой челюстью и выдвинутым вперед подбородком, эффектно выгнутыми бровями и яркими до безумия глазами. Вот что было прекрасно в Одри при жизни, то не забывалось – его аквамариновые глаза, казавшиеся линзами.

Что будет, если предложить Смерти забрать два свежих, живых тела, чтобы оживить и вернуть на их место два мертвых, давно истлевших? Она согласится воскресить их и подарить души их же телам? Или она оскорбится, захватит заодно и Нэнэ? Нет, невозможно. Ему подвластна смерть.

У него в кабинете, к сожалению, передохли все цветы на подоконнике, вымерли паучки в углах за шкафами. Да что там, за одну ночь, проведенную им в интернате после «инициации» с Рудольфом, в Дримсвуде вымерли тараканы, по-любому жившие на кухне. Не осталось ни мышей, ничего. Разве что во дворе пока все жило. Пока.

«Ну все, скоро рыбы начнут выкидываться на берег, а потом и к китам перейдем. Птицы-самоубийцы на крыше валяться будут. Черт…» - Нэнэ мысленно застонал. Но это все стоило того, чтобы не только по чистой случайности вселить мертвые души в чужие тела, а чтобы по-настоящему ВОСКРЕСИТЬ этих людей.

* * *

Лукас с Эйприлом так больше и не разговаривал, если не считать обычных фраз: «Доброе утро», «Спокойной ночи», «Приятного аппетита», «Спасибо». Ему было не то чтобы стыдно, но он зарекся «помогать» таким образом, учитывая скандал, разгоревшийся прошлым вечером. Да и шок не проходил до сих пор, если считать внезапно открывшиеся отношения Мэлоуна и Крофта. Или он правильно поступил, что помог Эйприлу сохранить сердце не разбитым, а «девственность» не отданной предателю Эштону? Наверное, правильно. Но почему-то особой любви к Кле все равно не было. Лукас думал о Фон Фарте, как бы ни тошнило даже от сочетания его имени с фамилией. Школьный роман, как служебный. Не уйти, не сбежать, если вдруг все закончилось, и ты вынужден находиться с этим человеком постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Еще хуже, чем служебный. Лукас уверен был, что если бы не видел Тео так часто, он бы забыл про те моменты, когда он задыхался, ему было жарко, больно и стыдно, а Фон Фарте его целовал, облизывал его шею, слизывая капли пота и делал еще больнее, но приятнее. Это невозможно забыть. Чтоб Фон Фарте сквозь землю провалиться, придурку самовлюбленному. Мэддок, к примеру, за Жульеном куда интереснее ухаживает, чем Тео пытается ухаживать за Вампадуром. Мэддок вообще сам себе на уме, гот, что с него взять. Лицо пришло в норму после драки с Рудольфом, конечно. Жульен нос воротит, но это ненадолго, в следующем году всем ясно, что будет. Фрэнсис тем временем грезит о популярности и славе, ему и отношения не нужны в таком случае. На Глена с Гвеном смотреть не хочется – такая любовь.

Да и не получается смотреть, ведь правда – такая любовь, что прячутся, черта с два найдешь. И это – Гвен, который изнасиловался Тео при всех Турмалинах. Любовь меняет человека, поразительный феномен.

О Рудольфе Лукас почти совсем забыл. Удивительно, ведь с ним тоже было «это», а такого напряжения, как с Тео, не появилось. Зато напряжение чувствовалось за столом Гранатов за ужином. Рудольф сидел, смотрел в полную тарелку и не хотел ничего. Он хотел только еще раз ощутить разрывающую боль внутри, такую распирающую, будто у него в животе и груди раздувался огромный ледяной шар, заставлявший дрожать и терпеть это. Больно, но почему-то приятно после, да и если расслабиться, то все в порядке.

Он так хотел, что Нэнэ это чувствовал, причем не на уровне банальной похоти, которая просто передается эмоциональной окраской, феромонами и прочей ерундой, а на уровне их секрета из трех сил. И «приличный директор» вдруг ощутил такое, что чуть дым из ноздрей не повалил, в голову ударила дурь, глаза сами закрылись, а руки сжались в кулаки так, что ногти оставили на ладонях кровавые полумесяцы.

- Что такое? – испугалась Магда, глядя на него. Сомори заставил себя открыть глаза, разжать кулаки и сделать умное лицо.

- Да так. Голова заболела, - выдал он совершенно глупое оправдание.

Магда вздохнула и начала что-то бурчать про мигрень, работу, переутомление, а он подумал о том, что теперь эти проблемы его не коснутся. Жизнь прекрасна. Если не считать странного удара, настоящей волны энергии, открытой, свежей, но паразитирующей, как орхидея. Такого, как Рудольф, вообще нужно держать в ежовых рукавицах, чтобы не распоясался окончательно. Но прекрасен, черт его порви, особенно в душе. Теперь «внутренний мир» для Нэнэ было не просто словосочетанием, наполненным женским пафосом, теперь это было адекватной единицей измерения человеческой привлекательности.

Рудольф на секунду открыл дверцу в душу, и это было похоже на поведение красивой девушки. Она бы резко повернулась, так что пышная юбка взметнулась бы, очертила круг по воздуху и оголила на секунду все то, что интересует публику. А Рудольф примерно по тому же принципу «заголил» внутренний мир. Такой яркий, переливающийся, искрящийся и…кроваво-красный, горящий, что захотелось ворваться, заморозить, остудить, разнести в клочья мертвой волной, которой от Нэнэ тащило за версту. Чувствовал это только Рудольф, но он это просто знал, а остальные, та же Магда, к примеру, только ощущали на ментальном уровне. Ей вдруг стало неуютно рядом с приятным, в общем-то, красивым и одним из любимых бывших воспитанников.

Сорвались с мест они одновременно, только Нэнэ метнулся сначала в кабинет, а потом на улицу, а Рудольф пролетел по коридору, по лестнице и ворвался в спальню Турмалинов. Он так хотел снова ощутить тот интерес директора, который возник ночью, что готов был допить все мерзкое «зелье». Он не знал, что если выпить его полностью, то кровь демона перестанет быть просто волшебством, этот «костюм» прирастет к нему. Но будет появляться по желанию, так что это было даже удобно. Главное – контролировать свои желания, иначе его и правда будут изучать врачи.

* * *

- Мне вот что интересно, почему МЫ должны откапывать вход в пещеру, а не кто-то еще? – заворчал Одри в который раз уже, оттаскивая булыжник от пещеры на пляже. Гаррет умолчал, потому что он-то в пещере находился лично, когда произошел обвал. И он понятия не имел, что в этом виноват Лукас, пронесшийся на лошади по краю обрыва.

- Потому что его величество так хочет, - хмыкнул он, имея в виду Нэнэ.

- Сам он, интересно, где? Сегодня на репетиции так выделывался, что можно подумать, будто Кле вообще даже килограмма не весит.

- Да мне тоже как-то любопытненько стало, - усмехнулся Гаррет. – Что-то он умалчивает, по-моему.

Они не разговаривали об Анжело и Эйприле, как должны были бы. Мол, «ты увел у меня парня!!» Но об этом даже мыслей не было. Одри думал о чем-то постороннем, не особо волнуясь, как обычно. А Гаррет страдал по своему телу.

И они не видели того, что видел Гвен. Он вообще ждал Глена, с которым они договорились встретиться за интернатом, как обычно. После появления Фрэнсиса в рядах учащихся, из спален учителей подглядывать в такое время стало некому, так что они могли делать что угодно за интернатом, стоя у стены в тени.

- Давно ждешь? – Сезанн подошел сзади и взял его за плечо.

- Мне показалось, что там директор наш был, - странным голосом выдал Деорса, оглянувшись. Глен поднял брови.

- Где? В лесу? – ему не верилось. Что мог делать директор в лесу?

- Ну, он шел в ту сторону. Или мне правда показалось, - Гвен пожал плечами. – Пошли, посмотрим, - он не стал брать Глена за руку или даже за рукав, просто сделал в ту сторону шаг, и Сезанн сам схватил его чуть выше запястья.

- Зачем? – он развернул Граната к себе, и по одному выражению его лица можно было понять – следить за директором ему хотелось меньше, чем пообщаться с Гвеном наедине.

- Тебе не интересно? – Деорса удивился.

- А что интереснее тебе? Следить за ним или быть со мной? – Глен ставил вопрос, как обычно, в ультимативной форме.

- До отбоя полно времени, мы можем посмотреть, что он делает, а потом побыть вдвоем, - предложил Гвен.

Сезанн не мог передать словами своего странного желания взять и стиснуть его до боли, до хруста костей, до вздоха, потом до стона, а в конце до крика. Приковать кандалами к стене или, на крайний случай, наручниками к батарее, запретить все, что можно запретить человеку вообще. Просто Гвен еще не понимал, как злило Глена его поведение до начала их «любви». Весь такой простой, раскованный, доступный… Глену хотелось ему это взять и запретить, но он же не мог командовать другим человеком. А теперь такая возможность теоретически была, но физически оставалась недостижимой.

И он по-прежнему боялся прикоснуться к Гвену, руки начинали глупо дрожать, а дыхание перехватывало от волнения. Вот такое у него было странное отношение, извращенная любовь. Он бережно боялся обидеть, но садистически хотел подчинить. Он хотел страха и любви, а не ненависти и обреченности. Но как заставить такого, как Гвен, бояться и любить?

- Это твое желание? – он подставил мизинец, сжав остальные пальцы в кулак и усмехнувшись.  Чисто детский прикол, но в данной ситуации смотрелся как-то жутко.

- Ну, да, - Гвен зацепил своим мизинцем его, прежде чем понял, что уже попал.

- Окей, идем его исполнять. А потом ты исполнишь мое, - решил Глен за них обоих, тряхнул рукой и убрал ее. Деорса мысленно передернулся. Даже думать было страшно, что там за желание, но он примерно догадывался, какого оно было плана.

Рудольф же прокрался к лесу  с другой стороны, его они долгое время не видели, просто наблюдая за директором, прошедшим вполне спокойно к поляне с мельницей. В кронах деревьев прятались не только птицы, зеленые «девушки» там тоже были, следя за ним. Но даже им было страшно, и они молча ждали, что случится.

Нэнэ проверял, что именно он способен был сделать. И Гвен с Гленом наблюдали, сидя в кустах, выглядывая из-за дерева и чуть ли не друг на друге лежа, за этим процессом.

- Что с ним? – не понял Гвен.

- Зарядка перед сном, - хмыкнул Глен, не зная, что было ночью.

Но не прошло и минуты, как их директор со странностями просто встал перед мельницей, раскинул руки в стороны и прикинулся буквой «T». Он медленно повернул кисти, подставил ладони небу и глубоко вдохнул. Вдох будто втянул в себя всю жизнь вокруг, и Гвен почувствовал что-то не то. Обычно на улице был какой-то фоновый шум, а теперь стало подозрительно тихо.

- Эй, ты слышишь? – уточнил он у Глена.

- Нет. Что я должен слышать?

- Ты вообще что-нибудь слышишь?

Сезанн тоже заметил, наконец, что звуки исчезли. Не пели раздражающие обычно птицы, даже листья не шумели, ветер не выл. Неслышным стал даже плеск волн, который теоретически должен был доноситься из-за спины.

- Охренеть! – Глен вытаращил глаза, а Гвен просто подавился невысказанными словами «Странно как-то». Тишина вокруг была ничем в сравнении с цирковыми трюками директора. Он согнул колени, на секунду опустившись, и резко выпрямился. Это был не просто прыжок, даже не высокий прыжок, это был полет вверх и вперед, к крыше мельницы. Нэнэ сам от себя не ожидал, но в ступни будто что-то толкнуло, и его метнуло вверх, опустило четко на перекладину округлой крыши между лопастями на фасаде мельницы.

- Мистер Сомори! – крикнул Рудольф довольно ехидно, выходя из-за деревьев с другой стороны, далеко от почти тезок, притихших в шоке. – А вы потом меня обратно вернете, если я снова выпью?.. – уточнил он. И он окончательно поверил в «силы», увидев то, что увидел.

- Не смей даже думать об этом! – крикнул в ответ Нэнэ, но с какой-то улыбкой. Ему плевать было на все почему-то в этот момент. Так хотелось снова увидеть ярко-алую лаву в апокалиптическом городе души, что он готов был разрешить Рудольфу все.

- Да ладно вам, - Рудольф хихикнул, вытащил пробку из флакона и запрокинул голову, как прошлой ночью, опрокинул половину сосуда в рот. Кровь протекла по горлу, он сглотнул всего раз и ощутил тот же жар, что вчера. Флакон был равнодушно выброшен в кусты, и он уже не знал, что пикси прибрали его обратно в свои ловкие лапы. – Вы так много можете теперь, - заметил он, направляясь неспешно к мельнице, так и глядя наверх, на стоявшего между лопастей Нэнэ.

- Он-то тут что забыл вообще… - зашипел Глен. – Только я не понимаю, о чем они?

- А я понимаю, - Гвен сострил, но потом понял, что действительно начал что-то осознавать. Его сосед по команде застыл перед мельницей, глядя на ее лопасти, и те вдруг начали медленно, очень медленно, со скрипом двигаться по часовой стрелке. Дырявые, разбитые, они подчинялись взгляду, и Нэнэ шарахнулся назад и вверх. И сначала он не удержал равновесие с непривычки, но высота никогда не была его фобией, так что, взмахнув руками, он  застыл в воздухе над крутящимися лопастями, расставил ноги на ширину плеч, будто на чем-то стоял.

- Господи, галлюцинации, - зашептал Сезанн, покосился на Гвена. Тот тер глаза кулаками, пытаясь прогнать наваждение. Это успокаивало, ведь если бы это видел кто-то один, все было бы серьезнее.

- А ну прекрати! – Нэнэ разозлился, ведь какой-то малолетний ученик не смел издеваться над ним, даже будучи таким хитрым и сильным. Рудольф не успел ответить, горло сжалось, легкие перехватило, и что-то как бы обняло за талию, стало поднимать выше и выше. Ноги оторвались от земли, и вот он-то боялся высоты, дернулся. Нэнэ опустился, согнув одну ногу, как цапля, а вторую поставив на перекладину, как раньше. Появился дурацкий ветер, как ночью в закрытой комнате, он трепал ему волосы.

Рудольф застонал, а потом вскрикнул, согнувшись в воздухе, поджав колени к груди и закрыв лицо руками. Он напоминал Гвену, романтику по сути своей, куколку, из которой вылуплялась бабочка. Правда больно уж страшная была бабочка.

- Твою мать, кто он?! – Глен обалдевшим голосом шепнул Гвену в ухо, а тот вздрогнул, нашел наощупь руку Сезанна и сжал ее. Турмалин на этот порыв резво откликнулся, переплетя их пальцы, не обращая внимания, что ладонь Граната влажная от ужаса. И они оба даже не стали друг на друга смотреть, таращась на стоявшего между лопастей директора и зависшего в воздухе в двух метрах перед ним Рудольфа. Того выгибало, как он ни старался согнуться. Кожа краснела, свитер порвался, как ночью порвалась футболка. Гвен неожиданно понял, как воочию выглядит фраза «Рвать на себе волосы». Правда Рудольф рвал их не от злости или отчаяния, а от желания скорее прекратить все это. Ужас объял даже Нэнэ, который за этим наблюдал, силой одного лишь своего желания держа ученика в воздухе. Вместо вьющихся светлых локонов снова появились прямые, черные, жесткие волосы, прочнее и гуще конской гривы.

- Матерь божья, рога… - выдохнул Гвен, шарахнулся назад, но врезался спиной в грудь Глена и прижался к ней. Сезанн не отпускал его руку, но обнял, прижав к себе крепче, почти поставив подбородок ему на плечо и продолжая неотрывно смотреть на Рудольфа. Да уж, что там говорить про тихий омут и чертей. В этом омуте водился самый настоящий демон, а не черт. Джинсы начали сползать, когда кнутом по воздуху хлестнул хвост, Рудольф снова застонал, вцепившись в волосы руками с выросшими на них когтями. Из спины прорезались не только шипы, но и памятные с прошлой ночи крылья. Только в этот раз, когда весь флакон полностью оказался выпит, крылья не были просто голыми «мачтами», они обросли темно-серой, прочной кожей и раскинулись шире. А рога, увиденные Гвеном и приведшие его в состояние жестокого ступора и нервной дрожи, развернулись круче, кончики не просто торчали в стороны, они изогнулись вверх.

Он вдруг почувствовал, что держать его больше не нужно, он же владеет чертовым телекинезом, он может сам себя поднимать. Не так легко, как отключивший смерть, а с ней и силу притяжения Нэнэ, но все равно может.

Нэнэ снова поманило пламенным запахом, будто кто-то кокетливо приоткрыл дверцу в душу. Рудольфа выгнуло, как если бы грудь ему проткнул здоровый крюк строительного крана, а потом дернул вверх. Ноги и руки обвисли безвольно, он перестал сопротивляться, и его подтащило к лопастям мельницы ближе.

Глен заглянул чуть вперед, чтобы увидеть выражение лица Гвена, и понял, что у того серьезный шок. Деорса смотрел, не моргая, не отводя взгляда от этой картины. Вот Рудольф вытянул вперед руку, зависнув напротив Нэнэ, расставив ноги чуть шире, чем на ширину плеч, и зависнув в невероятной позе, переплюнувшей любую стриптизершу. Торс он чуть отклонил назад, так что голые из-за сползших джинсов тазовые косточки отчетливо торчали,  красуясь своим кроваво-алым цветом. Рудольф сопротивлялся, не давая ворваться в свои мысли и душу, а вот Нэнэ этого очень хотел, он вытянул левую руку вперед, а правую оставил опущенной, но напряженной, открытой ладонью в сторону Рудольфа.

- Не надо, мистер Сомори, - попросил парень вполне серьезно. – А если мне плохо станет, что вы потом скажете?

- Что ты потерялся, - легкомысленно протянул Нэнэ. Искушение было слишком большим, учитывая, как подсвечивало солнце из-за стены деревьев красную кожу Граната.

- Вы этого еще не делали.

- Ночью делал, - напомнил Нэнэ.

- Не так сильно, - Рудольф придирался из последних сил, чувствуя такое же сильное желание сдаться, как ночью.

- А зачем ты тогда пришел сюда, если боишься? – уточнил Нэнэ ехидно, не веря ни в одно слово. Они говорили громко, почти перекрикиваясь на таком расстоянии, так что Гвен и Глен прекрасно слышали почти все.

Рудольф промолчал, а Нэнэ сказал тихо, так что «тезки» не расслышали, но он прекрасно уловил.

- Почему не попробовать? Откройся, - эти слова ни Глен, ни Гвен не поняли бы, даже если бы услышали. Да Нэнэ и сам понимал, что постороннему это недоступно. Но как иначе назвать ощущение, которое он испытывал, как только Рудольф переставал защищаться и расслаблялся? Он действительно открывал ход в тело и душу. Это напоминало огромную черную дыру в районе солнечного сплетения.

- Пошли отсюда, - зашипел Глен, встряхнув Гвена, но не отпуская его из крепких объятий. Деорса машинально пошевелил ногами, согнул их, отползая назад, так что Сезанну пришлось сначала двигаться, а потом встать и поднять его тоже.

- Пошли.

- Будем считать, что это хреновый сон.

- Окей, - Гвен передернулся, еще раз глянув на Рудольфа, на директора… - Что с его волосами?! – он не понял, остановившись, Глен обернулся и тоже увидел. Ветер, трепавший длинную «гриву» Рудольфа и обрезанные волосы Нэнэ, сначала не давал рассмотреть происходившее с ними, но постепенно побелела вся шевелюра. Волосы Нэнэ стали чисто платинового цвета, ближе к серебристому.

Поседеть за несколько минут – это нечто, и слава богу, что он об этом еще не знал, потому что стал выглядеть не то чтобы ужасно, но слишком непривычно. Татуировки вместо бровей, черные глаза, безупречно гладкое лицо просто не гармонировали с сединой.

- М… - Глен заикнулся, закрыл глаза, вдохнул, выдохнул, пришел в себя и повторил. – Мне интересно, как он это будет объяснять. Испугался чего-то?

Гвен нервно захихикал. Да уж, испугаться было чего. Рудольфа, например. Но это скорее Энсор боялся, разведя руки чуть в стороны, запрокинув голову и оголив шею. Он хотел полностью расслабиться, но не мог, иначе упал бы с неплохой высоты. И Нэнэ это понял, так что рискнул сойти с перекладины, на которой стоял, зависнуть перед учеником и держать его без особых усилий. Он чувствовал себя сильнее всех греческих богов сразу, видел с этой высоты море, видел заходящее в воду солнце, видел кровавые разводы заката, так сочетавшиеся с телом Рудольфа. А тот окончательно успокоился, только волновался, готовый почувствовать боль, он застыл в державших его руках, как только Нэнэ обнял его за пояс, прикасаясь пальцами к раскаленной полоске кожи между свитером и сползшими джинсами.

- Волосы, - сообщил вдруг он, открыв глаза и увидев перед собой нависшего над ним Нэнэ. А тот покосился влево, увидел упавшую ему на лицо прядь седых волос, вздрогнул, но решил разобраться с этим позже. Сейчас важным было только то, что он больше всего на свете хотел сделать.

Гвен не смог сделать ни шага в сторону интерната, Глен тоже застыл, держась за ветку дерева, которое внезапно начало сохнуть. Волна удушающей смерти прокатилась от эпицентра, в котором зависли две фигуры. И никто не заметил, кроме затаившихся пикси, что деревья лишились мелких «прелестей», вроде муравьев, которых просто выжгло этой волной. Нэнэ так же «открылся», его хлестнуло, выгнуло, когда вырвался из-под ребер поток переполнявшей его энергии. Голова запрокинулась, шея выгнулась, ноги выпрямились, как от судороги. И хотя одной рукой он продолжал обнимать Рудольфа за пояс, держать его, прижимая к себе, вторая рука вытянулась в сторону и чуть вниз, открытой ладонью глядя в небо.

Было похоже на секс, но без секса, тела друг друга почти не касались, но «Это» можно было сделать нежно и медленно, чтобы Рудольф мог стерпеть, а можно было сделать так, как сделал Нэнэ.

Хвост кнутом хлестнул по воздуху, разрезав его со свистом, руки сжались в кулаки, так что когти впились кончиками в ладони. Рудольф зажмурился, стиснул зубы, так что клыки кольнули нижнюю губу, выпирая из верхней челюсти. Нэнэ сдвинул брови, напряженно застыв и прижав красное, горячее тело к себе еще ближе, чтобы не только не потерять контакт, не дать вырваться и «закрыться», но и просто не уронить.

- Больно! – застонал Рудольф, так и не поднимая голову, подставляя выгнутую шею ласкающему ее взгляду. Взгляд у Нэнэ был в этот момент очень даже ощутимый, от него по телу пробегали мурашки. Гвен, которого Глен потянул за руку подальше от этого места, успел умилиться позе соседа по команде. Рудольф согнул одну ногу, как девушка, которую целует любимый парень. А вот директор казался еще выше, чем обычно, в своих черных узких штанах, в черном фраке «под старину» и черной же безрукавке «под бархат». Его тело от жара Рудольфа, в которого вливалась мертвая сила, пронзила судорога, да еще и не одна. Ноги вытянулись в струну, так что носки лакированных туфель смотрели в землю.

Рудольф неожиданно замерцал, как от оптического эффекта. Он плохо осознавал, что происходит, потеряв голову, вцепившись руками в предплечья державшего его в объятиях Нэнэ. Кожа становилась то белой, как раньше, покрытой веснушками, то снова красной. Все «девайсы» то пропадали, то снова появлялись, а Нэнэ чуть заметно, глухо зарычал. Голова раскалывалась, тело сводило еще сильнее, но все это было так жутко приятно, поток чистой энергии, чистой смерти сплошным столбом силы выходил между ребер, из солнечного сплетения, и врывался под диафрагму Рудольфа, распирая душу. И он тонул в этом, поражался красоте вокруг, все стало ярче, больше, четче. Вкус слаще, запахи приятнее, синяки темнее, раны глубже, кровь краснее, боль больнее, а наслаждение острее. Ветер со всех сторон, ледяная рука поперек горящей поясницы и мурашки по спине.

Он вздохнул очень шумно и потерял сознание, обмяк в сильных руках, и все ужасы пропали. Бледный, весь в веснушках, со своими растрепавшимися рыжеватыми локонами малолетний, но о-о-о-очень привлекательный ученик, по нему даже не сказать было, что демон при желании. Нэнэ медленно опустился, ощущая вопреки логике не упадок сил, а прилив. Но энергия, которая мешала ему жить, временно успокоилась, он был трезв, бодр, но его не тянуло бегать и прыгать. Вот значит, как ментальный секс помогает расслабиться и настроиться на важные мысли… Надо будет повторить, как только энергия начнет зашкаливать. А вот Рудольф отключился от усталости, почувствовав такие силы, обратные жизни и научившись отключать «костюм». Пикси чуть ли не хлопнули друг друга по зеленым ладошкам. Миссия выполнена, эти двое нашли себя и друг друга заодно.

* * *

- Эй, ангелочек, - Эйприл издевался. Он направлялся в гостиную, чтобы поговорить с Анжело, но Мэлоун вышел в коридор раньше, практически столкнувшись с Кле.

- Привет, - хмыкнул Гранат надменно, остановившись в проходе и уперев руку в дверной косяк. Эйприл чуть стушевался, вспомнив, что он, вообще-то, был младше. И если ему недавно исполнилось восемнадцать, уже в интернате, то Анжело через полгода должно было быть девятнадцать.

Но Кле быстро вспомнил, что он-то уже спал с парнем, по крайней мере, а Мэлоун был невиннее овцы в этом смысле. Он не знал, что Анжело так не считал, ведь для него «мужская невинность» не была ничем значимым, а уж по мужской психике он был старше, это точно.

- Как там с Эштоном?

- Не твое дело, - отшил Мэлоун быстрее, чем успел остыть звук голоса Эйприла.

- А вчера ты был добрее, беспокоился, как бы я вены не порезал.

- Так ведь не порезал же, значит, не так уж и расстроился, - Анжело пожал плечами.

- Любишь его, да?

- Вообще или сейчас? – Мэлоун улыбнулся даже, Эйприл начал чувствовать себя кретином. Раньше он не сцеплялся с «капитаном» Гранатов ни в одной теме, а теперь осознал, что не успевает подумать и сострить. Или это просто волнение влияет из-за явного преимущества Анжело в исполнении Гаррета?

- И так, и так, - выкрутился он, но не понял, что Гранат того и ждал. Что поделать, у него все фразы были мысленно простроенные от корней до космоса, проработанные за обе роли от начала до конца во всех вариантах.

- Сейчас – да, вообще – нет.

«Блестяще», - мрачно согласился Эйприл про себя.

- Долго репетировал?

- Этой ночью.

- Значит, ничего у вас не было? – Кле поднял брови и улыбнулся.

- Нет, у нас настоящая любовь, нам секс ни к чему. К тому же, я не гомик, не зацикливаюсь на своей заднице. Как-то так получилось.

- Я бы тебе даже поверил, если бы речь шла не о нем.

- А ты думаешь, что знаешь его? – Анжело  сдвинул брови недоверчиво.

- Я думаю, что знаю его лучше, чем кто-либо здесь, не считая Оуэна.

- С чего ты взял?

- Если ты докажешь, что он тебе всерьез интересен, и ты готов терпеть его садистические замашки очень долго, то я открою тебе одну его тайну.

- Я не тот человек, что может сказать, что готов «терпеть» другого человека. Он мне либо нравится, либо нет, а если не нравится, то я с ним просто не общаюсь. Делай выводы, - отбрил Анжело так, что Эйприла больно ударило. Это было почти то же, что сказать ему напрямую «Ты не любил его, ты его недостоин, ты ничтожество, двуличный лицемер».

- На, держи. Теперь тебе будет еще проще удерживаться от грязных, похотливых мыслей, которые забредают в головы педиков, типа меня, - хмыкнул он, вытащил из кармана флэшку и протянул ее Анжело. Одну из сотни флэшек, хранившихся в библиотеке для возможности переписать какой-нибудь проект и перенести его в актовый зал или любой кабинет.

- Что там? – Анжело поднял брови удивленно, но взял, чтобы не пролететь в случае чего. Принцип у него такой был жизненный: «Дают – бери, бьют – беги».

- Там вся правда про твоего ОБОЖАЕМОГО Эштона. Правда он не совсем тот, за кого себя выдает. Ты попробуй ради прикола хоть раз назвать его настоящим именем, ладно? – Эйприл хмыкнул.

- А это что, не настоящее?

- Ты посмотри, там все есть, - Кле намекнул на флэшку. – Я правда не нашел его фотографий, когда ему было столько же, сколько Эштону сейчас. Но я думаю, если тебе станет очень интересно, ты найдешь пару фоток с музыкального конкурса. Стрэтхоллан там каждый год участвует, а он карьеру начал оттуда. Так что там должна быть массовая фотография победителей года. Может, найдешь его.

- Я не понимаю, - Анжело поморщился, недовольный глупым положением, ведь он действительно не понимал, о чем Турмалин говорил.

- Заодно и поймешь. Ты веришь в привидений?

- Ну… - Анжело вздрогнул чуть заметно, и Эйприл мысленно восторжествовал. Он просто не знал, что у Мэлоуна были собственные причины верить в привидений, как надписи на зеркалах, к примеру. И он не знал, что Анжело иногда задумывался о странной дружбе и необычном, надменном поведении парочки новичков.

- А в зомби веришь? – Эйприл улыбнулся.

- Нет, в них не верю, - Анжело хмыкнул.

- Значит, и полюбить зомби не сможешь?

Анжело совсем похолодел и побелел, Эйприл победно осклабился, сверкнул глазами.

- Удачи тебе поговорить с ним об этом. Вам же еще несколько лет жить в одной комнате. Может, именно поэтому я не выдержал и сорвался к Лукасу… Он обычный, он намного проще, - доверительным шепотом поделился Кле. – Но если ты любишь посложнее и не ищешь легких путей, то могу тебе только успехов пожелать.

- С чего ты взял, что я тебе поверю? – Анжело уже начал догадываться, что ему вряд ли понравится правда об Эштоне или о том, кто был в теле этого слащавого блондина. Материалы-то про «настоящее содержимое» Эштона еще могли понравиться, но вот сам факт обмана...

- Да можешь не верить. Но я бы на твоем месте либо в самом деле позвал его неожиданно по имени, чтобы проверить – откликнется или нет… Либо просто напрямую об этом заговорил. Спросил бы, кто такой Доминик Энферни, какое лицо у нашего директора. Он точно не удержится, распишет в красках, потому что наш директор был далеко не таким идеальным лет десять назад. Симпатичным, но не таким.

- А откуда Эштон знает?

- А вот, - загадочно хмыкнул Эйприл. Анжело вдруг прищурился.

- Что-то я такое слышал… Энферни случайно не солист «Ванильной Галактики»? У него такой бабский голос, он выл жутко под жесткий металл, да?

- Типа того, - Эйприл кивнул. Неужели Анжело тоже слушал эту группу, которая десять лет назад, когда Анжело было всего восемь лет, распалась? А может, он даже видел клипы и помнит бас-гитариста, который иногда занимал роль главного солиста? Они пели втроем, по очереди – Доминик, Лайам и Гаррет, все с разными голосами, которые невозможно перепутать. Эйприл это знал, он обожал группу и знал всю ее историю, потому так легко и нашел историю Гаррета. Но настоящим экстазом будет, если Мэлоун видел его, помнит хотя бы примерно и поймет, что настоящий мертвец живет с ним в одной спальне. И пусть Анжело целовался не с ним, не его губы касались его, но в теле Эштона был все равно Гаррет.

- Апокалиптические песенки, терпеть не могу эту группу, - Анжело махнул рукой. – Убиться хочется под них.

- Есть такое, - удивился Эйприл. Удивился он совпадению их мнений о репертуаре «Галактики». Не думал, что у Анжело такие же вкусы, но Мэлоуну песни не нравились, а вот Кле их обожал. – Гитариста не помнишь, случайно?

- Нет, а что? – Анжело поморщился.

«Жаль», - вздохнул Эйприл мысленно.

- Да так, - он усмехнулся. – Вспомнишь заодно.

«Ты же лизался с ним вчера в актовом зале. Ну, не с ним напрямую, но техника была абсолютно его. Потрясающая техника, надо признаться», - продолжал он злорадствовать.

- Ладно, персик, - Анжело вздохнул. – Дозревай, я пойду посмотрю, что ты там мне нашел интересного, - он покрутил флэшку между пальцев и отправился не в спальню, как собирался, а в библиотеку, надеясь, что его еще пустят за компьютер.

- Да уж… Пойду, дозрею, - Эйприл повернулся, посмотрел ему вслед, поправил свою пушистую челку и пошел искать Оуэна. Он вдруг поставил себя на место Анжело и внезапно позавидовал. Узнать такую вещь о человеке, который тебе нравится… Это так страшно, неожиданно, больно, красиво и романтично. Это решит все. Ведь вполне возможно, что Анжело правда влюбился при всей своей натуральности, но влюбился в сладкую внешность Крофта, а не в Гаррета. И характер Андерсена тут ничего не сможет изменить, ведь Анжело видит не характер, а Эштона, а общение с кем-то другим ничего не меняет. Именно это и испортило все между Гарретом и Эйприлом. Кле был влюблен в «него», вместе с характером, но оказалось, что любовь была не настолько сильна, чтобы любить характер без внешности, да еще в чужом теле. Это было не то.

Что же будет делать Мэлоун?

А Эйприлу стало интересно, каким был Одри в своем теле. Он помнил его призраком, но уже не очень, ведь все внимание было приковано к кое-кому еще. Может, ему тоже мешает раскрыться чужое тело? Каким он был? КЕМ и ЧЕМ он был при жизни? Яркий, эффектный? Или тусклый, занудный?