Рудольф проснулся и сразу дернулся, пытаясь понять, где он находится. И расслабился он тоже не сразу, поняв, что лежит на кровати в спальне директора, на пушистом покрывале. Стоило выгнуть шею и задрать голову, как он увидел гаргулью в изголовье кровати, в таком ракурсе перевернутую вниз головой.

- А как вы меня сюда затащили? Никто не увидел? – удивился он, но только потом понял, что директора в комнате просто нет.

Нэнэ затащил его просто, он просто наслаждался кучей новых возможностей, пешком дошел от мельницы с душкой-учеником на руках, а потом оценивающе посмотрел на открытое окно своей спальни… В общем, третий этаж для человека, запрыгнувшего не так давно на крышу мельницы, особым испытанием не стал. Сам же он вылез обратно, обошел интернат и вошел нормальным образом – через главную дверь. И сразу прошел в кабинет. В данный момент он размышлял на тему жизни и смерти. Он смог вернуть «юность» поседевшим от выброса энергии волосам, они снова почернели, да так, как никогда – глухим, ночным цветом. Он долго смотрел на себя в зеркало и провел пальцем по едва заметному шраму возле уха. Он очень захотел, очень сконцентрировался на нем, зажмурился и представил свое лицо без шрама.

Да, способность контролировать смерть и все, что с ней связано, просто поражала своей действенностью, у него разум перекрыло удовольствием. Отрастить волосы, снова сделать их лишь до плеч, убрать темные круги под глазами. Он рискнул и случайно представил то, чего лучше было не представлять.

Нэнэ даже забыл о том, что в его спальне остался Рудольф, никем не разыскиваемый из команды. Он просто нечаянно подумал о том, как выглядел бы сейчас, не будь всех операций. И стоило открыть глаза, он шарахнулся от зеркала. Вместо белого, жутковатого лица с тонким безупречным носом, красивыми губами и безупречно вытатуированными бровями за холодной поверхностью красовалось чье-то другое. Те же черные глаза с заползающими под верхние веки радужками, взгляд исподлобья, но обычный цвет кожи, вздернутый кончик носа, мимический дефект – поднятый уголок рта, будто от вечных ухмылок, приклеившихся к лицу. Поперечные морщины на лбу слева, ведь он всегда поднимал левую бровь.

Лицо подонка, в общем. Самовлюбленного, женственного, но слишком вспыльчивого, эмоционального, такого же, каким сейчас был Рудольф. Подонка, который уверен был в своей неповторимости и избранности среди других людей, среди толпы «обыкновенных». Нэнэ всегда ненавидел в себе горячность, яркость, легкоузнаваемость. Ему хотелось быть под стать своей любимой силе – мертвенной, холодной, замораживающей и ужасающей. А чтобы быть таким ледяным и мрачным, нужно лишиться мимики и всех ее проявлений и проявлений. После последней операции он даже лицом шевелить не мог, только потом привык многозначительно выгибать бровь и улыбаться, медленно растягивая губы. В этот раз достаточно было в ужасе перед собой настоящим закрыть лицо ладонями и представить обычное свое отражение. Через секунду в зеркале снова отражалась бесстрастная маска с опущенными уголками рта и фарфоровой белизны щеками, гладким, безупречным лбом и точеным подбородком.

А Рудольф тем временем переживал муки стыда. Отдаться физически – еще куда не шло, но отдаться морально, ментально, буквально продать душу, распахнуть ее и позволить использовать, исследовать, облапать трупными лапами смерти… Это вообще, конечно. Это даже не проституция, это нечто запредельное. Деорсе не снилось такое даже с его доступностью, свою нежную романтичную душу он хранил для настоящей любви. А Рудольф – БАЦ! И отдал ее. И хотелось побыстрее убежать из спальни директора, который теперь пугал, но представлялся просто божественным. Это было больно, но так приятно, учитывая сильные руки, которые его держали, ледяное, просто идеальное тело, пронзенное судорогой и будто окаменевшее, как статуя. И очень живая волна энергии, бьющаяся в маленькой душе Рудольфа, очень холодная шаровая молния, быстрая, несмотря на мертвое происхождение. Будто жизнь, отобранная у птичек и деревьев, бывших рядом с мельницей в тот момент, влилась в него и разрывала на кусочки. Это было даже хуже секса, страшнее, ведь в сексе страшны только первые моменты, когда боишься повреждений, боли, всякой ерунды… А в «этом» был страшен каждый момент от начала до конца, а чем дальше – тем страшнее, ведь с каждой секундой сила все больше, ярость неистовее, а контроль слабее. И кто знает, к чему это все приведет.

Но обошлось, так что Рудольф подошел к двери, сел перед ней на корточки и выглянул через замочную скважину в коридор. Никого не было, да и судя по звукам, тоже никто не бродил. Скорее всего, учителя и воспитательницы еще не легли спать, следили за малышней и всеми подряд. Так что он без проблем встал, прижался к двери, закрыл глаза и прикоснулся пальцами к скважине с такой нежностью, с какой профессиональный бабник лезет в кружевные трусы очередной жертвы. Он почувствовал все механизмы замка, вдохнул и провел пальцем снизу вверх, повернул его вправо, очертил круг. Механизм задвигался, металлический блок, спрятанный в двери, выдвинулся через три оборота окончательно, и дверь радостно открылась. Выйти в коридор, прижаться к двери спиной и незаметно ее закрыть тем же методом ничего не стоило, а уж сбежал Рудольф и того быстрее, чуть не слетев по лестнице.

Анжело тем временем так и сидел в библиотеке, выгнув бровь и округлив глаза, таращась на экран. Информации о группе «Ванильная галактика» он не очень удивился, но вот внезапно подробная информация о бас-гитаристе с редким валлийским именем «Гаррет» уже посеяла сомнения в его мыслях. Изменения внешности в обратном порядке, соответствующем хронологии событий того времени, его тоже заинтересовали. Чем раньше была сделана заметка, было записано интервью, снято видео или сделана фотография, тем интереснее казался этот гитарист. То есть, чем он был младше, тем он Анжело больше нравился. У Мэлоуна даже пронеслась в голове мысль: «Вот ему популярность мозги запудрила…» Популярность этого парня испортила, заметно было по манере вести себя, которая менялась со временем, вплоть до самого распада группы, ухода из нее Гаррета и его самоубийства… В СТРЭТХОЛЛАНЕ. На этом месте у Анжело отвисла челюсть. Гитарист был из Стрэтхоллана, да и вся группа была оттуда, включая бабоподобного солиста. Мэлоун послушал почти все песни, по крайней мере, все популярные, которые исполнял именно он, и поразился странному контрасту голоса с внешностью. Если к двадцати годам образ Гаррета создал продюсер, заставив измениться, выкраситься в черный и носить гламурные шмотки, и внешность стала совпадать с голосом, то когда группа только появилась на сцене под руководством этого человека, Гаррет убивал. Он был таким ярким и непохожим ни на кого, что зубы сводило. Чувственные губы, которые казались ненастоящими, узкие, хитрющие глаза, темно-русые волосы, расчесанные на ровный пробор и без челки. Все это предполагало нежный или хотя бы слащавый голос, но у него он был хриплый, скрипучий, низкий и мерзкий, как у любого злодея из фильма Тарантино.

У Анжело начало рябить в глазах от видео и фотографий, он вышел на сайт музыкального конкурса среди интернатов, нашел нужный год и, едва прокрутив страницу вниз, обнаружил там заметку о победителях из Стрэтхоллана. Это была первая победа Стрэтхоллана в конкурсе, с тех пор они никогда не проигрывали, «Ванильная Галактика», укравшая репертуар у популярной группы, положила начало белой полосе в жизни интерната. И Анжело, вглядывавшийся во всех участников группы, безошибочно узнал их. Рыжий ударник, здоровый клавишник, смазливый и «крутой» солист… И бас-гитарист, конечно, мокрый, как мышь, упахавшийся на первом в жизни концерте. С волос явно капало тогда, они потемнели, пара прядей упала на лицо, подведенные карандашом глаза поплыли, зато сверкали такой радостью, что энергия от фотографии неслась прямо на сидевшего перед экраном Мэлоуна. Сползающие штаны вечно модной военной расцветки, болтающиеся на бедрах подтяжки, куча маек, феньки на руках и шее, неестественный, косметический блеск рук и груди, видной в вырезах маек.

Только бабоподобного Энферни там не было, и Анжело это очень нравилось.

Он нашел еще много чего в последующих интервью, когда Гаррет стал раскованнее, а не таким милым и естественным, каким был на той фотографии. Он любил гранатовый сок, он ненавидел пончики, он терпеть не мог женоненавистников и был за эмансипацию, он любил закаты и ненавидел рассветы, терпеть не мог просыпаться рано, плохо учился по его словам, но очень старался, потому что был упертым по сути и вообще львом, родившимся в теплую, угасающую пору. Знак Зодиака заставил Анжело шустро найти статью обо всех особенностях восходящих львов, покопаться в пристрастиях, обнаружить, что совпадение их знаков все же имеет место быть… Ну, а еще он выяснил, что у Гаррета самыми чувствительными частями тела были плечи и спина. Львы возбуждались даже от массажа, если верить астрологам. Анжело в эту глупость верил, так что решил проверить, ЭТО его убедило бы даже сильнее, чем вопрос к Эштону: «А ты любишь гранатовый сок? А пончики?»

Эрогенная зона такого расположения радовала больше, чем если бы она оказалась где-то на лодыжке. Добраться до лодыжки сложнее, чем до спины или плеч.

Но Анжело уже и так поверил, ведь от фонаря такое не выдумать, Эйприл не мог просто с потолка взять и вспомнить о гитаристе давно распавшейся группы, как бы он ни был обижен на Анжело и своего теперь экс-бойфренда. Он не просто пальцем в небо ткнул, но Мэлоун готов был проверить. И он уже влюбился. Теперь – точно. Голос, внешность, все это так совпадало с характером «Крофта», которого он знал… Что теперь Анжело стало ясно, отчего порой слащавый блондин вел себя, как мрачный, нахальный и иногда хамоватый «не-блондин». Все замашки и привычки «Эштона» смотрелись странно у Крофта. Но стоило подумать и представить это все на парне, которого Анжело видел на экране, все было гармонично и идеально. Неужели переселение душ существует? Он живет в одной комнате с давно умершим человеком? Боже, он сегодня ночью СПАЛ В ОБНИМКУ с мертвецом?! С ума спятить. И ему плевать было, куда делся настоящий Эштон Крофт, чье тело жило рядом с ним, убил его Гаррет или нет, как это получилось… Анжело хотелось, чтобы это был именно он, такой, каким был раньше, такой, каким он понравился. Его характер и тело, а главное – его голос. Наверное, такой голос и такие глаза заставили бы даже Анжело поменять ориентацию. Черт с Эйприлом, плевать на все, он ВЛЮБИЛСЯ, он очень хочет повыделываться, хотя бы потрогать того, кто ему понравился. Человек может влюбиться даже в фотографию, это факт, и трудно не влюбиться в человека, когда знаешь, что он рядом с тобой, что его характер уже тебе понравился, но у него просто проблема и растерянность. Анжело уверен был, что Гаррет вел бы себя иначе, будь он собой, а не запертым в чужом теле. Это было жутко и круто одновременно. И он подумал, что Эйприл просто не способен был этого оценить, Мэлоун не задумывался о том, откуда Кле все знал. Он не подозревал, что Эйприл тоже любил именно ту внешность, то тело и то лицо, тот голос. Хотя, Гаррет, которого любил Эйприл, и Гаррет, на которого запал, капая слюной, Анжело, были разными людьми. По крайней мере, внешне. Анжело куда больше нравилась естественность, а Эйприла привлекал блеск и шик созданного продюсером образа. И характер Гаррета он действительно терпел, стараясь укротить его, подчинить своими уловками, гордостью. Но не вышло.

- Что ты тут делаешь так поздно? – уточнили слащаво из-за спины, и Анжело чуть не отхватил паралич, быстро закрыл все «левые» страницы, стер историю и вытащил флэшку.

- Порно смотрю, - улыбнулся он, обернувшись. Точнее, лишь оглянувшись через плечо, покосившись на «Крофта». Теперь его присутствие вводило в ступор. – А ты меня что, искал?

- О, да, - Гаррет хмыкнул. – Зашел предупредить, что сейчас Магда сюда явится. И тебе лучше побыстрее стереть всю порнуху, которую ты успел просмотреть.

- Я уже, - заверил Анжело с сарказмом.

- Что на флэшке?

- Проект.

- По какому?

- По географии, - не моргнув, соврал Анжело. И Гаррет не поверил, но придраться не смог, учительница географии, насколько знали все и особенно Гвен, была стервой той еще. Она могла задать проект одному из всего класса. – Ладно, пошли, - он встал, убрал оставшееся доказательство в карман и пошел на выход, но чья-то рука недвусмысленно притянула его ближе за пояс. Анжело вырываться не стал, представив, что это тот русоволосый парень, тот Гаррет, каким он был в оригинале. Просто кайф…

- Странно для «не гомика» обниматься с мужиками, - заметил сладкий голос, и фантазия сдулась, реальность вернулась. Анжело посмотрел на него, подняв голову и усмехнувшись.

- Да я тебя просто использую, не обольщайся. У тебя характер чем-то похож на человека, который мне нравится.

- А Оуэн чем плох?

- А у него характер, как у тряпки. Может, он и умеет взрываться, но я этого не вижу. А вот у тебя он даже подозрительно совпадает с тем характером, который мне нужен. Правда внешность не очень, но ладно.

- А где тот, на кого я похож?

- В гробу лежит, - легкомысленно фыркнул Мэлоун. Гаррет вздрогнул мысленно, но не подал вида.

- Еще один, - постарался он сделать интонацию кретина. – Кле тоже страдал по покойнику.

- Поэтому у вас ничего не вышло?

- Да, типа того. И насколько я понял, на его характер мой тоже был похож. Только вот, как ты сказал, «внешность не очень». Не похож.

- Печально. Ну да на безрыбье и рак – рыба, - Анжело хамил, не захлопываясь, так что хотелось одного из двух – убить его и убить его больно. – Кле важна внешность, потому что он жутко тащится по мужикам и страдает по своей заднице так, как если бы был девственницей и страдал по своей невинности. А мне-то плевать, у меня платоническая любовь. Мне достаточно только общения с похожим на Него человеком.

- Да ладно? А что со внешностью?

- Что с ней?

- Если вдруг он появится? Оп, и появился?

- Воскреснет? Маловероятно, - Анжело хмыкнул, хотя внутри у него все стыло от ужаса. Когда мертвец в живом теле говорил о собственном воскрешении, это заставляло задуматься о многих вещах.

- Ну, а вдруг? Вот взял и появился тут. И характер, который тебе нужен, и внешность… Что, резко перестанешь быть «нормальным» и дашь ему?

- Запросто. Я уже не совсем нормальный, раз запал на него, где бы он ни был. Я его по фотографиям знаю.

- Откуда тогда ты знаешь характер?

- Мне кажется, что он такой же, как у тебя. По крайней мере, ему бы он подошел, - выкрутился Анжело.

- И что, не станешь потом страдать, как Эйприл, по своей заднице, выделываться? Все вы одинаковые. Говорить каждый может, а вот завтра он тут появляется и все, сразу «Ну я не знаю…»

- Да иди ты, - Анжело толкнул его в плечо и пошел вперед. Но не выдержал, повернулся и стал шагать задом наперед. – Если он тут появится, я ему дам запросто. Главное – как попросит. Попросит круто – сразу дам, без вопросов. А если уныло, как Оуэн, то фигу ему с маслом.

- Это больно, - заметил Гаррет.

- С ним – пофиг.

- Что, такой красавчик?

- По крайней мере, мне нравится. Мы чем-то похожи. Глазами, наверное, - Анжело хмыкнул, прищурился и снова открыл глаза широко. – Когда двое в паре похожи друг на друга внешне, это очень хорошо, они надолго вместе зависнут. Знаешь, почему? Потому что каждый человек себя обожает, а если он видит в своем любовнике или любовнице знакомые черты, он любит его сильнее.

Гаррет начал потихоньку сходить с ума. У того покойника характер, как у него. Это ладно. У того покойника глаза узкие и карие, как у Анжело, но и как у него тоже! Это уже странно.

- И что, только за глаза он тебе нравится?

- Нет, он весь клевый. Особенно голос. Не спрашивай, откуда я знаю его голос, слышал и все, - Мэлоун хихикнул мерзопакостно. – И было бы клево, наверное, не выкаблучиваться, как Кле, а сразу раз и все. Это круто. Это просто… Ну, один раз за всю жизнь такое бывает, так что лучше познавать все в процессе, а не на теории.

- Смело, - согласился Гаррет. – Но это уже не любовь, это похоть, деточка.

- Значит, в тебе я платонически люблю его характер, а появись здесь вдруг он сам, я бы похотливо хотел под него лечь. Все просто,  - заключил Анжело и открыл дверь спальни.

- А если бы вдруг… - начал Гаррет, но не стал договаривать. – А ладно, ничего.

- Нет, скажи, - Мэлоун прищурился.

- А если бы тебе сказали, что он действительно жив, только в другом теле?

- Это было бы то же самое, что ты. Характер его, то есть, ты – практически он. Но тело-то чужое. Я бы такого не захотел. Ну, это же не он, а спать с каким-то левым мужиком не айс, не говоря уже о том, что это МУЖИК. Он – единственный, наверное, с кем бы я смог. А так – ни за что на свете. Да я думаю, ему тоже было бы неприятно, если бы я, любя его, спал бы с кем-то левым. Все логично.

«Конец света, это действительно он», - подумал Анжело, чувствуя, как сердце замирает от ужаса и восторга. Гаррет спалился своими репликами и вопросами, нормальный человек не стал бы так говорить.

А Гаррет подумал, что Мэлоун прав. Как бы он ни хотел Эйприла все это время, он не смог бы любить его дальше. Переспи Кле не с Лукасом, а все-таки с ним, Гаррет все равно бы наорал на него и обиделся, ведь это была измена. Он спал бы с Эштоном, а не с ним. В общем, ситуация безвыходная, Гаррет не мог воспринимать тело, в котором жил, как свое собственное. И тут нарисовался резкий и странный Мэлоун, который, кажется, понятия не имел обо всей правде, но был влюблен в…

«Да быть того не может», - Гаррет мысленно махнул рукой и хотел следом за «капитаном» войти в спальню, но его снесли и схватили за руку.

- Ты пойдешь со мной, - сообщил Нэнэ, искавший его уже и в библиотеке, откуда они только что ушли, и по всему интернату.

- Даже не собираюсь, - нахально ответил «Эштон», и Анжело, смотревший на это все из открытой двери, как бы стоя перед зеркалом, снова убедился. Обычный старшеклассник не станет так разговаривать с директором, но если посчитать, то настоящий Гаррет старше их директора. Неудивительно, что он так с ним разговаривает.

- Да, собираешься.

- Нет, не собираюсь.

- Собираешься, - рявкнул Нэнэ, стиснул его запястье одной рукой так, что вены проступили, и Гаррет опешил. Такой силы он от грациозного Сомори точно не ждал, несмотря на все фокусы, увиденные на репетиции.

- Ладно, собираюсь.

Нэнэ наклонился к нему слегка и шепнул в ухо.

- Одри уже сидит и ждет, так что не выпендривайся. У тебя есть отличный шанс обменять это живое тело на твое, давно сгнившее.

- Мне как-то не импонирует гулять по интернату, рассыпаясь на червей и трупоедов, - заметил Гаррет, представив, что свежий Крофт каким-то образом телепортируется в его гроб на кладбище Толлум-Тауна, а истлевшее тело настоящего Андерсена обретет жизнь и его душу.

- Да нет же. Оно воскреснет, будет живым, как раньше.

- Очень живым? – с сомнением уточнил Гаррет, задумавшись о том, что даже если скелет вдруг обрастет плотью и всем, чем нужно, вряд ли он сможет резво шевелиться.

- Посмотрим, как получится.

- Они спалят, кто я, ты с ума сошел? Или собираешься исключить меня с концами и оставить на произвол судьбы?

- Твоему трупу тридцать один год, если его оживить, ему будет двадцать один, насколько я помню. Уж как-нибудь разберешься.

- У тебя температура, - ругался Гаррет, уже спускаясь за ним по лестнице. – Меня давно похоронили, но все, кто хоронил, живы, идиот! Они же меня узнают, как два пальца об асфальт!

- Тогда придумаем что-нибудь. Есть идеи?

- С чего ты вообще взял, что это возможно? – Гаррет не мог понять. – Я только что об этом говорил с Мэлоуном, но я просто придуривался, это так, из разряда несбыточных фантазий. Ты что, телепат?

- Нет, но с вашей с Одри смертью разберусь.

- Некромант?.. – Гаррет нервно хихикнул.

- Вроде того, - Нэнэ тоже хмыкнул. Звучало смешно и фантастически, но это было правдой. И ему очень хотелось подарить двоим идиотам настоящий второй шанс безо всяких «но».

- Что тогда делать с этими двумя? Крофтом и Брикстоуном?

- Им давно пора в могилу, пусть успокоятся, а то небось бесятся там, где они теперь. Их тела тут гуляют, а они сами в раю. Или еще где, - Нэнэ открыл дверь кабинета и впустил его, как швейцар.

- Уже поздно, что вообще все подумают? – уточнил Одри, сидевший в кресле и пытавшийся успокоиться. По телу носились мурашки от предвкушения. Если шанс был один на миллион, он все равно был.

- Что вы что-то натворили, и я вам трахаю мозги, - пожал плечами Нэнэ и сел на край своего стола, чтобы быть поближе, а не восседать в кресле, как на троне. – Значит так. Если получится, то можно будет как-то все поменять.

- Воскресить труп невозможно, - уперся Гаррет в свою тему.

- Я и не буду воскрешать. Я просто поменяю внешность. Живое приобретет вид давно умершего, а давно сгнившее приобретет этот вид. Суть от этого не изменится. Это как облить искусственную елку ароматизаторами, настоящей она от этого не станет.

- То есть, мы будем Оуэном и Эштоном с нашей старой внешностью? – было видно, что Одри эта идея не нравилась.

- Я не так выразился, - вздохнул Нэнэ. – Если коротко, то получилось так, что можно снять все, что произошло, можно отмотать назад одну конкретную деталь, хотя остальные останутся прежними. Типа того, - он согнулся, закрыл лицо руками и снова представил, что ни одной операции не было. И стоило ему поднять голову, убрать ладони, как Гаррет невольно шатнулся назад.

- Ну ты и страшилище! В смысле, извини, вырвалось, - он оправдался.

- Не то чтобы страшилище… Но в кино тебя играть взяли бы точно, - согласился Одри, продолжая на него таращиться. И только потом оба поняли, что случилось.

- То есть, как это?!

- Это так, будто ни одной операции не было. От этого же ничего не меняется. Это я, как всегда. Сейчас выйду в таком виде, и Магда умрет от инфаркта, - пояснил Нэнэ, снова с нажимом проводя по лицу и будто натягивая белую, безупречную маску. – Если в основе есть жизнь и смерть, можно придать им любой вид. Если ты мертв, - он уставился на Гаррета. – Но сейчас имеешь ЛЮБОЕ тело, которое живо, может двигаться и говорить, то можно отдать эту жизнь любому телу. Даже твоему настоящему, оно просто снова окажется здесь, а не в гробу, обрастет плотью, наполнится кровью и все такое. А тело Эштона заберет твою смерть. Оно будет дважды мертво, Эштон же уже умер.

- Труп в квадрате, - кивнул Гаррет. – Я понял, от этого никто ничего не теряет.

- И так же с тобой, - Нэнэ посмотрел на Одри. – Или ты не хочешь? Тебе так приятнее?

- Мне все равно.

- А мне нет, - Гаррет вылез вперед, как обычно. – Я хочу. БЕЗУМНО хочу. Но не таким, как перед смертью, а таким, как в восемнадцать. Тогда я хотя бы смогу быть здесь, с вами. И меня никто не узнает за пределами, если в город поехать.

- Только вот Магда узнает, - мрачно напомнил Нэнэ, вздохнув и пытаясь как-то это решить.

- Ей придется поверить в сверхъестественное. Она же католичка, опомнись, - Гаррет хмыкнул. – Она верит в чудеса воскрешения.

- И она так рыдала, когда тебя хоронили, что точно обрадуется, - согласился Нэнэ.

- Если ее удар не хватит, конечно.

- Это да.

- А что ты скажешь всем? Куда делись Эштон с Оуэном?

- В Торнтмон перевелись. Типа, так получилось. Это легко, я вообще никому ничего не должен объяснять, я директор, а они ученики. Какого черта я буду оправдываться? А вы – новенькие. Вам же легко будет всех заткнуть, если что, правда?

- Это точно, - Гаррет с Одри переглянулись.

- А я никогда не видел тебя восемнадцатилетним, - вспомнил Боргес.

- Я тоже, - Нэнэ кивнул. – Так что уж постараешься вспомнить себя таким, каким был тогда, чтобы все получилось.

- Без проблем, - заверил Гаррет.

- А ты чего такой радостный? Тебе же точно снова придется терпеть это «новенький» и все такое, - напомнил Нэнэ не особо жизнерадостно. Он ненавидел вливаться в новый коллектив.

- Мне плевать, - заверил его Гаррет. – Это раньше мне было не все равно, что обо мне подумают. А теперь у меня есть цель.

- И как ее зовут? Фамилия не на «К» начинается? – ехидно уточнил Одри.

- Нет. Тебе вообще вряд ли понравится ее фамилия, - «успокоил» его Гаррет. – Она начинается на «М».

- Забирай, не жалко, - Одри отмахнулся.

- Да ты тоже не стесняйся, Кле весь твой.

- Но если ты вернешься, почему вам не быть вместе? Проблема же была только с телом? – Одри просто не понимал.

- Проблема не в теле, а во мне. Чтобы меня удержать, не надо было придумывать адские планы и заставлять меня ревновать и все такое. Надо было быть собой. А если он настоящий не может меня удержать, значит, это не судьба. Ты сам так говорил, - он поймал Одри на пафосных словах о судьбе, и тот не смог возразить.

- А Анжело что, может?

- Нет, но он пообещал, что даст некому покойнику с глазами, как у него, и характером, как у меня, если этот покойник вдруг появится здесь.

- И ты решил, что это ты? – Боргес поднял брови Брикстоуна. Нэнэ на него посмотрел исподлобья, усмехаясь, потом покосился на Гаррета.

- А что, ты знаешь еще кого-то, кто подпадает под описание?

- Пока нет.

- Мне жутко хочется поставить его перед фактом и напомнить об этом обещании. В конце концов, он даже лучше, чем Эйприл.

- Как вообще можно сравнивать людей. Как ты можешь говорить о нем, как будто ты его не любил?

- Он же предал меня! – возмутился Гаррет. – О предателях либо плохо, либо ничего! Даже нет, не так. Либо плохо, либо очень плохо!

- А ты любишь предавать сам, - заметил Нэнэ ядовито. – Так что Анжело тебе подходит больше.

- Нет, он не напрягает просто, не строит глобальных планов. Он не такая бытовая зануда, как ты, к примеру, - Гаррет посмотрел на «Оуэна». – Ты такой унылый, что я понимаю, зачем ты кололся. Тебе просто осточертел ты сам, вот и пытался развлечься.

- Как только я окажусь в собственном теле, я ширнусь водкой, обещаю тебе, - заверил Одри.

- Люди не меняются, - отметил вслух для себя Нэнэ, ни к кому особо не обращаясь. – Ты же обещал, что больше не будешь?

- Я обещал, что не буду портить тело Оуэна. А свое мне не жалко, оно привыкшее. И это не наркотик, это просто водка. Да и вообще, с сувенирными бутылочками можно таким способом протянуть целый месяц, если каждый день понемногу в вену колоть.

- Избавь от подробностей, это мерзко, - передернулся Нэнэ. – Ненавидел твою страсть к ширеву еще тогда.

- А я думал, ты от меня был в экстазе.

- Я был в экстазе от того, что ты был от меня в экстазе.

- Мэлоун такой же, - закатил глаза Одри.

- А у нас с тобой ничего не получилось, - напомнил Нэнэ Гаррету. – А раз мы с Мэлоуном похожи, а у нас с тобой не вышло, значит у вас с ним не выйдет.

- Я изменился, десять лет прошло. Так что посмотрим, - отшил его Гаррет сразу. – И когда ты сделаешь это?

- Завтра. За обедом я скажу о вашем отъезде, все отправятся в город, а мы с Фицбергером останемся здесь, у нас планы. Ну, и вы тоже останетесь. И вы теоретически уедете, пока никого нет, а на самом деле я попробую все поменять. И когда все вернутся, здесь уже будете вы, и за ужином я вас представлю, все просто.

- А если ничего не выйдет, то что? Куда мы денемся? – Одри любил перестраховываться, это иногда шло в разрез с его пристрастиями, но так или иначе, имело место быть.

Нэнэ задумался, кусая губы.

- Тогда, значит, вы просто не поедете. Сразу не заметят, только потом дойдет, что вас в автобусе нет. И я попробую, а если не получится, ничего не изменится. Но если вдруг выйдет, то за обедом просто скажу, что вы уехали, а не сказали ничего, чтобы не расстраивать и не устраивать сцен прощания. А вы – новенькие, якобы.

- Это мне нравится больше, - с некоторым облегчением вздохнул Одри. – Можно идти?

- Да, идите. Я еще подумаю. Кстати, где Рудольф?

- Он в спальне, я видел, когда ты меня утащил, - Гаррет поднял брови Эштона удивленно. – А что?

- Нет, ничего. Идите, - Нэнэ хмыкнул. Так и знал, что каким-то образом Рудольф из его комнаты сбежит.

* * *

Тео напряженно вглядывался в одеяло, завесившее дальнюю нижнюю полку. Оно было прикреплено так же, как когда-то давно Гаррет закрыл свою кровать от взглядов всей команды, чтобы помучить Сэнди. Широкий край был придавлен матрасом Лукаса, делавшего вид, что его совершенно не интересует происходящее под его полкой, а само одеяло завешивало все. Но Тео, Диего, Фрэнсис, мечтавший о завтрашней фотосессии, и Эйприл, злорадствующий по поводу Анжело, видели, что за одеялом включена лампочка над подушкой. В общем, «тезки» устроились с комфортом.

- Это эксгибиционизм, - заметил Гвен.

- Нет, никто же не видит.

- Но они же там есть, - шепотом упорствовал Деорса. – И уже поздно, а завтра уроки, никто же их не отменял.

- Желание, - напомнил Глен.

- Ты не говорил, какое.

- Ну, ты догадайся.

- Очень смешно, - Гвен вздохнул, вытянулся на его полке, не обращая внимания на сидящего рядом хозяина этой полки, протянул руку и щелкнул выключателем лампочки над головой. «Комната» погрузилась в темноту.

- Вот уж не думал, что тебе стыдно со светом.

- Мне стыдно со светом, когда с тобой, - отозвалась темнота, и Сезанна пробрала нервная дрожь. Опять начиналось, он не мог прикоснуться. Он хотел довести до изнеможения, так чтобы у Гвена не осталось сил подняться и пошевелиться вообще, но в то же время боялся причинить боль. И он так хотел делать все нежно, что не знал, с чего начать.

- Кстати, мне интересно уже давно. Что ты подумал обо мне, когда в первый раз увидел?

- Ты правда хочешь это знать?

- Если неприятно, хоть буду в курсе, каким было первое впечатление.

- Нет, не то чтобы неприятное… Но я не буду говорить.

Гвен рассматривал верхнюю полку, хоть и не видел ее в темноте, и тут почувствовал, что между  его согнутых ног вклинился Глен. Он просто сидел, поджав пятки, держа ладонями квадратные коленки Гвена. И этого уже было достаточно, чтобы дрожать от желания. Хорошо, что в темноте ничего не было видно.

- Да говори, какая теперь разница?

- Есть разница, - обиделся Гвен, но с улыбкой. – Не могу привыкнуть…

- Скорее поверить, - вздохнул Глен очень недовольным тоном, так что стало не по себе. – Ты не веришь, что я не пойду ржать потом и хвастаться всем, да?

- Нет, я…

- Да я вижу, что так. Ты думаешь, что я издеваюсь.

- Да не думаю. Просто я неудачник, у меня не может быть все хорошо.

- А у тебя не все хорошо. Я не мечта.

- Это ты так думаешь, - выпалил Гвен и сам понял, что как-то так внезапно сделал комплимент. – Когда я тебя увидел, я сначала подумал, что ты намного красивее, чем я, и что Диего нашел себе просто обалденного парня. Потом я подумал, что ты в нем нашел, если ты такой красивый. А потом опомнился и начал хамить. Ты доволен?

- Теперь я хотя бы знаю правду, - Глен не стал показывать, как ему эта правда понравилась.

- А я вот, например, не хочу знать, что ты подумал тогда обо мне. Ничего хорошего, это точно.

- Ну, это так, - Сезанн не стал отрицать, он наклонился вперед, левой рукой упираясь в стену, а правую опустив Гвену на живот. Голос стал еще тише и проникновеннее. – Я подумал, что ты о-о-о-очень самовлюбленный и пошлый. И что ты вообще не имеешь права зваться парнем.

- Ну спасибо, - Гвен хмыкнул, но выдох оказался так близко к щеке Глена, что того чуть не разбил инсульт. Он сам поверить не мог, что доступный всем и недоступный ему одному Деорса сейчас лежал под ним, на его кровати, в темноте, где их никто не видел, но могли услышать. Он был мягче, чем Жульен, нежнее, но в нужных местах жесткий, как и все парни.

- Но я тогда с первого взгляда понял, почему он с тобой встречался и не мог тебя забыть.

Гвен улыбнулся молча, но улыбка была слышна.

- Почему? – спросил он, хотя знал, что Глен все равно скажет. Или нет? Невозможно угадать, хоть убей.

- Потому что таких больше нет, - ответил Сезанн, губами прикоснувшись к его скуле, проведя по щеке и найдя губы. С этим ничто не могло сравниться, горькие от сигарет губы были слаще меда, мягче зефира.

Диего лежал на своей полке мрачнее тучи. Он ничего не слышал, но улавливал шепотки, неразличимые слова. И когда свет погас, и что-то начало шевелиться, его злорадство закончилось, началась зависть. Нет, не ревность, он не любил никого из них, и он не был альтруистом, не был за них рад. Он просто завидовал, что они действительно друг друга нашли. Кто бы мог подумать.

Гвену опять было страшно расслабиться и перестать думать о путях отступления, было страшно довериться человеку, который его обижал. Но уйти от Глена было равносильно самоубийству, ему этого точно не хотелось. Потихоньку Сезанн все же добивался желаемого – приятного страха, но любви по отношению к себе. А сам любил и ревновал до смерти.

- Ты не представляешь, как я хотел к тебе прикоснуться… - тон был загипнотизированный, как у одержимого, и это тоже немного пугало, но заколдовывало. Гвен такие слова готов был слушать сутками, особенно, от красавчика Сезанна.

- Ну так прикоснулся бы, - он улыбнулся, расслабляясь и чувствуя всю тяжесть прилегшего на него тела. Глен вдохнул запах его волос, рассыпавшихся по подушке, ткнувшись в них носом, большим пальцем провел по линии челюсти, по острому подбородку, делавшему круглую мордашку кукольной, кошачьей.

- Да ты всем, кроме меня, разрешал. Ты же от меня бегал, как будто я тебе что-то действительно мог сделать.

- А разве не мог?

- Ударить тебя я точно не мог. Только тогда, в первый и последний раз, но ты меня сам чуть по стене не размазал.

- Я вообще крутой, - согласился Гвен в шутку и задержал дыхание, когда по его нижней губе провели пальцем, только немного нажав.

- Хочется убить, чтобы только мне разрешал. Я ненормальный, да?

- Ты писал об этом в том письме, так что я привыкаю потихоньку, - улыбнулся Гвен. – Но все равно кажется, что не могу. Мне стыдно, хоть это и тупо.

- Это не тупо, - Глен улыбнулся, умирая от каждого миллиметра его тела. Это был извращенный фанатизм. Наверное, Сезанн оказался однолюбом, как лебедь.

- Я не знаю, что тебе после этого буду говорить. Как вообще вести себя с тобой. Пока мы просто рядом, на улице или где-то еще, это просто сложно, когда мы вот так, это очень сложно, но если совсем «вот так», я не представляю, что тогда делать. Мне будет стыдно. А если тебе не понравится?

- Мне понравится, я уверен. И я надеюсь, что тебе тоже.

Гвен неожиданно тихо засмеялся.

- Помнишь, как мистер Сомори с Рудольфом? Вот это по-настоящему круто. И больно, наверное. И уж точно стыдно.

- Да уж. Это было откуда-то отсюда вот сюда, - Глен коснулся своего солнечного сплетения и чуть нажал пальцами на солнечное сплетение Гвена.

- Жуть…

- Я думаю, «обычным» способом это делать приятнее.

- Я тоже, - Гвен улыбнулся. В конце концов, им было не понять «сверхъестественных штучек».

У Эйприла была депрессия. Он снова был один, ведь Лукасу он был совершенно не нужен, а сам Кле боялся привязываться к кому-то, вроде Одри. Он такой спокойный и верит в судьбу, что даже если они поругаются вдруг, он воспримет это, как знак, что «не судьба». И Эйприл так уныло лежал, свернувшись клубком, что его чуть не до слез довела высунувшаяся из-под висящего одеяла рука Глена. Гвен засмеялся откуда-то из-за «стены», Глен выронил его ошейник, снятый секунду назад. Псевдокожаный ремешок остался лежать на ковре.

«Слюнявые козлы…» - мысленно всхлипнул Кле, но не завидовал и не злился на самом деле, просто умилялся. Он хотел так же.

- Я до сих пор боюсь тебя целовать, - признался Гвен. – Ты тогда мне такого наговорил…

- И я еще триста раз извинюсь, - пообещал Глен. – И чтобы тебе не было так стремно, буду сам тебя целовать, - он усмехнулся.

- Мне не стремно, а страшно, - поправил Гвен.

- Тогда можешь не бояться, - Сезанн свою угрозу исполнил, снова прилип к горько-сладким губам, умер от удовольствия, чувствуя, что Гвен поддается, как глина рукам мастера. Он укладывается в ту позу, в которой удобно Глену, но не жертвует собой, ему тоже хорошо. Он способен сделать так, что наслаждаются оба. Он идеальный, что еще сказать.

Гвен поднялся, чуть выгнулся, помогая стащить с себя футболку, тряхнул волосами, поправляя их, будто в темноте было видно. Он вообще уже лежал без штанов, в одном белье, так что особо раздеваться не пришлось.

- Началось, - шепотом прокомментировал Тео, убирая книгу и опять таращась на одеяло с желанием видеть сквозь предметы. Лукас посмотрел на него и вздохнул. Да уж, Фон Фарте не исправить, испорчен до состояния невозврата.

- Один вопрос ради поднятия самооценки, - уточнил Глен.

- Конечно, - хмыкнул Гвен.

- Когда конкретно ты понял, что хочешь меня?

- А кто тебе сказал, что я хотел тебя?! – возмутился Деорса.

- А разве нет?! – Глен тоже «возмутился», и одного прикосновения чуть ниже пояса хватило, чтобы Гвен брыкнулся и чуть не взвизгнул, а потом захихикал мерзко.

- Ладно, сдаюсь. Где-то после третьего письма. Я как ни старался представлять кого-то другого, все равно хотелось, чтобы это был ты.

- И как ты это представлял себе?

- Примерно так же. Я вообще очень люблю делать это на кровати, а не стоя, не на матах в спортзале, все такое. Не люблю на самом деле такие места. А вот кровать… Я зануда, да?

- Нет, скорее эстет, - хмыкнул Глен. – И так правда удобнее. Мягче, теплее, все такое. Но с тобой по барабану, где и как, честное слово. За тебя можно душу продать и заниматься этим хоть на краю пропасти. Или на крыше несущегося без машиниста поезда.

- Отличная мысль, кстати, - Деорса задумался. – Поезд это интересно… Стой, подожди, - он уперся ладонями в плечи Глена. Тот уже тоже почти разделся, оставалась единственная деталь. А Гвен вдруг начал брыкаться, вытянул руки и заставил затормозить.

- Что?

- Пообещаешь мне кое-что?

Глен почему-то уверен был, что сейчас его попросят никогда не бросать, и он действительно готов был поклясться в этом. Он в самом деле был однолюбом и уверен был, что способен влюбиться до такого волнения и садизма только раз в жизни. Но Гвен попросил о другом.

- Что именно?

- Если ты захочешь мне изменить, обещай, что сделаешь это незаметно для меня, ладно? Ну, давай будем вместе всегда? Если я тебе надоем, ты можешь хоть с кем встречаться и спать, только так, чтобы я не узнал, хорошо? Чтобы ни он мне не сказал, ни она, если что, если тебе вдруг девчонки понравятся. И чтобы я сам не заподозрил, постарайся уж, ладно?

Глен опешил.

- Тебе будет не обидно, что я тебя разлюблю?

- Если я не буду об этом знать, то не обидно. Я просто не хочу, чтобы ты меня бросал, чтобы я вообще о чем-то узнал, чтобы было больно. Если я тебе сейчас поверю, то это всерьез и навсегда. Понимаешь? Я не шучу. Трахаться я могу с кем угодно, а любовью заниматься только с тем, кто поклянется, что никогда не заставит меня об этом жалеть. А то уговоришь, я поверю, все тебе открою и расскажу, а ты обманешь. Если обманешь, то незаметно, окей?

- Клянусь, - Глен поклялся честно и искренне. – Ты ни за что об этом не пожалеешь. Только вот вряд ли тебе понравится перспектива просидеть всю жизнь в доме и не общаться ни с кем, кроме меня. Даже по интернету и телефону, потому что моральная измена бывает.

- Ты с ума сошел, я же серьезно! – Гвен засмеялся.

- Да я на абсолютном серьезе.

- Ты что, закроешь меня дома? А деньги сами приползать будут?

- Заработаю столько, сколько ты захочешь.

- Мне будет одиноко, пока ты будешь зарабатывать.

- Ничего страшного, позвонишь мне.

- Только тебе?

- Я буду проверять все звонки и сверять счета за разговоры с балансом на телефоне. И денег тебе не дам, буду сам покупать все, что ты пожелаешь, чтобы не пришлось еще и чеки контролировать. И историю в интернете восстановлю по-любому, так что ты ничего не скроешь. Теперь ты все еще хочешь, чтобы я никогда тебя не бросил?

Гвен задумался.

- Ты еще и думаешь?! – Глен возмутился.

- Да ладно-ладно! Я согласен.

- Теперь можно?

- Теперь можно. Только молча, я умоляю тебя. Не люблю разговаривать во время этого.

- А я думал, что…

- Трахаться и разговаривать – это одно! А заниматься любовью надо молча!

- Ой, как все строго…

- Но я люблю много. Очень много. Очень-очень много. Ты сможешь? – Гвен все же не удержался, издевнулся.

- Я постараюсь, - Глен фыркнул и прижался к нему всем телом, чуть не застонал от этого ощущения, крупные ладони с длинными пальцами провели с нажимом по бокам, по крутым бедрам. Он зацепил резинку трусов и потянул их вниз, в этот раз Гвен решил больше не сопротивляться, сам принялся стаскивать с него единственную оставшуюся преграду. Красавчик Сезанн, кто бы мог подумать, что он влюбится в него до такой степени. Кто мог подумать, что неудачнику Деорсе так повезет, и его любовь будет взаимной до смерти. Он же не знал, что Глен считал его намного красивее всех, кого когда-либо видел. Он вообще был за нестандартность.

«Как не хочется завтра рано вставать. Вообще не хочется, чтобы ночь заканчивалась», - думал Гвен недовольно, но как обычно ничего нельзя было изменить. Все же, природа иногда портит все лучшие порывы.

- Ты чувствуешь? Чувствуешь?.. – Глен сгреб простыню, стиснул ее в кулаке и двинулся так осторожно, как только мог, хоть и хотелось растерзать.

- Не говори со мной! – напомнил в очередной раз Гвен, удивляясь, как это приятно было, когда его обнимали, прижимая к себе, а он только пропустил руки под локтями Глена и прикасался к его спине. Левую ногу он не просто согнул, она ступней упиралась в верхнюю полку, так что от каждого случайного пинка Лукас вздрагивал. Правую же ногу Деорса вытянул, и она была видна чуть ниже колена и до кончиков пальцев всем, кто был в комнате, высовываясь из-за одеяла у подножья кровати.

«Не может быть, не может этого быть, чтобы это был он, чтобы со мной, чтобы…» - у Глена слов не хватало, места в мыслях не осталось, все переполнилось таким восторгом и удовлетворением, что крышу сносило. И он-то точно чувствовал, удивляясь, как жарко и тесно было, каким живым и чувствительным оказался Гвен. Совсем не «потасканная девчонка», как он хотел его тогда оскорбить. Он всхлипнул и очень шумно вздохнул, так что Глен испугался и замер.

- Больно? – сразу спросил он, а Гвен помотал головой отрицательно. Правда в темноте не видно было, и Сезанн щелкнул выключателем, лампочка снова загорелась, и Гвен зажмурился. Но неясно было – это глазам было больно, отвыкшим от света, или ему так стыдно?

Диего проследил взглядом, как и Тео с Эйприлом, как и Фрэнсис, движение его ноги. Она убралась за занавес, Гвен вообще согнул ноги, привыкая, прижал их коленями к бокам Глена и совсем растаял. Сезанн просто поражался, каким мягким и нежным он стал, в него можно было вжаться, будто он пластилиновый. И Гвен обнимал его так сильно и крепко, что не только вырваться, вообще пошевелиться не представлялось возможным.

- Ты меня задушишь… - чуть хрипло сообщил Турмалин, продолжая прижимать его к себе, обнимать и стискивать до боли. Победа была у него чуть ли не в глазах, наконец-то он добился доступного всем, кроме него, Деорсу. Это невероятно – добиться доступного человека, получить от него не просто тело, а душу. Для Глена это было так же, как для Нэнэ – проникнуть в душу Рудольфа, только еще сильнее, острее, приятнее, как ему казалось.

- М-м-м… Мне очень хорошо, - сообщил ему Гвен, начиная всхлипывать и шмыгать носом, сорванно дышать. Глену разум перекрыло, когда он увидел слезы.

- Почему ты тогда плачешь?.. – растерялся он и даже испугался, приподнявшись на вытянутых руках, но Гвен притянул его обратно, прижал к себе и обхватил ногами крепче, так что Глен невольно застонал.

- Потому что мне очень хорошо, балда, - улыбнулся сквозь слезы Деорса, повторил это снова. Как объяснить прямолинейному Сезанну, что слезы счастья тоже бывают?

Глен начал понимать, пошевелился неуверенно, не встретил сопротивления и понял, что Гвену действительно приятно. А уж как ему самому было хорошо – не передать, горло сжималось, слова застревали.

Эйприл побагровел так, как не покраснел даже Фрэнсис, вслушиваясь невольно в эти охи-вздохи. Да Глен-то, оказывается, герой любовник… Ни Лукас, ни Тео не могли заставить Деорсу так себя вести. Нет, он стонал фальшиво, конечно, чтобы парням было приятно, но так искренне – никогда. И Диего тоже это знал. Под ним Гвен никогда не вскрикивал внезапно, охнув при этом и сразу замолчав от стыда. Шорох простыни выбешивал Кле хуже всего, потому что отчетливо представлялось каждое движение, каждый толчок, выражение лица Гвена и даже выражение лица Глена. У Деорсы – одухотворенно болезненное, а у Сезанна – сосредоточенно хмурое.

Гвен прижался, как коала к ветке, пальцы уже скользили по влажной спине Глена, а эмоции перехлестывали совсем через край. Глен свесил голову бессильно, сосредоточившись только на движениях и откликах чужого тела на эти движения, на той готовности, с которой  Гвен подавался к нему снова, стоило отстраниться. Волосы щекотали Гвену плечо, но он потянулся к Глену, выпутал одну руку и притянул его за шею к себе ближе, принялся целовать, выражать свое настоящее удовольствие так, как мог. Сезанн чуть не замурлыкал, чувствуя эти влажные поцелуи, прикосновения мягких губ к щеке, к скуле, к челюсти, скользящее касание по губам, по подбородку. В этот момент Гвен уже как-то не думал, что потом ему будет стыдно.

Глен подвинулся еще удобнее, вжался до боли и подхватил ногу Гвена еще удобнее, пальцы больно вжались в бедро, так что синяки точно должны были остаться. Глену хотелось трогать его всего и сразу, гладить, сжимать и даже пару раз ущипнуть неожиданно, чтобы ойкнул.

- Тебе хорошо?.. – уточнил он дотошно, хмуро, со строгой интонацией, так что ответить «Нет» было бы даже страшно. И он при этом еще успевал дышать жарко в шею, изогнувшись, втиснувшись так, что пространства между телами уже совсем не было, целовать под ухом и прикусывать немного, не до крови, но до кровавых следов.

- Очень… Очень хорошо… - ответил Гвен абсолютно искренне, даже не думая солгать, вцепившись в его плечо и уткнувшись в него носом. На последних секундах и резких движениях он все-таки не удержался, начал стонать совсем уж громко, хоть и пытался сдержаться. И уже не просто уткнулся носом в плечо, он сначала запрокинул голову, долго мучился от переизбытка эмоций и ощущений, а потом прикусил так удачно подставленное плечо. Глен зажмурился от судорог, сводящих все тело, поморщился от острой боли в плече, но больше ничего не сделал.

Эйприл, продолжавший за этим наблюдать, аж дернулся, когда из-под одеяла высунулась снова рука Глена, нащупала лежавший на ковре ошейник и опять втянулась обратно.

- Ой, спасибо, - выдохнул, еще только пытаясь отдышаться, Гвен.

- Ты же без него не можешь, - тоже запыхавшимся голосом сострил Глен. Деорса приподнял голову, выгнул шею, чтобы можно было продеть ремешок, что Сезанн и сделал, а потом принялся застегивать ошейник на его шее. И они оба как-то уловили, что это было не просто одолжение, вроде «подать нужную вещь». Глен даже хмыкнул, когда застегнул.

- Я к нему теперь поводок куплю и пристегну. И ты будешь на нем ходить, не отходить на меня даже на метр.

Гвен не ответил, он просто с улыбкой закрыл глаз и ткнулся носом ему сначала в щеку, а потом в шею. Глен не ожидал, но это ему понравилось еще больше, чем остроумный ответ, которого он ждал. Гвен непредсказуемый, что поделать. И ничего не может быть лучше, чем искренняя нежность от него.